Страница 3 из 12
– Ну да, на свидание, – буркнул он, криво усмехнувшись и пряча глаза.
– А ты не торопись, успеешь, – произнесла старушонка таким многозначительным тоном, что Никита вмиг покрылся испариной.
Ему вдруг показалось, что она совершенно точно знает все о нем. Возможно, бабка умеет читать в потемках чужой души или слышит мысли, а может быть, видит отражение смерти в его зрачках. Испугаться в полной мере Лавров не успел, потому что она снова резко сменила тему, превратившись в прежнее странно-дурашливое существо.
– От, ты гляди, что наделали, ироды, опять стенку измарали! – ткнула старуха пальцем, чтоб было точно понятно, куда смотреть. – Дык, хоть бы что приличное, а то ведь – срамота одна. И куды только родители смотрют, куды смотрют?
– Пойдемте, бабушка…
Никита мельком взглянул на весьма точно срисованные с Камасутры откровенные сцены и нервно потянул старушку за рукав, но та строптиво выдернула руку и как ни в чем не бывало, продолжила не то восхищаться, не то возмущаться. Интонации у нее менялись ежесекундно, и в какой-то момент Никите показалось, что на самом деле древнеиндийский эпос ей хорошо знаком, а ерничает она и играет, скрывая за дурашливым поведением что-то от собеседника или, может быть, от самой себя. Следующая же фраза в полной мере подтвердила его подозрения.
– Вот охальники! Ватсьяяна[1] о любви писал, а они лишь о сексе да о сексе. «Кама» значит любовь, а «сутра» – нить. «Нить любви», наука страсти нежной, где свечи, музыка и благовония, и цветы…
Незнакомка вдруг закатила глаза и начала заваливаться набок, так что Никита едва успел подхватить ее и прижать к себе. Потом испуганно дернул ее вверх, держа под мышками, и завертел головой, соображая, что делать дальше.
«Скорее всего, придется ломиться в первую попавшуюся дверь и просить помощи», – подумал он и уже протянул руку, чтобы нажать кнопку звонка, как женщина пришла в себя. Она застонала и, встрепенувшись так, словно вспомнила нечто важное, плюнула в сторону стенки с Камасутрой.
– Тьфу, срамота.
«Ну, точно, сумасшедшая, – уныло подумал Никита, держа ее, как ребенка, на руках. – Вот денек-то выдался, врагу не пожелаешь: то известие об измене жены, то выжившая из ума старуха, от которой никак не удается отделаться…»
– Ой, да вот же она, моя квартира! Вот здесь я и живу! – Женщина радостно забормотала, тыча пальцем в сторону черной дерматиновой двери.
– Ну и слава богу.
Никита облегченно вздохнул, поставил бабушку на ноги и попытался освободить из ее цепких пальцев свой плащ. Но та только сильнее вцепилась в него и заныла:
– Не бросай меня, мне опять плохо. Лезь быстро в карман, там у меня ключ лежит.
Лавров скрипнул зубами от злости, но спорить не стал. Запустив два пальца в вытянутый карман старого, пахнущего нафталином пальто, он наткнулся на что-то неприятно шершавое и еще какой-то хлам, но ключа не нащупал. Пришлось засунуть в карман всю ладонь. Разыскивая ключ, Никита вытащил на свет бережно хранимые хозяйкой мелочи – два целлофановых кулька, три конфетные обертки, шнурок, пять разных по размеру пуговиц яркой расцветки и, наконец, ключ, к которому грубой пеньковой веревкой, разлохматившейся от времени, была привязана… сухая лягушачья лапка. Обтянутая мумифицированной задубелой кожей, она тем не менее выглядела довольно крупной – судя по всему, лягушка была из тех, что размерами только чуть-чуть уступают курице.
– Ну, вкус у вас! Ничего поэстетичней для брелока не нашлось? – не удержался от замечания Никита, брезгливо морщась.
– А что такого? – равнодушно откликнулась старуха. – Брелок как брелок, ничем не хуже других, зато ключ никогда не теряю.
Никита открыл дверь, стараясь не прикасаться к лягушачьей лапке, вынул ключ из замочной скважины и, войдя, повесил его на гвоздик на стене.
– Дай сюда, – вдруг резко сказала женщина.
Никита слегка удивился, но виду не подал: к чему нервировать сумасшедших? Молча снял ключ с гвоздя и протянул старухе. То, что произошло дальше, поразило не меньше, чем сухая лапка в качестве брелока. Суетливо и быстро расстегнув нижние пуговицы пальто, бабуля задрала его и засунула ключ в карман платья. Выглядела она при этом так напряженно, будто выполняла чрезвычайно важную и ответственную работу, от которой зависела жизнь. Стоило же ключу оказаться в кармане, как морщины на лице хозяйки квартиры разгладились, и оно просветлело.
Бабуля бодро пошла вперед, что-то мурлыча себе под нос и прищелкивая пальцами, как вдруг замерла и начала оседать на пол. Никита бросился к ней, но она, вздрогнув, оттолкнула его. Выглядело это так, будто старуха успела забыть о нем, унесясь в свои, только ей ведомые, дали.
– Я сама, – грозно сказала она и, придерживаясь за стену, пошла дальше.
Никита нерешительно потоптался на месте, не зная, как правильно поступить, потом повернулся к выходу и взялся за ручку двери. И тут из комнаты донеслись странный всхлип, звон разбитого стекла и звук падения тела.
Картина, открывшаяся Никите, была неутешительной. Женщина лежала на полу возле изогнутых ножек массивного дубового стола. Падая, она, вероятно, схватилась за темно-зеленую бархатную скатерть, да так и сползла с нею вниз. Стоявшие на столе безделушки посыпались вниз и валялись вокруг в беспорядке, часть из них разбилась, и их осколки смешались с осколками хрусталя. Никита ногой расчистил пространство, стал на колени и прижался ухом к груди женщины, пытаясь расслышать удары сердца. Но его собственное стучало так сильно, что отдавалось шумом в ушах, мешая вообще что-либо услышать. Тогда он нащупал пульс на шейной артерии – тоненький, нитевидный, едва различимый, но все-таки существующий! – и обрадованно вздохнул.
– Ну же, ну же, приходите в себя… – похлопал он старушку по щекам и начал размахивать перед нею подобранной с пола тетрадью, как веером. – Сейчас «Скорую» вызовем, в больничку поедем. Все будет хорошо. Врачи у нас славные, знающие…
Женщина вдруг открыла глаза и слабо что-то прошептала, но он ни слова не понял.
– Слава богу, вы живы, – продолжал говорить Лавров. Хотя он и сам бы себе в этом не признался, но тишина пугала его. Казалось, стоит ему замолчать, и жизнь из старушки уйдет. – Не сильно ушиблись? Как себя чувствуете? Ничего не болит? Что мне сделать, может быть, принести воды или раскрыть окно? Попробуете встать?
– Там… – еле слышно прошелестела бабулька, показывая куда-то глазами.
– Что? – Никита склонился к самому ее рту.
– В коридоре на стене телефон написан… позвони доктору Краснову, он знает…
И больная опять потеряла сознание. Теперь носогубный треугольник ее посинел, лицо стало землисто-серым, а дыхание таким поверхностным и редким, что сначала Никите показалось, будто она и вовсе перестала дышать.
Лавров испуганно вскочил, метнулся на кухню и захлопал дверцами шкафчиков, разыскивая нашатырь. Из книг и фильмов он знал, что если смочить ватку и поднести ее к носу, резкий запах приведет человека в чувство. Так ничего и не найдя, он чертыхнулся и побежал звонить. Действительно, на обоях возле висящего на стене телефона простым карандашом было нацарапано несколько имен.
– Доктор Краснов или доктор Краснова? Не расслышал, как следует, – растерянно пробормотал Никита, читая список. – Арнольд Петрович… Тамарочка… Валентина Марковна… Агриппина… Слава… Кто же из них доктор? Тамарочку отсекаем сразу, странно было бы имя врача писать в уменьшительно-ласкательном варианте. Агриппина и Слава – как-то по-домашнему, на мой взгляд. Хотя всякое бывает. Из оставшихся выберу для начала Арнольда Петровича. Авось повезет.
Никита решительно набрал номер. Трубку, к счастью, взяли так быстро, будто бы стояли у аппарата и ждали звонка.
– Алло… – Голос был того приятного мягкого тембра, который обычно сразу вызывает доверие.
«Ценное качество для врачей», – подумал Никита, а вслух спросил:
– Доктор Краснов?
– Он самый, – весело отозвался мужчина. – Чем могу быть полезен, молодой человек?
1
Ватсьяяна – создатель Камасутры (Прим. автора).