Страница 26 из 34
Мэган тоже, по-видимому, это знала и потому молчала с видом оскорбленного достоинства.
9
Филадельфия встретила их промозглой осенней сыростью. Конец октября еще никто не отменял. После рождественской атмосферы в заснеженных Альпах дождливая серенькая осень могла только усугубить тоску.
Джина не сообщила никому из своих о внезапном приезде, поэтому девушек никто не встречал. Мэган взяла такси. Они попрощались несколько натянуто. Видно было, что Мэган сочувствует своей не в меру распереживавшейся подруге, но до сих пор дуется и ждет, чтобы та признала свою неправоту. А Джина это делать не собиралась. По крайней мере, сейчас.
Дома все было по-прежнему: много света и много зеркал. Это единственное требование, которое Джина в свое время предъявила к будущей квартире. Теперь зеркала отражали печальную, будто похудевшую молодую женщину с потерянным взглядом, которая маялась от безделья и не хотела ничем заниматься.
На работу, что ли, пойти? Вот босс обрадуется! Или позвонить маме? Мама тоже обрадуется. И разволнуется, почему вернулась раньше. Можно еще позвонить Виктору… Вопрос только в том, чему обрадуюсь я? – размышляла Джина. Ответ не напрашивался сам собой. Похоже, его придется еще долго искать.
К вечеру Джина все-таки собралась с силами и позвонила Виктору. Он искренне обрадовался ее возвращению и пригласил поужинать в романтической обстановке. Джина сказала, что лучше бы сходила в клуб. Ну не было у нее сил на романтический ужин, не было!
Виктор сиял. Он был ласков и даже более внимателен, чем обычно. Джина улыбалась ему и изо всех сил показывала, что рада его видеть. Они поехали в клуб танцевать, потом Виктор повез ее ужинать в китайский ресторан, и Джина смеялась от удовольствия и заинтересованно слушала Виктора. Ей совсем не хотелось есть. Голод – это жажда жизни. Если человек еще не решил, хочет он жить дальше или нет, то и пища не представляет для него интереса.
Потом они поехали к Джине, хотя любое вторжение на ее личное пространство сейчас воспринималось ею особенно остро. Они смотрели фотографии, сделанные Джиной и Мэган. На одном из снимков Анморе обнаружился профиль Альберта. Джина молилась, чтобы ей достало воли не расплакаться от стыда и страха перед будущим. И от бессильной злобы – на себя, что все получилось именно так.
– Классно вы отдохнули, жалко, что Мэг вызвали на работу, правда?
– Да, дорогой. Я бы с радостью провела там еще несколько дней. Хотя я не фанатка лыжного спорта. Представляешь, так ни разу и не встала на лыжи!
– Ничего, может, зимой поедем с тобой куда-нибудь покататься. Только не очень далеко, ладно?
– Может…
Виктор поцеловал ее. Губы его были теплыми и требовательными. Правая его рука легла ей на грудь. Джина тихонько отстранилась:
– Прости, – прошептала она. – Я выжата как лимон из-за смены часовых поясов и из-за дорожного стресса. Очень болит голова. Отложим, ты не против?
– Нет, что ты, малыш… – Виктор выглядел чуть-чуть расстроенным. – Давай потом. Как насчет того, чтобы лечь сегодня пораньше?
– Хорошо, – согласилась Джина и подумала: на самом деле очень болит душа. – Я в душ.
Дни шли за днями. Джина научилась засыпать, не мучаясь мыслями о прошлом и несбыточном, научилась безропотно вставать по будильнику и варить утренний кофе без ощущения трагизма бытия, научилась не дрожать, показывая кому-то швейцарские фотографии, вот только в галерею ходить было все больше и больше досадно. Миссис Уотсон, казалось, совершенно обозлилась на свою нерадивую сотрудницу, в неподходящее время взявшую отпуск, и теперь отыгрывалась на ней, как могла.
Джина выполняла в два раза больше работы, чем до поездки: она просматривала каталоги, которые будто взбесившиеся почтальоны приносили пачками (где только набрали столько бумаги?!). Она составляла планы выставок на полтора года вперед, встречалась с художниками и дизайнерами, ездила по мастерским. Вела переговоры с крупнейшими аукционами Филадельфии и западных штатов.
Существует расхожее мнение: чем больше работы, тем легче человеку отвлечься от своих собственных проблем. Для Джины оно не срабатывало. У нее почти не оставалось времени, чтобы углубляться в самоанализ, и это выводило ее из себя. Ей не давали заниматься собой. А это было чертовски важно теперь. К тому же она стала плохо себя чувствовать и быстро уставать. Джина скрипела зубами на начальницу и продолжала разгребать бумажки, морщась от вкуса крепкого кофе.
Некая мысль вертелась в ее голове, но даже сама Джина не могла понять, что это такое, не могла сформулировать ее, представить образ.
А однажды утром, спустя две недели после возвращения из Европы, она проснулась и обомлела от страха: неужели я беременна?
Было воскресенье. Виктор безмятежно спал рядом. Он проникся к ней невероятной нежностью и теперь почти каждый день бывал у нее или приглашал Джину к себе. Джина напряглась всем телом. Если будет ребенок, это меняет все.
Она не думала о детях. Сначала чувствовала себя слишком юной, потом мечтала состояться как художник, потом старалась быть хорошим менеджером… Все время было не до того. Дети, конечно, вписывались в ее представление о семейном счастье, но это казалось слишком отдаленной перспективой, не имеющей прямого отношения к настоящему моменту.
У Джины возникло чувство, что сложилась какая-то головоломка: слабость, головокружение, расстройство цикла – все это, оказывается, не связано с путешествием и нагрузкой в галерее…
Это Альберт. Вне всякого сомнения. Виктора исключаем. С ним мы всегда предохранялись. А с Альбертом… Джина закусила губу. Конечно, все так и есть. Остается дойти до аптеки и купить тест.
Помаявшись за завтраком от отсутствия аппетита и озабоченных взглядов Виктора, Джина наконец нашла предлог, чтобы выйти за покупками одной. Все остальное происходило для нее, как в замедленной съемке, но она почти ничего не видела и не чувствовала. Запершись в ванной и трясясь от волнения, Джина сделала тест. На индикаторной полоске – два бледных штриха. «Вы беременны». Точка. Джина едва не грохнулась в обморок. Открыла кран, чтобы шумела вода и Виктор не спрашивал, почему так долго и все ли в порядке. Да, все в порядке. Но у нее внутри начало жить отдельное человеческое существо. И по-прежнему уже ничего не будет.
Джина выползла из ванной через полчаса и легла в постель, сказав Виктору, что нездорова. Он так и не понял, почему Джина рьяно запротестовала, когда он предложил ей таблетку аспирина.
День прошел как в тумане. Джина была оглушена происходящим с ней. Будущее рухнуло, и из обломков, из разрозненных кирпичиков нужно выстроить новое. Как сказать Виктору? Он обрадуется. Ребенок наверняка не его. Хотя глупо так отметать его возможное отцовство. Бедный Виктор. Ему придется воспитывать чужого ребенка. И никто не будет знать. Только Джина. И Мэган. Черт, надо звонить Мэг. Она придумает. Что-нибудь придумает. Как поступить, что сказать… Во всяком случае, она единственная сможет понять все до конца.
Или не звонить?
Джина мучилась до вечера понедельника. Потом решила, что в одиночку нести бремя такой страшной тайны уже не в силах, и набрала номер Мэган.
По голосу подруги явно было слышно, что она давно ждала звонка от Джины и довольна, что дождалась. Как в детстве: кто первый позвонил – тот и виноват.
– Я хочу с тобой поговорить. – Джина взяла быка за рога.
– Что-то случилось? – сразу отбросила свои игры Мэган.
– Да.
– Насколько все серьезно?
– По десятибалльной шкале – на восемнадцать.
– Когда увидимся?
– Приезжай ко мне, как только сможешь.
– Поняла. Через полчаса буду. Держись.
Мэган явилась через час, ругая на чем свет стоит пробки и безмозглых водителей. В руке у нее была бутылка коньяка. Она протянула ее Джине:
– Держи. Приведет мозги в норму.