Страница 17 из 17
— Да-а… — протянул Тимофей, сохраняя лицо. — Не буду я к Марине приставать, очень это нездоровое занятие…
Рыжий хмыкнул и склонился над поверженным, подававшим первые признаки жизни.
— Это Орландо, — опознал он обидчика врачини, — со станции Обход. Тут они, рядом, сразу за полосой…
Орландо замычал, разлепил глаза и выдал витиеватую словесную конструкцию, в которой «mother-fucker» сочетался с отборными русскими выражениями. Перегар поднялся удушливой волной.
— Лучше бы тебе заткнуться, Ландо!
— Надо меньше пить, — сделал мудрый вывод Шурик Белый.
— Ну, все, отбой, — распорядился сегундо. — Учтите, Шурики, подниму с рассветом!
— Мы прониклись!
Боровиц хмыкнул только, выражая глубокое сомнение, и поманил Тимофея за собой.
— Жить будешь в «Гранд-отеле», третья комната. Занимай свободную кровать, и баиньки.
Убеждать Станисласа, как Шурики, в своей дисциплинированности Тимофей не стал — его организм давно уже мечтал залечь и не подниматься. И вскоре мечты начали сбываться.
Правда, сразу заснуть не получилось — взбудораженный мозг не давал телу команду «отбой». Брауну постоянно вспоминался Виктор — Виктор в рубке, на спине кита, на берегу…
Часа в два ночи Тимофей проснулся в поту, его мучили кошмары — удивительно яркие картины недавнего убийства. Тошнотворный запах крови лез в нос, оглушали крики и хрипы, хотя Заика Вайсс умер молча, да и в толпе не нашлось слабонервных.
Встав, Браун умылся холодной водой и подошел к окну, круглому, как иллюминатор. Раздраил его и впустил в комнату свежий морской воздух. С улицы на потолок прыгали цветные «зайчики» — отражения больших экранов уличного информатора. С экрана вещал сам Генеральный Руководитель проекта ТОЗО, Отто Васильевич Фогель, метко прозванный Акулой Фогелем. Акула — весь из костей и железных мускулов, с большим носом и широким ртом, сутуловатый, с могучей впалой грудью и длинными руками, — давал интервью спецкору Мировой Сети:
— Эксперимент удался, — говорил он с напором, — мы сумели решить фундаментальную социальную проблему праздности, возникшую более четверти века назад, когда труд перестал быть общественной необходимостью. ТОЗО дала неработающим то, в чем они остро нуждались, — большой фронт работ. Никто из переселенцев не преодолевает искусственные трудности — в океане достаточно вполне натуральных тягот. Океанцы пасут китов, разводят рыбу, собирают планктон и водоросли. Они добывают железо-марганцевые конкреции, сульфидные отложения «черных курильщиков» и корковые руды с гайотов.[22] Они строят батиполисы и хабитаты, ИТО и СПО, перерабатывающие комбинаты и мезоядерные станции. Все они заняты делом и весьма этим довольны.
Спецкор, высокий худой парень с длинным печальным лицом и грустными глазами старой гончей, робко задал вопрос:
— А какие, по вашему мнению, ближайшие перспективы у ТОЗО?
Генрук кивнул большим носом и сказал внушительно:
— Тихий океан осваивается строго по проекту. Мы будем планомерно расширять свое присутствие, вовлекать в процесс освоения все новые и новые акватории. Спору нет, мы испытываем серьезное сопротивление преступных элементов, но заявляю с полной ответственностью — закон будет утвержден повсюду, а бойцы нашей Океанской охраны ликвидируют все преступные группы и бандформирования. У меня есть мечта — лет через тридцать превратить Океанскую охрану в сугубо мирную организацию…
Тимофей Браун поморщился, затворяя окно. Интервью было так театрально, так похоже на выступление художественной самодеятельности, что вызывало раздражение и рвотный рефлекс. Эти картинные позы, этот площадный пафос… Тьфу!
Сихали снова залег. До утра.
Глава 4. Гуртовка
Удивительно, как прихотлив разум и нетребователен инстинкт. Животное может спать урывками, покидая лёжку хоть в ясный полдень, хоть в темную полночь. Хищник или травоядное удовольствуются тем спальным местом, какое найдут, будь то трава, песок или голый камень.
А вот человеку разумному, изнеженному хомо сапиенсу, подавай непременно мягкое ложе и чтобы тишина вокруг стояла, мухи с комарами не кусали, а холодный дождь пусть барабанит по крыше, но никак не по твоей собственной стынущей шкуре. Сапиенсу уют нужен и покой и чтобы поспать вволю. Восемь часов, как минимум. Ну ладно, семь. Только чтоб не вставать рано!
Хомо сапиенс может явиться домой в четвертом часу ночи после ха-арошей вечеринки и завалиться спать. Воспрянет ото сна ближе к полудню, провалявшись семь часов, и будет думать, что жизнь удалась. Однако уложи его в десять и подними в шесть утра — хныкать начнет и брыкаться, ибо кто ж в такую рань встает?! Разве что «жаворонки». Но Тимофей относил себя к «совам»…
Боровиц поднял всех ровно в пять. Шурики, залегшие после полуночи, ныли и жаловались, Арманто сыпал просто «оленями» и «оленями безрогими», Харин хмуро сопел, обувая свои ножищи в здоровенные сапожищи, одна Наталья была свеженькой и бодрой — девушка священнодействовала вокруг кофеварки, злобно шипевшей и плюющейся кипятком.
А Наташины китопасы все подходили и подходили — Токаши Ашизава, плотный бритоголовый японец в голубых очках. Сухощавый и светловолосый, не по годам суровый Самоа Дженкинс. Коричневый молодой человек великолепного сложения — Джамил Керимов. Плечистый парень лет тридцати с крепкой шеей и смуглой кожей — Тераи Матеата. Широкий, сутулый, угрюмый Лёва Вальцев. И еще, и еще… Все быстроглазые, с четкими, выверенными движениями, жесткие, у всех по бласту, а то и по два — к нам не подходи! Двадцать восемь человек работали на «Летящей Эн», и ни одного лодыря, труса или вруна среди них не числилось — такие тут просто не выживали. Эволюция!
А потом из кухни выплыла Ханичэйл Боровиц — высокая и дородная, с несколькими подбородками и пухлыми красными руками. Углядев Тимофея, она решительно заявила, что ее следует называть «тетей Хани».
— Как тебя зовут? — энергично спросила Ханичэйл.
— Тимофей.
— А фамилия?
— Браун.
— Прозвище есть?
— Сихали. Вроде бы…
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Работник?
— Да.
— Образование?
— Высшее.
— Что кончал?
— Дальневосточный универ.
— Женат?
— Н-нет…
Тут в двери ввалился Станислас Боровиц и заорал:
— Что у тебя за манера людей допрашивать? — Оглядев китопасов, он осведомился с той же громкостью: — Вы еще здесь, фон бароны? Чего расселись?
Тетя Хани тут же накинулась на супруга:
— Чего ты орёшь?!
Тот малость присмирел, но, будто по инерции, задиристо парировал:
— На работу пора, вот чего! Мы что сюда, сидеть пришли?
— Замолчи! — рявкнула Ханичэйл. — Дай людям хоть кофе допить, кашалот!
Люди мудро помалкивали.
— Кофе им… — пробурчал Боровиц, сбавляя громкость. — Графья нашлись… А какавы с марципанами им не подать?
Постепенно негодование Станисласа перешло в неразборчивое ворчание и затихло, а лицо сегундо приобрело скорбное выражение.
— Кушайте, мальчики, — ласково прожурчала тетя Хани, — кушайте!
Допрошенный Браун сел, нахохлившись, у стола — спать хотелось ужасно. Наталья тут же сунула ему чашку с бодрящим напитком, черным как смола.
— Настоящий кофе, — сказал Станислас назидательно, — должен быть крепким — таким, чтобы в нем гребной винт не тонул!
Внезапно вспомнив, что его сильно обидели, главный смотритель насупил брови.
Тимофей отхлебнул горяченького и признал, что кофе настоящий — сонливость он сдирал, как наждачка ржавчину.
— Не выспался? — ласково сказала Наташа. — Ничего, сегодня пораньше ляжем…
— Пойдем на своих, — вступил Боровиц, с шумом отхлебывая бодрящий напиток. — Парни с Обхода обещали помочь на «Скаутсабах». Илья, за тобой вид сверху…
Тугарин молча кивнул, цедя кофе из кружки размером с ведерко.
22
Конкрециями принято называть шаровидные образованиястяжения на океаническом дне, на девяносто процентов состоящие из железа, марганца и других металлов. Рыхлые отложения гидротермальных источников («черных курильщиков») вблизи срединно-океанических хребтов и трансформных разломов имеют высокое содержание меди, цинка и т. д. Корковыми руды называют потому, что они покрывают слоем-коркой склоны подводных плосковерхих вулканов — гайотов. Содержат более процента кобальта.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.