Страница 12 из 13
Диана взглянула на тело Люсьена. Ее маленький мальчик был укутан в бинты, загипсован и подсоединен проводами к враждебной в своей сложности аппаратуре, больше всего напоминавшей саркофаг. А фон Кейн продолжал нашептывать:
– Время поджимает! Если не доверяете мне, поверьте в возможности человеческого организма. – Он выпрямился и повернулся к Люсьену. – Дайте ему все, что можете. Кто знает, как он отреагирует?
Диана запустила пальцы во влажные от пота волосы. Все ее жизненные ориентиры и выстроенные в четкую систему знания разлетались в прах у нее в голове, как хрустальные бокалы под действием коварной звуковой волны.
Когда в палате раздался какой-то глухой скрежет, Диана даже не сразу поняла, что так звучит ее собственный голос:
– Действуйте, черт бы вас побрал! Пробуйте. Верните его к жизни!
12
Когда раздался первый звонок, Диана поняла, что спит и видит сон. Ей снился немецкий врач. Он откидывал простыни, снимал с Люсьена бинты. Убирал провода, отключал электроды, вынимал руку из налокотника. Мальчик лежал на кровати совершенно обнаженный. С западной медициной его связывали лишь повязка на голове да капельница.
После второго звонка она проснулась.
Когда электронная трель стихла, ее сознание прояснилось. Сон не был сном. Во всяком случае, он был основан на реальных событиях. Она как наяву видела мысленным взором силуэт фон Кейна, который ощупывал, массировал, поглаживал тело Люсьена. Его лицо было напряженно-внимательным. В то мгновение Диане показалось, что врач «читает» ее сына. Он расшифровывал его, как будто знал код, неведомый другим врачам. Они словно вели беззвучный диалог – великан с белоснежной гривой и пребывающий в коме маленький мальчик, полумертвый, но все еще способный поведать какой-то секрет посвященному.
Фон Кейн достал иголки и рассыпал их по телу Люсьена. По мере того как он втыкал их в торс, руки и ноги ребенка, точки на коже как будто загорались, напитываясь зеленым светом от монитора наблюдения, венчавшего творившееся в палате странное действо. Диана была потрясена видом этого хрупкого, белого как мел тела, утыканного иголками, которые блестели в стеклянном полумраке будто светлячки…
Третий звонок.
Диана начала различать репродукции на стенах спальни: квадратные пастели Пауля Клее и яркие симметрии Пита Мондриана. Она взглянула на ночной столик. Будильник показывал 3.44 утра. Диана больше не сомневалась: пять часов назад таинственный врач провел ее сыну сеанс иглоукалывания. А на прощание просто сказал: «Мы прошли первый этап. Я вернусь. Этот ребенок должен жить, понимаете?»
Четвертый звонок. Диана нащупала трубку и ответила:
– Да…
– Госпожа Тиберж?
Она узнала голос сестры Феррер:
– Профессор Дагер попросил меня предупредить вас…
Она говорила профессионально спокойным тоном, но Диана уловила в голосе колебание и простонала в трубку:
– Все кончено, да?
После недолгой паузы медсестра ответила:
– Напротив, мадам. Появились благоприятные признаки.
Диана почувствовала, как ее душу заливает невыразимая любовь.
– Признаки выхода из комы, – уточнила ее собеседница.
– Когда?
– Около трех часов назад. Я заметила, как шевельнулись пальцы малыша, и вызвала дежурных интернов. Они осмотрели Люсьена и пришли к единодушному мнению: Люсьен приходит в себя. Мы позвонили профессору Дагеру. Он сказал, чтобы я сообщила вам новость.
– Вы предупредили доктора фон Кейна?
– Кого?
– Рольфа фон Кейна. Немецкого врача, он работает с Дагером.
– Не понимаю, о ком вы говорите.
– Неважно. Я сейчас приеду.
Атмосфера в палате Люсьена напоминала погребальное бдение наоборот. Люди вокруг его постели говорили тихими голосами, но в их шепоте звучала радость. Свет был приглушен, но лица пяти врачей и трех медсестер сияли. Все медики были без масок, а интерны впопыхах едва не забыли набросить халаты.
А вот Диана была разочарована. Ее сын по-прежнему неподвижно лежал на кровати. Пережитые события так взбудоражили ее, что она была почти готова увидеть мальчика сидящим и с открытыми глазами. Но врачи успокоили молодую женщину. Они не стали скрывать, что полны надежд и энтузиазма.
Диана смотрела на сына и думала о таинственном великане. Она заметила свежие бинты, налокотник, электроды и датчики. Никто бы не заподозрил, что немец обнажал тело мальчика и вел с ним молчаливый диалог. Диана вспомнила, как подрагивали зеленые точки на экране в такт легкому дыханию Люсьена, когда сильные пальцы фон Кейна вкручивали иголки в тело.
– Я должна его увидеть, – сказала она.
– Кого?
– Анестезиолога из Берлина, который с вами работает.
Врачи удивленно переглянулись, в палате повисло неловкое молчание. Один из докторов подошел к Диане.
– Профессор Дагер хотел бы с вами поговорить, – с улыбкой шепнул он.
– Хочу еще раз предостеречь вас, Диана: не питайте ложных надежд! Даже если Люсьен полностью выйдет из комы, повреждения мозга могут оказаться необратимыми.
Белый кабинет хирурга купался в свете. Даже тени здесь казались более светлыми и воздушными. Диана сидела за столом напротив Дагера.
– Случилось чудо, великое чудо, – возразила она.
Дагер нервно крутил в пальцах карандаш.
– Диана, я очень рад за вашего мальчика, – наконец сказал он. – Вы правы: то, что происходит, просто… невероятно. Но преждевременная радость неуместна! Когда Люсьен окончательно придет в себя, могут обнаружиться другие серьезные повреждения. И у нас нет стопроцентной уверенности, что сознание вернется.
– Чудо. Фон Кейн спас Люсьена.
Дагер вздохнул:
– Расскажите мне об этом человеке. Что именно он вам сообщил?
– Что приехал из Берлина и работает здесь, с вами.
– Никогда о таком не слышал. – Хирург начал нервничать. – Как медсестры позволили этому бесноватому пройти в реанимацию?
– Я не видела в отделении ни одной сестры.
Дагер едва сдерживал раздражение и все чаще стучал ластиком по столу.
– Расскажите, что он делал с Люсьеном. Это было классическое иглоукалывание?
– Не знаю: я впервые присутствовала при подобной процедуре. Он снял бинты и поставил иголки в разные части тела.
Хирург не удержался от смешка. Диана уставилась на него в упор:
– Зря смеетесь. Повторяю: этот человек спас моего ребенка.
Улыбка исчезла с лица Дагера.
– Диана, вы знаете, чем я занимаюсь. – Он говорил с ней спокойно и чуточку сердито, как будто увещевал ребенка. – В мире вряд ли наберется дюжина специалистов, разбирающихся в нейробиологии мозга лучше меня.
– Я не ставлю под сомнение ни вашу квалификацию, ни ваш опыт, доктор.
– Вот что я вам скажу, Диана: человеческий мозг – сложнейшая система. Знаете, сколько в нем нервных клеток? – Он продолжил, не дожидаясь ответа: – Сто миллиардов. И несметное число нервных окончаний. Если машина снова заработала, значит, так было суждено. Организм вашего ребенка сам себя запустил, понимаете?
– Теперь легко так говорить.
– Вы забываете – это я оперировал вашего сына.
– Извините меня.
Диана сделала паузу, потом продолжила смягчившимся тоном:
– Прошу вас, не сердитесь на меня. Но я и правда уверена, что этот врач помог Люсьену.
Дагер перестал наконец терзать карандаш, сцепил пальцы в замок и заговорил, стараясь попасть в тональность собеседницы:
– Знаете, Диана, я вовсе не косный болван. Я даже практиковал во Вьетнаме.
Он улыбнулся – но не ей, а каким-то своим мыслям, тому, что было с ним в прошлом, прежним мечтам.
– Сдав на интерна, я работал в «Корпусе мира». Изучал акупунктуру. Знаете, на чем основывается эта техника? Вам известно, что представляют собой пресловутые точки, на которые нужно воздействовать?
– Тот человек говорил мне о меридианах…
– А он объяснил, чему эти самые меридианы соответствуют физически?
Она промолчала, пытаясь вспомнить слова немца. Дагер ответил за нее: