Страница 12 из 97
Арабы долгое время не имели собственной письменности. На юге они пользовались южноарабским письмом, а на севере — различными вариантами арамейского [+67]. Лишь около V в. на базе арамейского письма вырабатывается собственный арабский алфавит, учитывающий особенности фонетики арабского языка. Установить, где именно он зародился, у Лахмидов или у Гассанидов, пока не удается. Средневековая историческая традиция выводит его из Хиры, но пока самые ранние памятники этого письма обнаружены в Сирии. Возможно, что в обоих центрах приблизительно одновременно сложились два различных стиля (или почерка) арабского письма [+68]. Для нас сейчас важно то, что к моменту, когда арабы вышли на широкую историческую арену, они имели собственную письменность, наличие которой в момент сложения новой религии и государства сыграло огромную роль в формировании средневековой арабской культуры как особого этапа развития культуры Средиземноморья и Среднего Востока.
Впрочем, письменность в домусульманскую эпоху была достоянием очень узкого круга людей: правителей, жрецов, крупных купцов. Главной формой накопления и передачи информации было запоминание и устное воспроизведение. Особую роль в этом играла поэзия. Стихи — короткие экспромты и большие, хорошо обработанные поэмы — были не просто формой выражения чувств автора, но большой общественной силой, прославляя и фиксируя подвиги соплеменников, насылая проклятия на врагов и оплакивая умерших. Нередки были случаи, когда поэты играли роль современных дипломатов, разрешая межплеменные конфликты в поэтическом соревновании; та сторона, чей поэт, по всеобщему признанию, наиболее убедительно показал права соплеменников, признавалась победительницей. Поэт, ша' up (в этом слове еще сохранялись отголоски первоначального смысла «ведун», «вещий»), казался современникам причастным к иным, высшим силам, которые внушают ему необычную, поэтическую речь.
В кочевом мире сложилась своеобразная форма племенных эпосов: рассказ о героических событиях прошлого в виде стихотворных отрывков, перемежаемых прозаическими пояснениями, связывающими их в единое повествование. Обычно это был рассказ о каком-то одном дне сражения или иного происшествия. Записанные в конце VIII в. арабскими филологами, они получили название аййам ал-араб («дни арабов») [+69].
Аййам, как и чисто поэтические сборники — «диваны», служат для нас основным источником сведений о жизни и представлениях домусульманских кочевников Аравии [+70], но поэзия своеобразно преломляет окружающий мир и порой может обмануть исследователя, если он начнет буквально понимать ее образный язык.
Социально-экономические отношения в Аравии V–VII вв
Изучение социально-экономических отношений раннесредне-вековой Аравии, в которое большой вклад внесли советские историки, по существу, еще только разворачивается, и мы можем лишь пунктиром наметить основные контуры.
Наши историки, которым принадлежим инициатива поисков причин возникновения ислама в процессах, происходивших в то время в сфере социально-экономических отношений, долгое время исходили из того, что определяющим для характеристики социально-экономического строя домусульманской Аравии является уровень социально-экономического развития кочевого общества, поскольку Аравия воспринималась по преимуществу как страна кочевников. Но, как мы пытались показать, кочевое население Аравии, занимая территориально подавляющую часть полуострова, не составляло большинства.
Коренная ошибка в оценке этого периода заключается в отрыве кочевого общества Аравии от его окружения. Впервые это отметила Л В. Негря, говоря, что «истоки зарождения государственности в Аравии, приведшие к образованию мусульманского государства, следует искать прежде всего в том уровне социально-экономического развития, которого достигли к началу VII в. оседлые племена Северной и Центральной Аравии» [+71]. К этому хочется добавить: и страны древних цивилизаций, окружающие их.
Классовое общество в Южной Аравии к VII в имело по Крайней мере двухтысячелетнюю историю и прошло примерно те же фазы развития, что и общества других древних цивилизаций Востока. К сожалению, наши сведения о нем основываются лишь на различных посвятительных, мемориальных и строительных надписях, которые дают достоверную, но очень специфическую информацию.
Насколько мы можем сейчас судить, наиболее характерным процессом, протекавшим в Южной Аравии в интересующее нас время, было падение значения самоуправляющихся общин — ша'бов, объединявших население города (или крупного селения — различие между ними провести трудно, да и сами их жители, кажется, не делали между ними принципиального различия) и его сельской округи, общин, которые были теми устойчивыми ячейками общества, на которых покоились древнейеменские государства. Типологически они однозначны античным полисам или древневосточным городам-государствам. Важной их функцией было возведение общественных зданий, строительство укреплений, сооружение и поддержание в порядке ирригационных систем. В VI в. объем компетенции ша'бов и их глав сократился. На первое место выходят представители высшей царской администрации: кайли, наместники, мактавы (первоначально — лично-зависимые от царя воины, может быть, даже из бывших рабов). Постепенно кайли вытесняют глав ша'бов, ка-биров («великих»), а одновременно исчезает царская власть, охватывающая весь Йемен; маликами (царями) в конце VI в. называли кайлей — владетелей областей. Ниже их стояли мелкие владетели с титулами, включающими частицу зу («владетель») в сочетании с названием подчиненной ему области (нечто вроде немецкого «фон»). Собирательно их называли азва (араб. мн. ч. от зу). Ша'бы сохраняют роль как форма ограниченного самоуправления мелких административно-политических единиц, но, видимо, ша' бы больших городов уже не распространяют свою власть на сельскую округу [+72].
Падение роли городских общин, превращение городов-государств (как нерасчлененного политического и экономического единства города и его округи) в города, подчиненные стоящим над ними правителям, находящимся вне этой общины, сказалось не только в экономике (запустение ряда ирригационных систем, прекращение монументального строительства), но и во внешнеполитическом положении Южной Аравии, которая не имела возможности противостоять усиливающемуся нажиму кочевников и установлению их политического господства [+73]. Этот процесс при всей его специфичности типологически близок к происходившему в Средиземноморье.
Именно исчезновение господствовавшего в течение всей древности общинно-городского строя, появление властей, не зависящих от города и стоящих над ним и его округой, объединяют глубинные процессы, происходившие в Средиземноморье, в Аравии и в меньшей степени в Иране в IV–VI вв., которые принято называть «феодализацией». Употребляя этот термин, мы невольно начинаем искать явления, характерные для феодализма Западной Европы, хотя конкретная политическая ситуация и социальная организация общества в разных странах настолько различна, что при таком подходе мы начинаем терять черты общности.
Центральная и Северная Аравия с ее преобладающим кочевым населением и мелкими оазисами, разбросанными на большом расстоянии друг от друга, на первый взгляд находилась в стороне от этого процесса Здесь основным принципом социальной организации были кровнородственные отношения при коллективной (родовой или племенной) собственности на пастбища. Кровнородственные коллективы образовывали сложную генеалогическую систему, связи внутри которой отчасти заменяли политическую организацию, а отчасти были политической организацией, закамуфлированной псевдородственной связью. Наименьшая ячейка, сыновья одного отца, именовалась (вполне естественно и для нашего слуха) «сыновья такого-то» (например, «сыновья Хашима» — бану Хашим), точно так же и более крупная ячейка (с внуками и правнуками) именовалась по деду, прадеду и так далее, до больших объединений в десятки и сотни тысяч человек. На первых ступенях, примерно до 10 — 12-го поколения, все эти бану соответствуют реальной генеалогии, а затем начинается выпадение промежуточных звеньев, появляются легендарные предки, призванные придать реально существующим неродственным объединениям и союзам силу общности порождения