Однокурсники

— Прямолинейный — хотела ты сказать?

— Да… ты не обижайся, Ваня! Господи! Будь у меня хоть маленький талант… только настоящий… Что может быть лучше сцены?

— Весьма многое!

— Ах, полно! Где же — скажи ты мне, пожалуйста, — может женщина так жить, чтобы дух захватывало? Выше не может быть наслаждения: увлекать публику. И самой забывать все, превращаться в то лицо, которое создаешь!

Надя с детства отличалась тем, что очень складно говорила, с отчетливой дикцией, контральтовым голосом. Заплатин давно соглашался, что она «речистее» его.

— Полно, так ли, Надя? — остановил он ее. — Этот мир — ужасный. Весь — из фальши и непомерного тщеславия.

— Не знаю, милый! Может, оно и так; но только искусство — и всего больше сцена — в состоянии так владеть тобою.

— Это еще не высшая задача.

— Ах, полно! Ты все про задачи. Ну, разберем это и с другой стороны. Ты сочувствуешь свободному труду женщины… чтобы она была вполне самостоятельна?

— Еще бы!

— Ну, и ответь мне: в какой карьере она может достичь того, чего достигает на сцене. А? В какой? Ни в какой! Ни медичкой, ни учительницей, ни писательницей она на первом плане не будет.

— Кто это сказал?

— Да оно так, Ваня. Мужчины везде стоят выше. Что же против этого спорить? Возьми ты литературу… за границей и у нас… за сто лет. Ну, две-три женщины, много пять — и обчелся, чтобы занимала в свое время первое место. А на сцене?.. Они царят!

— Положим.

Заплатин соглашался; но ему становилось почему-то жутко от того — в какую сторону шли мысли и мечты его невесты.

— Даже и не в главных ролях… Вчера та, что Машу играла… Тебя самого как она растрогала, а ты видал во второй раз.

— Чудесная натура!

— Ну, хорошо… А такая натура — вообрази ее учительницей или медичкой, что ли… Она просто будет нервная госпожа, каких сотни… Да что говорить!..

Надя поднялась и стала ходить по комнате.

Заплатин следил за ней глазами. Ее стройная фигура колыхалась в длинном пальто, которое она надела сверх юбки. Голову она немного откинула назад и правой рукой поводила в воздухе.

Он любовался ею.

— Где же быть, в другой работе — коли уже говорить только о работе, о профессии — Дузе, или Ермоловой, или другой какой артисткой, в те года, когда она владеет публикой? Ты скажешь — это все тщеславие, погоня за славой? Ну, прекрасно. Возьми трудовую сторону. Первая артистка на театре получает больше мужчины.

— Потому что у нее туалеты.

— Положим. Но если б и с даровым гардеробом — она получала бы больше… везде. Тут, Ваня, не в жадности дело, а в том, что ты — не то что на равной ноге с товарищами-мужчинами, а первый между ними — и никто не посмеет это оспаривать!

— Согласен!

— Нет, выше нет дороги! И еще раз скажу: будь у меня хоть не важный, да настоящий талант…

Надя не договорила и присела к самовару.

— Ну, да об этом что же мечтать!

И она стала его расспрашивать об университете, кого видает из старых товарищей, из настоящих своих однокурсников.

— Знаешь что, Ваня, — сказала она ему тут же, — я вижу, что ты точно в чужом университете себя чувствуешь… Так ли это?

— Немножко так, — грустно вымолвил он. — Есть такая оперетка… кажется, «Рип» называется. Так там человек сто лет спал мертвым сном — и вдруг появился среди своих земляков… Не то чтобы совсем, а вроде этого и я испытываю…

— А как рвался!.. Точно в землю обетованную.

— Что же все обо мне… Вот тебе-то надо своего добиться.

— Чует мое сердце, что у меня этот год зря пройдет.

— Не сокрушайся. Если не удастся сразу поступить… все- таки даром зима не пройдет… А там и я — вольный казак.

Он протянул к ней обе руки и влюбленно глядел ей в глаза, желая привлечь к себе.

Надя сначала оглянулась на дверь, потом дала себя обнять.

— Я и здесь точно под надзором, — сказала она полушепотом. — А в общежитие поступлю… тогда еще строже будет.

— Обойдется, милая!

И почему-то им обоим стало грустно. Ни в ней, ни в нем не было того настроения, какое могло бы быть.

Почему-то не болталось о тысяче вещей, точно они боялись коснуться чего-нибудь, на чем не сойдутся; а спорить не хотели.

— Пора мне идти! — сказал он, вставая.

VII

На курсы Надю не приняли — за недостатком свободных вакансий.

Заплатин ожидал этого; но все-таки сильно огорчился; больше, чем она сама.

— На будущий год примут! Не беда, Ваня! — повторяла она.

Но возвращаться домой сейчас же она не желала.

Да и ему была бы тяжела эта разлука, хотя про себя, раскидывая так и этак, он спрашивал: "Что же она здесь будет делать?"

Насчет "коллективных уроков" она ничего еще не решила; но что-то у нее в голове бродит, до чего она его еще не допускает.

И это начало его полегоньку глодать; но он не считал себя вправе допрашивать ее.

И все на одной и той же неделе случился еще неприятный для него "инцидент".

Надя сразу стала «обожать» театр, где они видели пьесу, из-за которой у них произошел первый крупный спор.

Давали вещь того же автора, написанную в таких же нотах.

Он опять восхищался актрисой, что играла тогда неудачницу, пьющую водку. И тут она неудачница, еще более жалкая; но молодая, трепетная, с несчастной страстной любовью, обреченная прозябать в глуши, работая, как крепостная, на своего фразера, бездарного отставного профессора.

Они оба восторгались этой исполнительницей; вместе и всплакнули в одном месте.

И вот на этом спектакле, в фойе, с ними повстречался

Элиодор Пятов.

Он еще издали «воззрился» в Надю, первый подошел, попросил Заплатина представить его.

Нельзя же было не познакомить! Элиодор, сейчас же распустив свой павлиний хвост, пригласил присесть, начал угощать Надю, расспрашивать про ее планы.

Они с ней и в публике на "ты".

Пятов осведомился — не сестра ли она или кузина, и Надя тотчас же объявила, что они — жених и невеста.

— Вот видите, какой Заплатин скрытный! — вскричал

Элиодор. — Мы с ним старые товарищи, а он — молчок!

Хоть бы какой намек на то, что он у себя там нашел свою судьбу!

И в следующем антракте Элиодор опять поймал их.

Надя нашла его «интересным», совсем не похожим на купчика.

Он узнал, что она мечтала о новых курсах, но вряд ли удастся поступить.

И до тех пор Пятов не отстал от них — они даже опоздали на последний акт, — пока не взял слова с Нади, что она как-нибудь на днях «удостоит» его посещением, вместе с женихом.

— Вот когда Заплатину нужно будет ко мне, насчет работы — и пожаловали бы с ним вместе позавтракать.

И, обращаясь к нему, он добавил:

— Только накануне, голубчик, дайте мне знать.

Заплатину было сильно не по душе, что Надя согласилась, а она, после театра, когда они возвращались на извозчике, стала ему говорить:

— Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая прекрасная работа. Ее на улице не найдешь.

На другой день она вернулась к знакомству с Элиодором и спросила его:

— А разве ты, Ваня, не мог бы позволить мне взять на себя что-нибудь из твоей работы?.. Переводить отрывки, которые ты отметишь полегче.

— По-английски ты не знаешь.

— Ведь будут выписки и с других языков?

А когда она получила отказ по курсам — Надя опять заговорила о том, — с какой бы охотой она стала ему помогать.

— Пока мы решим, как мне толковее провести зиму — это было бы самой подходящей работой.

Он ничего не возражал. Может, он и сам бы ей предложил попробовать себя в переводах тех отрывков, какие он давал бы ей; но для него точно кол в горле было это знакомство с Элиодором и приглашение его пожаловать к нему "откушать".