Переправа

Малахов обиделся всерьез. Хуторчук говорил с ним так, словно он, Малахов, пошлый фат, от которого нужно оберегать девушек.

— Для меня все равно, чья она дочь — министра или уборщицы, — сказал он с мрачным достоинством, — не понимаю, что дает тебе право обвинять меня в подобном… в подобном…

Он поискал точное слово, не нашел и обиженно уткнулся в тарелку. Хуторчук виновато улыбнулся, тронул Малахова за локоть.

— Прости, Боря. Неловко получилось. Я тебя не обвиняю… Беспокоюсь о тебе — это верно. Когда испытаешь на себе…

Он замолчал и стал задумчиво катать по столу хлебный шарик. Малахов подождал, потом сказал с недоумением:

— Ты все время как-то странно говоришь… намеки, недосказы. Хочешь, чтоб я сам догадался? Извини, не буду. Не люблю гадать о личной жизни моих друзей.

— И правильно делаешь. Личная жизнь друзей не всегда кино. Иногда драма. Чаще — комедия…

— А у тебя?

— У меня оборванная кинолента.

— Ты… был женат?

— Был.

Он встал, надел фуражку и снова стал энергичным старшим лейтенантом Хуторчуком, ежесекундно готовым к труду и обороне.

— И хватит об этом, филолог. Пошли домой, отдохнем до пятнадцати сорока. Возражения есть?

В комнате было свежо. Уходя в полк, они всегда оставляли форточку открытой, хотя батареи грели слабо. Малахов лег на кровать и укрылся пледом, привезенным из дома. Он начал было задремывать, когда Хуторчук сказал:

— Я был женат, Боря, на очень милой, очень красивой девушке… Но однажды…

Он замолчал. Малахов приподнялся на локте и взглянул на Виталия поверх тумбочки. Хуторчук лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. В этой позе он лежал всегда, когда одолевали его серьезные и невеселые мысли. Малахов подождал немного и напомнил:

— Но однажды?..

— Однажды моя милая и очень красивая жена сказала, что лучше бы она вышла замуж за Славу Куранова, своего однокурсника, который любил ее и не раз предлагал сердце и жилплощадь… Правда, вместе с предками, сказала моя очень милая жена, но его предки тоже очень и очень милые и известные люди… Так вот, лучше бы она вышла за него.

— Почему?

— Потому что Слава работает в Главке на должности с хорошим окладом — не чета моему лейтенантскому содержанию. Каждый день приходит домой вовремя, а ты, то есть я, с утра до ночи в своей армии… Дежурства, командировки, учения… Никакой личной жизни. Да плюс жизнь не в городе, а где-то в гарнизоне. Я молча собрал в чемодан казенные шмотки и ушел.

— Так сразу? — поразился Малахов. — Ты… ты не любил ее?

— И сейчас люблю, — ровным голосом сказал Хуторчук.

— Не понимаю… Как же ты мог?! Мало ли что она сказала в раздражении. Нельзя на всякую ерунду обращать внимание!

Хуторчук резко выпростал руки и сел.

— Спокойнее, филолог. В этих вопросах ерунды нет. Если она вспомнила о Куранове, значит, ей все равно, за кем быть замужем… Не я, Виталий Хуторчук, один-единственный из всех мужиков планеты ей нужен, а удобный муж с хорошим окладом. Я так не согласен. И все. Точка.

— Все-таки это жестоко, — подумав, сказал Малахов.

— А жизнь вообще жестокая штука, если не юлить и не приспосабливаться к удобненькому и тепленькому. Я считаю, Борис, если работать, так в полную силу. Любить — тоже. А иначе зачем? Ладно, филолог, поговорили и будя.

Хуторчук лег лицом к стене и затих. А у Малахова напрочь пропал сон. Он думал о Ксюше и о Виталии. Поступок друга был для него непостижимым. «Нельзя так рубить», — думал Малахов, сознавая в то же время, что человеческое достоинство и половинчатость, всепрощение несовместны. Конечно, его забота теперь понятна, но у них с Ксюшей сложились добрые, товарищеские отношения. Разве не могут просто и хорошо дружить женщина и мужчина? Ну, а если серьезно? Во-первых, он не собирается оставаться в армии, а если… Ксюша выросла в семье военного и хорошо знает, что такое служба. Она-то никогда не упрекнет мужа за то, что он работает в полную силу. Тут Виталий прав: служить так служить, а иначе зачем? Да и солдаты мгновенно усекают, с каким настроением служит офицер, и соответственно к нему относятся. Недаром Виталию солдаты даже подражают во всем. Малахов вспомнил, как обрадовались его воины, когда после развода он раздал им распечатанные экземпляры песни. Мишка не подкачает, подберет хорошую мелодию. То-то будет разговоров в полку после строевого смотра… А завтра снова тренировочный выезд. Надо с этим делом поднажать, а то вдруг…

— Виталий, учения всегда бывают внезапно?

— Всегда, — пробормотал Виталий, — спи.

— Не могу. Сам же разбередил.

— Справедливо. Упрек принят. Что, мысли появились?

— Появились…

Виталий лег на спину и заложил руки под голову.

— Даже плановые учения, филолог, всегда начинаются внезапно. То, что они будут, известно, но в какой день, никто не знает. Сигнал «сбор», и… вперед с песней!

— Расскажи: как это бывает?

— Обычно. Командир сообщает комбатам, комбаты — ротным, ротные, естественно, взводным, прапорщикам, сержантам. Начинают готовить матчасть, проводить тренировочные занятия с личным составом. А в день икс дается сигнал, и все заверте…

— Хутор, не ерничай. Я же серьезно прошу.

— Угу. Видишь ли, мой друг, весь механизм армии в обычные дни, как бы это поинтеллигентнее выразиться… с налетом провинциальности, что ли… В городе потоки машин, бешеное движение, людской водоворот, а в армии, в подразделениях тихо. Все что-то не спеша делают… Есть некая заторможенность во всем.

— Я думал, это только мне кажется, — сказал с удивлением Малахов.

— Другим тоже. А перед учениями эта заторможенность исчезает. Все начинает быстрее и четче двигаться, работать, жить. А в день икс, с получением сигнала, точно свежий ветер проносится по части, срывая все запоры, и армейский механизм начинает работать в таком бешеном темпе, что штатским и не снился. На последних учениях наш батальон не был задействован. Я прибыл к командиру с донесением и имел возможность увидеть его со стороны. Это — зрелище! Там словно не было ни людей, ни отдельных деталей. Работал четкий автомат, в железном ритме. Как часы!

«Поэтому на всех тренировках и ведется борьба за секунды, — подумал Малахов. — Понтонеры еще только начинают наводить мост, а колонны техники уже выдвигаются и практически в ту минуту, когда последнее звено касается другого берега, головная машина танковой колонны должна въехать на мост.

— От скорости и скрытности наведения моста зависит оперативный успех, — сказал Виталий, — зачастую умелое решение такой задачи влечет за собой коренные изменения всего хода операции.

— Даже так? А ты не преувеличиваешь значение понтонеров?

— Шевелите мозгами, сударь! Что такое переправа? Это перевес техники на том или ином участке фронта, внезапный удар во фланг или прорыв в тыл — и противник просто не успеет сконцентрировать на этом участке достаточные силы, чтобы отразить мощную лавину или забить брешь в прорыве. А вследствие нашего неожиданного удара противник начинает метаться и затыкать дыры, то есть вынужден вести военные действия по системе «тришкин кафтан», что и требовалось, ясно? Это, конечно, в том случае, если у противника нет резерва. Если резерв есть, то бросают его, но… это опять же связано с потерей времени. Кроме того, понтонеры могут в одном месте навести сразу две или три переправы и по ним за считанные часы перебросить такое количество боевой техники, что может быть с успехом решена задача во фронтовом масштабе. Надеюсь, я убедил тебя, филолог, как много зависит от понтонеров? Вот они какие мы! Пока без нас разве только авиация может обойтись.

— Это все впечатляет, — сказал Малахов упрямо, — но я-то просил тебя рассказать об учениях.

— Я дал тебе нравственно-психологический заряд, — сказал Хуторчук с укоризной, — поднял твой боевой дух, вдохнул в тебя веру в глобальную значимость родных войск — это главное, филолог, и основополагающее. А учения увидишь сам. Рассказать о них невозможно. Все равно что слепому показывать немое кино.