Страница 16 из 37
К вечеру просыпается Гарик, на удивление здоровый, без каких-либо признаков температуры повышенной. Теперь настала моя очередь подремать пару часиков перед ночной рыбалкой. Просыпаюсь, перекусываем. Поднимается ветер — плотно зашнуриваем палатку, прикармливаем лунки, внутри палатки заранее просверленные.
В палатке хорошо, тепло, негромко трещат свечи, с наружи дует ветер нешуточный, по крыше стучит крупный дождь. Плохо это: ветер — потому что лёд весенний оторвать от берега может; дождь — потому что мы в валенках. Валенки, конечно, на "резиновом ходу", но, когда на льду будет сантиметра три воды — утешение слабое.
К утру налавливаем килограмм пятнадцать разной рыбы, даже пару сигов попадается.
Пора к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывает весёлое солнышко, дует тёплый ветерок. На льду, правда, за ночь скопилось немало воды — ноги тут же становятся мокрыми — противное ощущение.
Трогаемся в обратный путь. Гарик идёт первым. Вдруг он резко останавливается и удивлённо произносит:
— Смотри, Андрюха, берег то — бежит!
Ну, думаю, опять у Гарика температура поднялась, бредит — не иначе.
Присмотрелся — и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начинает плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь — бежит. Вот и мыс Марье растворился, и маяк береговой пропал куда-то.
Впереди — до самой линии горизонта — только снежные торосы.
Оборачиваюсь — и линия береговая, и маяк — находятся позади нас, где быть им совсем не полагается. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.
Останавливаемся, перекуриваем, обсуждаем.
А безобразия продолжаются — был один маяк, потом стало — два, три, десять — надоело считать — плюнули. Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с нами курсом судно океанское движется — большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво — до жути.
Но, красота красотой — а к дому двигаться то надо. Решаем — миражам не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть — по компасу, ведущему себя нынче благоразумно и прилично.
Через час, из-за очередного тороса, показываются трое мужиков. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести, идут впереди нас в том же направлении. Вдруг у мужиков пропадают головы, через минуту — одни только ноги бредут куда-то, потом — никого нет уже впереди, пропали совсем.
В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт — гигантский кукурузник. За штурвалом — сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.
Конец Света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе Ночи Полярной.
Неожиданно всё прекращается, сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался — надолго ли? Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади — трое давешних мужиков безголовых, но сейчас — с головами. Догоняют нас постепенно.
— Видали, — орет идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе, — Миражи то в этом году какие — просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом — восемь, четыре, а теперь вот — двое. Вы то хоть — настоящие?
— Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, — парирует Гарик.
Дальше идём вместе.
— А там, впереди, что-то неладно, — говорит один из новых знакомых.
И действительно, впереди толпа народу, все бегают туда-сюда, руками размахивают.
Подходим, так и есть — сбылись худшие ожидания. Не просто так ночью ветер бушевал — оторвало таки лёд от берегового припая, между нашей льдиной и береговым льдом — трещина нешуточная, метров двадцать уже будет, — и расширяется прямо на глазах.
На льдине скопилось человек триста. От маяка подходит небольшая лодка — человек пять вместить сможет, и то, если без рюкзаков и ящиков рыбацких. Среди толпы начинаются споры и разногласия — а кому первому спасаться? В воздухе повисает матерная ругань, отчётливо пахнет дракой. Никто не хочет рыбу пойманную на льду оставлять.
А тут ещё Гарик куда-то подевался.
Ага, вот и он — отошёл метров на сто в сторону, лунку пробурил и рыбку ловит — как ни в чём не бывало, да ещё и рукой мне машет, мол, греби сюда, клюёт.
Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.
— Понимаешь, — говорит Гарик, — тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас — восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах — мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко — переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.
А на берегу спасённых этих милиция, наверняка, встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт — опять отмывайся, доказывай что ты — белый и пушистый, в духе борьбы за коммунистические идеалы воспитанный.
Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.
И действительно, пока до мыса дрейфовали — корюшкой ещё разжились — для ассортимента полного.
Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:
— До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них — обязательно провалишься, а глубина там — метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся — пройдём, как посуху.
Так всё дальше и случилось, впрочем — ноги и так мокрые уже были.
Перебрались на мыс — а там костры вовсю жаркие горят, — это торопыги несчастные сушатся, — до станции то ещё километров семь чапать.
Приехал я домой. Бабушка обрадовалась — в кои веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:
— Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала — знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит — ни за что потом не снять, срезать будем.
Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался — срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.
Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно — кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны — о событиях юности ушедшей.
Байка одиннадцатая
Военная кафедра
И как же это я забыл про военную кафедру? В жизни студенческой её значение велико и, воистину, — нетленно. Особенно для девчонок — начиная со второго курса, у них появляется лишний еженедельный выходной, — есть чему позавидовать.
А вот для пацанов — еженедельная боль головная, нешуточная, прибавляется.
Опаздывать нельзя, надо носить рубашку защитного цвета с чёрным галстуком-удавкой, ну и другое всякое, малоприятное — Устав изучать, например.
— Военный человек даже носки носить должен в строгом соответствии с Уставом, — выступает перед строем Начальник кафедры, полковник Мясницкий, — Либо синего цвета, — полковник слегка приподнимает левую брючину, демонстрируя синий носок, — Либо — коричневого, — приподнимается правая брючина, выставляя на общее обозрение носок коричневый.
Или ещё:
— Капитан Стрельцов, а почему Вы не едите солёных огурцов?
— Виноват, товарищ генерал, но голова никак в банку не пролезает, исправлюсь!
Вот такие шуточки.
Учили нас на зенитчиков, вернее — на командиров зенитных батарей. Название батарей этих озвучивать не буду — вдруг, до сих пор — Военная Тайна? Изучали силуэты самолётов — наших и иностранных, чтобы в пылу боя подбивать только тех, — кого прикажут. Пушки сами — немного, чтобы мелкие поломки уметь самостоятельно ликвидировать, Устав, конечно, а также, очень подробно, — материалы последних съездов КПСС.