Страница 1 из 61
Андрей Бондаренко
Карибская эскапада
Эрнесто Че Гевара
Во сне ко мне приходит,
Конечно же — не часто,
Лишь пару раз — за год.
На краюшек кровати
Садится и болтает
Со мной — о всяком разном,
Те ночи — напролёт.
И я — с ним поболтаю,
И поделюсь — чем надо,
И анекдотов свежих
Ему — нарасскажу.
А он, вздохнув тихонько,
Ладонь свою положит
На лоб мне, и прошепчет:
— Крепись, братишка мой.
И я креплюсь, стараюсь,
И жизнь — течёт рекою.
А если — очень трудно
В паскудной суете,
С портрета, что на стенке
Висит — как себя помню —
Эрнесто Че Гевара
Подмигивает мне.
И мы — прорвёмся, братья!
И мы — прорвёмся, сёстры!
А пЭдорасты эти, конечно, не пройдут!
Всё потому — что где-то
Эрнесто Че Гевара
Сидит себе — на Облаке
И семечки грызёт.
Миттельшпиль
Погоня отстала, а, может, и не было её вовсе — испугались, засранцы, гранат, разбрасываемых мною во все стороны. Понятное дело: за столько то лет спокойной жизни избаловались, отвыкли от реальных боестолкновений. А тут — здрасти-приехали: штук пять, не меньше, жмуриков получили в односчастье, плюсом — гранаты в камышах разрываются регулярно. Приписали, естественно, отошли, затаились. И это, пацаны, только начало! То ли ещё будет! Пришло времечко за подлость и предательство расплачиваться — по полной программе!
Отошёл к югу километра на три, выждал ещё с часик. По логике военной — стоило бы ещё часа три-четыре выждать, да больно уж неуютно было в этих камышовых зарослях долбанных Сизых Болот: москиты, прочие мошки кровососущие местные одолели нешуточно, а накомарник и химия всякая, этих гадов отпугивающая, в Лагере остались. Да и к своим стоило поторопиться — как бы Мари, как женщина всякая — ждать долго не приученная, не учудила чего.
Подобрался к самому краешку камышей, осторожно выглянул, осмотрелся.
Визуально — всё спокойно на Индейском Нагорье, солнышко каменное плато освещает, вокруг — ни души. Вот только — те большие валуны, беспорядочно в отдалении разбросанные, внушают некоторые опасения. С одной стороны — далековато до них, около километра будет, а, с другой — именно там снайпера опытного, с карабином нарезным, оптикой хорошей оснащённым, я и расположил бы.
Полежал в камышах ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами — где наша не пропадала.
Метров двадцать и пробежал всего — Взззз! Стрела индейская в правое плечо вошла, пробила его насквозь, с другой стороны наполовину древка высунувшись.
Больно то как! А, главное, обидно — так лохонуться: всё в даль смотрел, камушки всякие тщательно осматривая, а дозорный где-то в камышах засел, возможно, совсем рядом с моей последней лёжкой. И, ничего с этим не поделать: у нас одна логика, у этих индейцев — совсем другая, прямо противоположная.
Упал на левый бок, пытаясь автомат с раненного плеча сорвать, — не получается, в сторону перекатился, нож из ножен выхватил — поздно, прилетело по затылку чем-то тяжёлым, дальше — темнота, круги фиолетовые.
Пришёл, вроде, в себя, но глаза сразу открывать не стал, решил сперва к ощущениям организма прислушаться. Правая сторона тела вовсе не ощущается — будто и нет её, пальцы левой руки шевелятся, а вот ноги — похоже, связаны крепко и умело.
— Спокойно лежи, друг, — произнёс кто-то на ломаном испанском. Голос, похоже, подростку принадлежал, — Всё хорошо. Живым будешь.
Ладно, поверим. Открыл глаза — лежу, прислонённый к какой-то каменюге, под головой мягкое что-то. Надо же, кто-то заботливый такой попался — первым делом по затылку чем-то тяжёлым приложил, а потом под эту гематому подложил мяконькое — чтобы не больно было. Гуманист, однако. Оказалось, что я голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, так, что и рука правая оказалась плотно примотанной к туловищу. Профессионально, ничего не скажешь, и стрелу из раны, очевидно, вытащили. Ноги у щиколоток туго перехвачены крепким кожаным ремнём, ботинки предусмотрительно сняты — босиком по местным каменным россыпям не очень то и побегаешь.
Ну, и кто же здесь — такой хваткий?
Господи — стыдно то как!
Напротив меня, метрах в пяти, сидела на корточках индианка, несомненно — чиго. Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у индейцев этот возраст считается уже весьма почётным — как у нас сороковник.
Девчонка невозмутимо смотрела на меня своими чёрными глазами и молчала.
Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть — не впервой.
После нескольких минут тишины, индианка всё же спросила, тыкая в меня тоненьким указательным пальчиком:
— Как зовут Того, Кто живёт на твоём плече?
Хороший вопрос. Совсем не сразу до меня дошло, что это она про татуировку на моём забинтованном плече спрашивает.
Его зовут, — отвечаю, стараясь говорить неторопливо и внятно, так как и мой испанский совершенством не отличается, — Эрнесто Че Гевара.
— Правильно, — девица отвечает, головой кивая. Мимолётно улыбнулась даже.
Ещё помолчали.
Чувствую, что с таким темпом разговора можно тут целую вечность просидеть, беру инициативу на себя:
— Почему ты меня не добила? — Спрашиваю.
На этот раз индианка ответила почти сразу, и минуты не прошло:
— Полное Солнца назад один белый Человек спас меня, моего отца, моего брата, других чиго — многих. У этого человека на плече тоже Че Гевара жил. Чиго — должники того Человека. У тебя — Че Гевара на плече. Значит, ты — брат тому Человеку. Значит — наш друг. Плохие gringos за тебя много денег обещали. Но, ты — наш друг. Чиго — твои должники. Ты — будешь жить!
Глава первая
Через Атлантику — играючи
Яхта называлась — «Кошка», хотя на борту ничего и не было написано.
Тем не менее — «Кошка», и всё тут.
Я в этих судах морских: каравеллах, пароходах, бригантинах, клиперах всяких — совсем ничего не понимаю.
Но, эта яхта была — просто красавицей.
Длинная — метров семнадцать, узкая, низко посаженная, с мачтой — пропорционально невысокой.
Борта — белые, с редкими синими полосами. Верхняя половина мачты — сиреневая.
Та ещё штучка — эстетичная — до совершенства.
А как ей название её собственное подходило — словами не передать.
Смотришь на неё со стороны — и что-то такое грациозное, по-настоящему — кошачье, ощущаешь.
А, когда под всеми парусами, да при работающем, вдобавок, дизеле, волны зелёные рассекает — так и кажется: ещё немного — и прыгнет — в погоне за добычей невидимой.
За мышью, например, или совсем, наоборот — за китом каким, под лапу подвернувшимся….
Бывает же Любовь к женщине — с первого взгляда?
И, здесь — то же самое. Увидал я эту «Кошку» и понял, плыть мне на ней, однозначно — плыть! При любом раскладе.
Команда красавицы этой состояла из четырёх человек.
Во-первых, доктор Карл Мюллер — владелец яхты, и её Капитан.
Крепкий ещё, восьмидесятилетний старикан, прошедший огонь, воды и медные трубы, и даже — лагеря для военнопленных в Коми ССР.
Кажется, визуально — стар и немощен. А, в глаза ему посмотришь — тот ещё Дядя, из настоящих, Волчара непростая, кусачая.
Далее — Мари, невестка доктора, грустная — до невозможности, молодая ещё совсем женщина, обладательница огромных, печальных голубых глаз и — роскошной гривы пепельных волос.
Смотришь на неё, и сердце на части — лоскутьями неровными — рвётся, слезами невидимыми — истекая….
По судовой специальности она — штурман, радист и кок — в одном флаконе.
Третий по списку — собственно я. Палубный матрос и посудомойка — по совместительству.
Замыкающий — хмурый, вечно молчащий, норвежец лет пятидесяти — по прозвищу Фьорд. Моторист-дизелист, и вообще — Мастер на все руки.