Демоны степей

Тассилон молча повиновался. Фонэн тускло смотрел на него и думал: «Никто другой не поступил бы так. Вдруг в пакете яд или змея? Сколько людей в Феризе мечтает убить меня! Нет, ни один из моих приближенных не осмелился бы вот так, не задумываясь, открыть этот сверток. Ни один. А этому, кажется, и жизнь не дорога».

Тассилон поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Фонэном. Он даже вздрогнул: Столько боли и вместе с тем странного, почти детского любопытства таилось на дне странных, измученных глаз главы Священного Совета.

— Тебе нехорошо, господин?

— Мне… хорошо, — отозвался Фонэн и облизнул губы. — Скажи, неужели ты не боишься?

— Чего?

— Меня, например.

Тассилон тихонько рассмеялся и оставил на время сверток — что-то круглое было завернуто во множество лоскутов и холстин, и каждый лоскут этой «капусты» был натуго завязан веревками, так что пришлось повозиться.

— Как я могу тебя бояться, господин? — сказал Тассилон. — До встречи с тобой у меня была довольно разнообразная жизнь. Из года в год в меня вколачивали страх, а потом я сам его из года в год из себя выколачивал. Теперь мне даже трудно представить себе, что могло бы меня по-настоящему испугать.

«Он не рисуется, — думал Фонэн, — он на самом деле такой».

— А вдруг в этом свертке змея или какое-нибудь устройство, которое должно обрызгать тебя смертоносным ядом? — спросил глава Священного Совета. Просто так, чтобы только не молчать.

— Мне кажется, я догадался, что это такое, — спокойно отозвался Тассилон.

Он снял последнюю обертку, и на пол с его колен выкатилась отрубленная голова Кутейбы.

И глядя на эту голову, Тассилон вдруг отчетливо понял: существует на свете только один человек, способный на подобную дерзость — вернуться в город, отрезать предателю голову и послать ее в пакете главе Священного Совета. Или это сделала Элленхарда, или Тассилон совершенно перестал понимать свою возлюбленную.

В доме Гарольда и Элизы было тихо, спокойно. Азания начинала поправляться. Ее пораненная при бритье голова заживала, волосы уже отрастали. Заживали и другие раны. Она уже поднималась с постели и сегодня вечером хотела

присоединиться к остальным за ужином. Горел камин, пахло целебными травами. Слуги, неслышно ступая, разносили блюда и кувшины, накрывали на стол. Элиза негромко переговаривалась с братом.

— Я тоже заметил, — сказал Гарольд чуть громче, и одна из служанок украдкой бросила взгляд на хозяина. Он снова понизил голос. — Было бы странно, если бы Эдмун остался равнодушен… В конце концов, она очень красивая женщина. Даже сейчас, когда она похожа…

— …на сломанную куклу, — заключила Элиза и вздохнула. — К счастью, человек — не кукла, его можно починить.

— Куклу тоже можно.

— Ты прекрасно меня понял. Не притворяйся. Азания оживает, и я нахожу, что это превосходно. И она в самом деле необычайно красива. И…добра…

— Что тебя смущает, Элиза? — спросил Гарольд. — Да, твой сын уже взрослый. Он достаточно взрослый для того, чтобы держать в руках лук и стрелять в людей. Он достаточно взрослый для войны и смерти. Почему ты считаешь, что он недостаточно созрел для любви?

— Любовь опаснее смерти, — сказала Элиза.

— Не болтай глупостей!

— Если бы только это действительно были глупости… Эдмун — не маг, но дети от его брака с Азанией не могут не обладать магическими способностями. Я бы хотела, чтобы он нашел себе обыкновенную девушку, самую обыкновенную, которая умела бы петь, стряпать, штопать одежду… и не умела бы заговаривать кровь или видеть вещие сны.

— Ах, сестра. — Гарольд покачал головой. — Магия — и благословение, и проклятие нашего рода. Лучше уж пусть Эдмун и его потомки заранее знают об этом. Представь себе только, что случится, если Эдмун женится на обыкновенной девушке и от этого брака родятся обыкновенные дети.

— И очень хорошо, — упрямо повторила Элиза.

— Да, они будут обыкновенными, но капля отравленной крови останется в их жилах. И спустя поколение среди самых обыкновенных людей родится необыкновенный ребенок, маленький маг. Никто не будет понимать, что с ним происходит. Над ним будут смеяться, его начнут опасаться, потому что он не позволит смеяться над собой безнаказанно. Другие дети в такой ситуации лезут в драку, а этот начнет метать в обидчиков молнии. Вспомни, Элиза, вспомни, как это бывает…

Элиза содрогнулась.

— Да, я понимаю, о чем ты говоришь…

— И если этого, ребенка не убьют, — безжалостно продолжал Гарольд, — не растерзают разъяренные соседи или озлобленные подростки, то он вырастет в настоящее чудовище…

— Да, — прошептала Элиза.

— Так что пусть уж лучше твои внуки понимают, кто они такие, от каких родителей родились и какая опасность может им угрожать.

Гарольд поднялся, обнял сестру за плечи, легонько поцеловал в макушку, как делал в далекие времена, когда оба они были еще очень молоды.

— Не мешай своему сыну, Элиза. И не препятствуй Азании. Пусть прихорашивается и строит глазки. Бедняжка заслужила хотя бы немного счастья. А Эдмун, как мне кажется, способен дать любой женщине то самое огромное счастье, которого любая женщина заслуживает.

— Спасибо тебе за эти слова, — сказала Элиза. — Спасибо.

Ужин был накрыт, свечи зажжены, блюда расставлены. Слуги наконец удалились. Эдмун, его мать и дядя уселись за столом. Не было пока ни Элленхарды, ни Азании, но те вскоре появились. Элленхарда также приоделась, чего не могли не заметить хозяева замка: на гирканке было причудливое платье из желтого шелка, волосы убраны в высокую прическу, из которой тонкой плеткой падало шесть извивающихся косичек, и украшены убором из полоски шелковой ткани с нашитыми кругляшками монет. Лицо было бесстрастным, как того требовали хорошие манеры, но уголки губ предательски изогнулись в улыбке: она прекрасно поняла значение изумленного взгляда, которым обменялись хозяева при ее появлении. Да, она была изумительно хороша — странной, немного пугающей, завораживающей красотой.

Следом за Элленхардой вошла и Азания. Бритую голову покрывала полупрозрачная белая накидка, которая подчеркивала удивительно чистое, правильное лицо с широко раскрытыми глазами. На ней было одно из старых ее платьев, на шее — узенькое ожерелье из речного жемчуга, которое светилось молочным светом, соперничая с белизной кожи.

Обе девушки прошли к столу и уселись — одна справа, другая слева от Элизы.

Ужин начался.

— Если бы Фериза не была окружена стенами, — туманно заговорила Элленхарда, — или если бы стены эти были прозрачными, интересно, что можно было бы увидеть?

— Много разной ненужной ерунды, — сказал Эдмун. Он не сводил глаз с Азании, чувствуя, что влюбляется в нее все больше и больше.

— Например, можно было бы увидеть, как один предатель и негодяй заходит в дом своей жертвы и забирает оттуда ее вещи, — продолжала Элленхарда. — Это зрелище отвратительное. Недостойное того, чтобы о нем упоминали за столь изысканным столом.

— Что верно, то верно, — подтвердил Эдмун. Гарольд обменялся тревожным взглядом со своей сестрой. Оба чувствовали, что Элленхарда завела этот разговор неспроста. Кроме того, их удивляло платье Азании — откуда оно? Фравардин, правда, говорил, будто Элленхарда нынче утром опять брала лошадь — ездила кататься. Но гирканка часто уезжала верхом…

— И вот этот предатель идет в дом своей жертвы, забирает оттуда зеркало, платья, ожерелья — больше ничего нет, — и несет все это перекупщику краденого, а потом идет к себе домой и мечтает о большом богатстве… И тут к этому предателю является демон мщения!

— Кто? — удивился Гарольд. Элленхарда ослепительно улыбнулась.

— Демон мщения! Вот кто! Потому что у меня в роду были настоящие духи! Мой брат — демон! Мой дедушка — Небесный Стрелок! Я — из рода богов! И я — демон мщения, когда захочу! А я захотела этого, и я пришла к предателю и отрезала ему голову.