Однокурсники

В бурные дни, когда овец отделяли от козлищ, — он очутился в овцах и беспрепятственно кончил курс.

Мечтал он, кажется, и о кафедре; но теперь, сделавшись главой капитальнейшей фирмы, — вряд ли пойдет по ученой дороге.

Когда он льнул к их кружку — ему ужасно хотелось сойтись с Заплатиным на «ты». Может быть, они и пили брудершафт. Но при встрече вряд ли он теперь будет с ним на "ты".

Щелоков всегда над ним подсмеивался и прохаживался частенько над тем, что его родители, "страха ради иудейска", перешли из раскола в единоверие, а потом и совсем стали «государственниками», как он называл последователей господствующей церкви.

Элиодор выдавал себя за "свободного мыслителя", чему Авив тоже не совсем-то верил.

Пробираясь по тесному тротуару переулка к складу Щелокова, Заплатин представлял себе, каким должен быть теперь этот Элиодор, с тех пор как снял студенческую форму.

Засел теперь в кресле отца — в кабинете своей конторы, тут же в «городе». И студентом он смотрел уже "их степенство", по дородству и пухлости лица и особенной усмешке в карих глазах, где искрилось и "себе на уме", и постоянное желание выказать себя самым фасонистым европейцем.

Однако и такой Элиодор остался при деле, глава фирмы, туз и воротила по своей части, хотя и считает себя — и весьма — сопричисленным к "лику интеллигентов"…

По левую сторону переулка теснились склады и конторы. Заплатин читал вывески, ища имени Щелокова.

Вот оно. Фирма значится до сих пор: "Авдей Щелоков с сыном и братом". И дядя и отец Авива — уже покойники.

До сих пор та же дверь с половиком; зеленая, побуревшая краска, узкие два окна, где положены для «вида» куски ситцев, но совсем не для привлечения покупателей, как в зеркальных витринах Кузнецкого. Так полагалось спокон веку для "городового покупателя".

Авива он нашел в задний комнатке склада — темноватой и тесной, с одной конторкой и диваном, обитым волосяной материей. Этому дивану, наверное, больше полвека от роду.

В складе два приказчика и один всего прилавок; а полки — простые, как в первой попавшейся лавке с «панским» или «суровским» товаром.

— Гряди, чадо! — встретил его Щелоков, вставая с табурета. — Присядь. Чайку желаешь? Или пойдем в трактир?

— И так все по трактирам хоровожусь, — ответил

Заплатин, пожимая руку своеобразного приятеля.

— Спасенному рай! Садись! Ты в самый такт пожаловал.

Кажется, дело выгорит.

— Насчет Элиодора? — спросил Заплатин с усмешкой.

— А тебе это не особенно по вкусу? Понимаю. Он лодырь… это точно. Особенно в теперешнем своем виде или «аватаре». Они любят это самое буддийское слово. Ха, ха! Ведь ты небось помнишь его… Модник! Знаешь, вот как пшюты нынешние воротники стали носить и манжеты, ровно хомут на себе засупонивают, так и наш Элиодоша. Чтобы ему "последний крик" по идейной части был на дом доставлен.

— Последний крик? — повторил Заплатин.

— А то как же? Это так на бульварах называется. Мы ведь тоже почитываем. Даже и непотребные парижские листки. А ты как бы думал, ха, ха!

— Что же, собственно, Авив?

— А вот что… Дай по порядку. Элиодор тятенькину фирму теперь полностью представляет. Собственно маменьке оставлено все в пожизненное владение; но она ему — полную доверенность и удалилась на покой… даже и в Москве не обретается… а где-то, никак около Хотькова монастыря. Он к делу себя никогда не припущал и даже пофыркивал на обрабатывающую промышленность, как на дело низменное, хотя и необходимое, — однако бразды правления сейчас же взял в свои руки и, как ребята сказывают, довольно-таки дошлым себя аттестует. Папенькин капитал не спустит, особенно на дела общественные, альтруистические. Нет!

Да ведь нам с тобой и не нужно его подачек.

— Чем же он может быть пригоден?

— Повремени чуточку… Помимо того, что мне хотелось бы тебе поспособствовать… хорошо, чтобы около него был такой вот парень, как ты, Заплатин. Все-таки можно его, при случае, направить. Элиодор амбициозен; надо только умеючи подействовать на его амбицию.

— Шут с ним!

— Ты постой! Без всякого лебезенья… Ты всегда сумеешь его осадить. А скольких можно поддержать? Не так скоро опошлеет и окостенеет от своих миллионов.

Он вот и со мной начал заигрывать. Только бы я его не считал защитником нетерпимости… Как мы с ним свидимся — он мне сейчас: "Я сторонник абсолютно свободной церкви". И вот на днях, когда я завернул к нему насчет тебя, он говорит: "Будь я на твоем месте, Авив, я бы собственное свое согласие сочинил и занял место вероучителя". Вот он каков! Однако соловья баснями не кормят. Выходит так, что тебе, весьма и весьма, найдется работа, и притом продолжительная… сколько влезет. Подробности он тебе объявит.

— У самого Элиодора? По какой же части?

— По самой что ни на есть умственной. Он задумал нечто в громадных размерах. И предлагает по-видимому, с удовольствием — быть его сотрудником… за приличный гонорар. Я на это первым же делом поналег. Не знаю, очень ли он тороват; но объегоривать однокурсника мы ему не позволим.

— Ладно. Когда же с ним повидаться?

— Айда сейчас же! Он теперь, наверное, в конторе.

Они доехали на извозчике до того корпуса, где помещалась обширная контора фирмы: "Кузьмы Пятова вдова с сыном". Элиодора они нашли в кабинете, отделанном в стиле, который указывал на его новые художественные вкусы, — с выписными обоями вроде фрески и стильной мебелью из зеленоватого дерева с обивкой материей "libertu".

Он сидел за большим бюро, лицом к двери, и читал газету, когда они вошли.

— А! Заплатил! Сколько зим! Поздравляю с приездом.

Но сейчас же в тоне заслышалось то, что он не будет с однокурсником на "ты".

Заплатину так было удобнее, по крайней мере, не будет обязательных товарищеских отношений.

— Вот нас целая троица собралась, — сказал Щелоков, — все три — однокурсники.

— Как же, как же! — немного точно стесненный, заторопился Пятов.

Вид у него был точь-в-точь как воображал Заплатин, идя к Щелокову по Юшкову переулку. Он еще поприпух в лице, брился начисто по английской моде, с заметным брюшком, одетый в заграничный сьют при темно- красном галстухе. Рыжеватые волосы на голове с приподнятым «коком» были плотно острижены.

Тревожные карие глаза искрились из-за стекол pince-nez.

Толстоватые губы раскрывались часто в усмешку, в которой было больше самодовольства, чем дружеского привета.

Заплатин рассудил, без всяких прелиминарий, приступить к мотиву своего визита. Он желал этим показать и то, что Элиодор "an und fur sich" не интересовал его настолько, чтобы отыскивать его и вообще искать его приятельства.

— Щелоков передавал мне, — начал он, — что у вас, Пятов, — он нарочно назвал только по фамилии, по студенчески, — найдется подходящая работа. Что ж это, собственно?

И тон он взял суховатый, давая этим понять Элиодору, что знает ему настоящую цену.

— Совершенно верно, — отозвался Пятов и начал играть шнурком pince-nez. — Совершенно верно.

— Это… какая-нибудь научно-литературная работа?

— Да. Ни больше ни меньше как ряд этюдов по эстетическим теориям. Вещь будет обширная. Работы на целых три-четыре года. Теперь на очереди Адам Смит.

— Экономист? — остановил Щелоков.

— Он самый! Но ему принадлежит и целая эстетическая теория… В свое время он был весьма авторитетен. Только я не знаю… вы знаете по-английски, Заплатин?

— Знать так, чтобы ахти Боже мой, — не могу похвалиться.

Я начал на втором курсе по самоучителю. Читать могу… довольно свободно… особенно прозу, научную и беллетристику.

— Кроме самого текста, — продолжал Пятов, покачиваясь на кресле, — надо будет просмотреть целую литературу… и на других двух языках. По-французски и по-немецки вы читаете… я знаю. И делать выписки и справки по моим указаниям. Вот, в общих чертах, что бы я желал иметь.

— Штука для тебя выполнимая? — подсказал Щелоков, взглянув на Заплатина.