Страница 10 из 15
Разогнутый. Военрук удивился и окатил меня ненавидящим взглядом, от которого я должен был то ли испариться, то ли — замерзнуть.
— Товарищи-товарищи! — громко произнес директор. — Через пять минут мы начинаем! — И, понизив голос, продолжил: — Александр Сергеевич, вы почему опоздали?..
— Так у меня будильника нет, — честно признался я, но ему уже было не до меня.
— Товарищи, вы не видели Виктора Сергеевича? — всполошился Разуваев. — А то наш транспарант скоро совсем оторвется!
И он показал на криво натянутое полотнище, на котором белым по красному было выведено: «УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ!». В этот момент из-за угла школьного здания показался мужичонка, с трудом волокущий высокую, обляпанную краской и побелкой стремянку. Мужика шатало. Я сразу понял, что — не от тяжести вовсе. Видимо, это и был Виктор Сергеевич. Он поставил стремянку под козырьком, что торчал над парадным входом, и начал на нее карабкаться. Плохо раздвинутая лестница заходила ходуном.
— Э-э, мужик, грохнешься! — невольно вырвалось у меня.
Тот лишь отмахнулся, и от этого движения стремянка накренилась так, что Виктор Сергеевич с нее сорвался. Хорошо хоть, что у Шурика Данилова реакция, точно у Брюса Ли. Я и сам не заметил как очутился рядом и подхватил его на руки. Благо — костлявый и легкий, как голубь. Придав ему относительно вертикальное положение, я увидел горлышко мерзавчика, торчащее из кармана его сатинового халата. Как только бутылка не выскользнула из кармана, когда ее обладатель решил изобразить Гагарина?
— Это что такое, Виктор Сергеевич! — зашипела Шапокляк и двинулась в нашу сторону.
Раздумывать было некогда. Я выдернул мерзавчик у мужичка из кармана и сунул в свой.
— Слушай, Сергеич, — шепнул я ему на ухо. — Шел бы ты отсюда, покуда тебя завучиха не сожрала с потрохами. Ты ж бухой…
Поддатого долго уговаривать не пришлось. Виляя из стороны в сторону, словно заяц, удирающий от охотника, Виктор Сергеевич опять скрылся за углом. Я пошире расставил стремянку и залез на нее сам. Покуда я натягивал полотнище с наглядной агитацией и вязал узлы на шнурах, подо мною шел диалог.
— Вот видите, Эвелина Ардалионовна, — пробасил директор, — какой он молодец, наш новый физкультурник. И трудовика спас, и транспарант сам полез закреплять.
— А какой у него лексикон! — возмущалась Шапокляк. — Вы помните, что он вчера городил?.. «Господа», «пухлый»… Петра Николаевича за щеки хватал!
— Ударился человек головой, бывает… — возразил Пал Палыч. — А вот сегодня он — герой!
— Да! — взвыла завуч. — А что это у него из кармана торчит, вы видите!.. Первого сентября! В школу!
— О чем это вы, Эвелина Ардалионовна? — искренне возмутился я, стараясь не картавить, выговаривая ее отчество. — Может, у меня что-нибудь и торчит, но точно не из кармана.
Я уже спустился и ловко зашвырнул бутылку в кусты.
— Вы слышите, Пал Палыч! — надрывно воззвала к ухмыляющемуся в чапаевские усы директору. — Принес в школу алкоголь, да еще и хамит!.. Сейчас я предъявлю вам доказательства!
И она полезла за доказательствами. Займись этим биологичка, я бы любовался сей восхитительной мизансценой, но откляченный зад завучихи не вызывал эстетического восторга. К тому же директор школы решительно пресек ее поползновения.
— Вы с ума сошли, Эвелина Ардалионовна! — воскликнул он. — Линейка начинается!
И зашагал к ступенькам школьного крыльца, над которым по-прежнему криво, несмотря на все мои старания, висел плохо натянутый транспарант, призывающий непрерывно пополнять знания.
Учителя, большинство из которых я не знал ни по имени, ни по специальности, выстроились в шеренгу. Справа от меня оказалась биологичка, а слева пухлогубая. Они словно взяли меня под охрану. Или — под опеку. Ну как же, с начинающим педагогом просто необходимо поделиться опытом. То да сё…
Зря военрук пятаки портит. Людмила Прокофьевна Ковалева дама в высшей степени призывная, но даже в здешней учительской она не единственная с кем можно бы заняться… гм… передачей опыта. Пухлогубая, если ее приодеть, а еще лучше, раздеть, тоже сгодится. Да и вот та дамочка справа, одетая совершенно неуместно для здешней локации и времени — это что? Косуха на ней? Неформалка какая-то… Я смотрю с дресс-кодом в школе не особо парятся, провинция все же. Девушка вида немного андеграундного. Хоть и не в теле, но наверняка поддерживает веяния сексуальной революции. Тем более, что из мужичков в коллективе соперничать за женское внимание могут только двое, включая меня.
А между тем линейка началась. Пал Палыч развел торжественную бодягу про заботу партии, правительства и лично Леонида Ильича Брежнева о подрастающем поколении, о том, что и в нашем районе лично товарищ Степанов, председатель горисполкома, помог с ремонтом школы… аплодисменты товарищи… что наши славные ударники труда и передовики производства надеются, что в этих стенах подрастает им достойная смена. Потом он перешел к необходимости учиться, учиться и учиться, как завещал Великий Ленин, как требует коммунистическая партия…
После его речуги выступила какая-то начальница из городского отдела народного образования. Когда она заткнулась, на ступеньки поднялась милая кроха с косичками. Срывающимся от волнения голоском она пропищала стихи о Ленине, запинаясь и путая слова. Пал Палыч махнул рукой и из нестройной толпы старшеклассников выдвинулся здоровенный парень, на верхней губе которого уже чернели усики. Он вручил мелкой чтице медный колокольчик с бантиком, подхватил ее, как пушинку, и понес по кругу.
Девчушка отчаянно трясла колокольчиком, и под этот трезвон, из строя учителей вышли четыре женщины и повели, построенных в каре первоклашек в школу. На чем торжественная линейка по случаю Дня Знаний, который пока что не был государственным праздником, завершилась. Не знаю, то ли сказалась чувствительная натура Сашка Данилова, то ли меня самого проняло, но что-то дрогнуло в моей задубелой душе прожженного коммерсанта, никогда не брезговавшего грязными делишками.
Мне вспомнился точно такой же день, много-много лет назад, когда меня, десятиклассника, выбрали нести на плече вот такую же первоклашку с колокольчиком. Я сначала отказывался. Боялся, что одноклассники насмехаться станут, да и Лариска Попова не захочет со мною в кино пойти, но потом разозлился. Черт с ними, с дураками! Пусть ржут! А Попова, хоть и смазливая, дура дурой. Я ее на «Солярис» позвал, а она — а чё это за кино, про любовь? И решил, что подниму эту малявку, для которой такое поручение важнее всего на свете, и пронесу ее с колокольчиком так, что все вокруг зарыдают.
Не знаю, зарыдали или нет, но в классе на меня стали смотреть по другому. Да и сам я почувствовал себя иным человеком. Сильным, уверенным в себе. Как мне потом это все пригодилось. И в училище, когда старшекурсники гнобили нас, салажат. И в гарнизоне, где полкана хлебом не корми, дай над молодым курсантом поизмываться. И в Чечне, когда мою роту духи зажали в ущелье и стали крошить из минометов. И потом — на стрелках, когда солнцевские думали, что у нас можно без проблем отжать рынок.
Правда, сейчас все эти воспоминания казались мне чужими. Да ведь ничего этого и не было. И уже точно не будет. Не знаю, как повернется моя вторая жизнь, но прежними тропками я не пойду. Это ж каким надо было быть идиотом, чтобы выжить в штурме Грозного и получить пулю в башку от голой шлюхи, нанятой такими же уродами, каких мы выкуривали из городов и аулов Северного Кавказа!.. Нет. Хватит с меня. Бог или судьба — кто во что верит — не просто так дают шанс прожить жизнь заново.
Конечно, я знаю, что ждет эту страну и этих людей — больших и пока маленьких — впереди. Все, во что они верили, все их мечты и надежды пойдут прахом. Их обманет — и не единожды — власть, у них отнимут их накопления и уведут даже ту жалкую собственность, которая у них останется после всех дефолтов и кризисов. Многие исчезнут физически в межнациональных конфликтах, терактах и бандитских разборках. А кто-то — от преждевременных инсультов и инфарктов.