Страница 4 из 18
Гримнир хрюкнул. Если бы можно было представить себе огромного драчливого борова с пышными седыми усами, то я сравнил бы с ним этого Гримнира.
Очень похоже.
Эрриэз поманила меня пальцем, и я присел рядом с ней на тряпки.
— Между прочим, я вовсе не кикимора, — шепнула она в мое огромное ухо, которое тут же налилось багровой краской.
Вот негодяйка, она все-таки прочитала мои мысли. Но ведь и я не лыком шит и кое-что из того, что мелькало в ее русенькой головке, уловил. Ничего лестного для себя я там не обнаружил, но на такую благодать я и не рассчитывал. Чтобы позлить ее, я подумал про нее пару гадостей.
Гримнир откровенно хохотал, демонстрируя все свои квадратные желтые зубы. Я подумал кое-что и о нем. Я забыл сказать, что этот урод был еще и одноглазым. Второй глаз скрывала черная повязка, что никак не могло его украсить. Я ужасно разозлился при мысли о том, что Конан разговаривал с ним и, по своей обычной наивности, наверняка принял все его разглагольствования за чистую монету. Я пробурчал:
— Что вы там натрепали моему Конану? Он же полный дурак, как и все люди, он верит всем подряд.
— Ладно, Кода, ты доказал нам свою преданность Конану, — пробасил Гримнир. — А теперь успокойся. Мы считаем тебя достойным пустынным гномом.
— Я не собирался вам тут ничего доказывать, — буркнул я. — Конан, в отличие от вас, просто человек. Он доверчивый и глупый. Что вы ему сказали?
«Вот ведь привязался, чучело лупоглазое», — подумал Гримнир — как я подозреваю, нарочно. А Эрриэз пожала плечами и отвернулась, глядя в подслеповатое окно. Что она там разглядела — ума не приложу. Сплошная серая муть.
Я подошел к окну и стал от скуки тыкать пальцем в ящерицу, которая опять сидела на сундуке. Ящерица терпела мои приставания до последнего, прикидываясь сучком, а потом все-таки не выдержала и скользнула в невидимую щель между бревнами. Тогда мне стало совсем скучно.
Я подозревал, что девица и этот негодяй обменивались взглядами за моей спиной, но ловить их на этом мне не хотелось. Хорошо, что мы с Конаном уйдем сегодня отсюда навсегда.
Мне вообще все здесь не нравилось. Здешние края совершенно не похожи на мою иссушенную солнцем родину, и этим они плохи в первую очередь. И во вторую, и в третью тоже. А Конан родился где-то поблизости, если ему верить. Ему еще повезло, что он родился человеком, а не деревом, к примеру. Дереву при всем желании не уйти с того места, где его угораздило вырасти.
Мы прошли эту землю пешком вдоль и поперек, и всюду нас встречало одно и то же: пустые деревни, разрушенные храмы, осыпавшиеся колодцы. Что-то душит здесь людей, заставляет их тосковать, метаться и, в конце концов, покидать свои дома. Вода безвкусная, дождь холодный и не приносящий радости, болота гиблые, а ягод& в лесах водянистые. И все это, вроде бы, не такие уж жуткие вещи. Скажем, в Хоршемише случается и похуже, особенно после набегов кочевников, но как задумаешься, так поневоле становится тоскливо. Закатные страны на то и закатные, что все здесь закатывается и клонится к упадку — такова моя теория. Кстати, Гэлант Странник, известный сказитель, это подтверждает.
Гримнир что-то непрерывно бубнил себе под нос, ковыряя толстым пальцем побелку на печи, а Эрриэз беспокойно шевелилась и не сводила с него глаз — больных, тревожных и каких-то очень преданных, что ли. Я даже подумал на миг, не жена ли она ему часом, но тут же отмел эту мысль как вполне идиотскую. Он, конечно, бродяга, этот странствующий воин-великан, но такая замарашка, как Эрриэз, ему все равно не пара.
Эрриэз взяла с полки нож и снова принялась шарить в корзинке, подвешенной к потолочной балке. Хозяйничать собралась.
За окном тем временем заметно посветлело — то ли дождь поутих, то ли действительно рассвело.
Эрриэз вытащила из корзины рыбу, завернутую в пахучую крапиву, и лениво вышла из дома, прищемив напоследок дверью свою полосатою черно-красную юбку с белой грязной каймой по подолу.
— Странная она какая-то, — сказал я Гримниру. (Надо же о чем-то разговаривать?)
Его разбойничья физиономия вдруг стала мечтательной.
— До чего же ты все-таки глупенький, малыш, — произнес он, глядя куда-то в закопченный потолок.
Я сразу ощетинился, и шерсть на моем загривке поднялась от негодования.
— Я тебе не малыш, — прошипел я, сверкая в полумраке глазами. — Сам пигмей-переросток. Я Пустынный Кода.
— Глупый, как всякая нечисть, — невозмутимо гнул свое Гримнир все с той же дурацкой задумчивостью на усатой морде. — Эрриэз — это чудо. А ты не видишь.
— Маленькая неряха, — не то мысленно, не то вслух отрезал я.
— Эрриэз такая, как эта земля, — отозвался Гримнир. — Не лучше и не хуже. Этим-то она и хороша, Кода.
— Она ведь нелюдь, — высказался я. Гримнир не ответил.
Что-то подсказывало мне, что не стоит с ним связываться, но ведь Пустынные Коды очень упрямы, и я заявил решительным тоном:
— Вот Конан проснется, и мы отсюда уйдем. На это Гримнир сказал:
— Возможно.
И ухмыльнулся самым отвратительным образом, что окончательно вывело меня из себя.
— Я полагаю, — произнес я возможно более веско, — что мы не станем спрашивать твоего разрешения, Гримнир.
Гримнир повертел своей лохматой башкой.
— Ты действительно так предан этому человеку, Кода?
— Да уж, с вами его не брошу, — вызывающе ответил я.
— Ведь он может сунуться туда, где опасно… а, Кода?
Это была уже наглость. Я почувствовал, что уши мои краснеют. Я, конечно, большой трус, у меня это в крови — а кто когда видел, чтобы нечисть была храброй? — но Конана я никогда еще не бросал, а он, кстати, частенько ввязывался в совершенно нелепые истории. И скажу без лишней скромности: не будь рядом меня, он бы не спасся.
— Если Конан сунется туда, где опасно, — произнес я четко, чтобы эта дубина уяснила себе раз и навсегда, какие вопросы задавать не стоит, — то найдется друг, который не даст ему пропасть. И это будешь не ты, смею тебя заверить.
Гримнир подцепил меня своим корявым пальцем за завязки плаща и подтащил к себе, разглядывая с бесцеремонным любопытством.
— Не пойму, — сказал он задумчиво, словно обращаясь сам к себе, — договор он с тобой подписал, что ли? Как ты попал к нему в услужение? Он, вроде, не колдун. Обыкновенный бродяга, звезд с неба не хватает.
— Это ты звезд с неба не хватаешь, — прошипел я, подыхая от злости. — Я Пустынный Кода. Пустынные Коды никому не служат. Но это не значит, что у них нет чувств.
Моя тирада так поразила Гримнира, что он меня выпустил, и я стрелой вылетел из дома. Наскочив в темных сенях на предательски упавшее жестяное ведро, я еще раз торжественно поклялся нагадить этому Гримниру при первой же возможности.
Все мои надежды на то, что просветление за окном означает конец дождя, рухнули. Это был всего-навсего рассвет.
Я вышел на высокое крыльцо и огляделся. Напротив крыльца имелся небольшой запущенный огород, заросший хреном и лебедой и отгороженный символическим заборчиком из неоструганного тонкого ствола сосенки, положенного на чурбачки. Я увидел там также три куста приземистых ягодных куста.
Босая, с торчащими косичками цвета льна, Эрриэз чистила под дождем рыбу. Рыбья чешуя летела из-под ножа, светлая, как капли дождя, прямо на полосатую юбку девушки.
Я сел на крыльцо и стал смотреть, как она управляется с рыбой. Странно было думать о том, что вокруг нас нет ни одной живой души. Только угрюмые леса с заросшими тропками и гибельные болота, бескрайние, как моя родная пустыня, но куда более коварные. И что толку от того, что я наделен кое-какими способностями? У себя дома я мог бы развернуться в полную силу. А здесь, на самом краю обитаемых миров, мне только и оставалось, что бездумно плестись за человеком, который когда-то спас мою жизнь, и время от времени следить за тем, чтобы он не угробил свою.
Эрриэз заметила, наконец, мое присутствие, подняла на меня глаза и улыбнулась. Эдакая растрепанная невинность.