Китай-город

Глаза ее окинули отделку лифа и юбку из тяжелого светло-песочного фая.

Она задумалась. Этот песочный цвет отзывался «купчихой». Она только тут это поняла. Зачем она выбирает такие цвета? Разумеется, самый купеческий цвет… «Жозефинка» говорила ведь ей, что не следует… А не все равно? Матерья прекрасная, немаркая, износу ей нет. Да для кого ей "шик"-то иметь? Она любит хорошие вещи, и всякий скажет, что она «дамой» смотрит, особенно на улице, в шляпке и в пальто или накидке. Да, на улице, в шляпке, а вот выбор материй-то и выдает. Не выбирай она купеческих колеров, и не было бы так часто на лице Виктора Мироновича пренебрежительной усмешки: "Пыжишься тоже, а вкус-то из Ножовой!"

Платье показалось ей совершенно безвкусным. Она подарит его племяннице. Не то чтобы она стыдилась своего звания, нет. Не желает она лезть в дворянки; но со вкусом одеваться каждый может… И нечего давать всякой дряни предлог смотреть на вас свысока оттого только, что вы цвета подходящего не умеете себе выбирать.

Наверху, в складах материй и сукна, приказчики приостановились забираться, все причесались и ожидали прихода хозяйки. Верхний амбар полон был света, заходившего именно теперь, к вечеру. По прилавкам и полкам играли полосы и «зайчики». Штуки разноцветного товара целыми стопами поднимались на прилавках и по полу, у окон и столбов, поддерживающих своды. Запах набивных ситцев и других бумажных тканей смешивался с более кислым запахом прессованного сукна. Склад держался в большой чистоте. Кроме штукатуренных стен, ясеневых полок и прилавков и чугунного пола, лестниц и перегородок, не к чему было пристать пыли и грязи.

Трифоныч слегка поддерживал хозяйку под левый локоть, когда она поднималась в верхний амбар.

— С месяц не была здесь, — сказала она и оглянула все помещение. — Тесно делается?

— Нет-с, еще управляемся, — откликнулся с поклоном главный доверенный приказчик, степенный мужчина за сорок лет, с огромной русой бородой.

Оптовых покупателей уже не ждали больше. Анна Серафимовна могла оглядеть товар без помехи. Ей принесли стул, но она не села, а отправилась сначала в «свое» отделение, где лежали сукна. Она знала толк в товаре и даже в фабричном деле. На своей фабрике почти каждого мальчишку звала она по имени. С главным приказчиком отделения сукон она перекинулась двумя-тремя словами, но в отделении шерстяного и бумажного товара ей захотелось пробыть подольше. И тут она много разумела: сорт товара сразу называла точным именем и редко ошибалась в фабричной цене.

XXIII

Около прилавка, в уровень с ним, положены были штуки какой-то темной бумажной ткани.

Анна Серафимовна развернула верхнюю штуку и спросила приказчика:

— Это бязь?

— Так точно.

— По какой цене?

Он назвал.

— Дешевле стала?

— На две копейки спустили, — пояснил приказчик.

— Всё армяне берут?

— Так точно.

Все приказчики боялись ее гораздо больше, чем хозяина. Его они давно прозвали "бездонная прорва" и «лодырь». Каждый из них старался красть. Им уже шепнули снизу, что, должно быть, «сама» берет в свои руки все дело. Тогда надо будет подтянуться. Кто-нибудь непременно полетит. Трифоныча они недолюбливали. Он усчитывал, что мог, и с главными приказчиками у него часто бывали перебранки. Трифоныч всегда держал руку хозяйки, почему его и считали «наушником» и "старой жилой".

На лестнице послышались скорые мужские шаги. Анна Серафимовна подняла голову. Это был Палтусов, в шляпе и пальто. Она вспыхнула. Ей стало сначала неловко оттого, что он ее застал в амбаре, среди ситцев и сукон, как настоящую хозяйку-купчиху. Но это чувство пролетело мгновенно, хотя и заставило ее покраснеть. Ну что ж такое? Она купчиха, владетельница миллионной фабрики, занимается делом, смыслит в нем. Тут нет ничего постыдного. Хорошо, кабы все так поступали, как она.

Когда Палтусов подошел к ней, она совершенно оправилась и протянула ему руку.

— Еду по Варварке, — мягко заговорил он, снимая шляпу и низко наклонив голову, как он делал только перед немногими женщинами. — Смотрю, ваша коляска. Спрашиваю. Анна Серафимовна одна в амбаре, а Виктора Мироновича нет… Вы заняты? Не мешаю?..

От его голоса она заметно оживилась. В нем было что-то такое, что действовало на нее совсем особенно. Перед ним она редко совестилась своего звания; но зато ей хочется быть «выше» этого звания, чтобы он видел в ней «человека», а не «кумушку», как Виктор Миронович. И, кажется, Палтусов так и начинает на нее смотреть. Его наружность она находила резкой противоположностью фигуре и лицу мужа. Ей нравился его склад, рост, выражение глаз, голос, манера говорить и держать себя… Он — "из господ", с воспитаньем, везде принят, служил в кавалерии и лекции слушал, а не пренебрегает бывать в купеческих домах. И держится не как барин, спустившийся до купцов; во все он входит, обо всем обстоятельно расспросит, чрезвычайно прост, никогда не скажет ни одной банальной любезности. С Виктором Миронычем сухо вежлив. Ни разу у него не ужинал. Ему не надо ни его сигар, ни его шампанского. Такого «барина» она бы пригласила к себе в директоры фабрики, если б он был техник. Только она минутами не то боится его, не то в чем-то как будто подозревает.

— Мешаете? — переспросила она. — Ничуть!

— Рассматриваете товар?

— Да, надо…

Она пошла к лестнице и его пригласила рукой. Приказчики враз поклонились.

— Сами хозяйничать надумали? — говорил ей вслед Палтусов.

— Фабрикой… своей… я давно занимаюсь, а вот теперь…

Она остановилась на лестнице двумя ступеньками ниже его и обернулась, глядя на него снизу вверх.

— Супруг уехал?

— Уезжает.

— Надолго?

— Не знаю. Чай, на всю зиму.

Ее приволжское «чай» немного резнуло его ухо, но тотчас же и понравилось ему. Голова Анны Серафимовны с широкими прядями волос, блеск глаз и стройность стана — все это окинул он одним взглядом и остался доволен. Но цвет платья он нашел «купецким». Она подумала то же самое и в одну с ним минуту и опять смутилась. Ей стало нестерпимо досадно на это глупое, тяжелое да вдобавок еще очень дорогое платье.

— Не угодно ли чаю? — спросила она, стараясь улыбнуться, у дверей хозяйского отделения.

— Не откажусь, если есть.

— Сейчас… Максим Трифоныч, — кивнула она в сторону конторщика.

Палтусов вошел за нею.

— Вы, значит, берете на себя все дело? — сказал он ей тоном утвердительного вопроса.

— Как это вы догадались?

— Догадался. И очень рад.

Они присели на диван, налево от входа.

— Виктор Мироныч, — начал он, — не деловой человек. У него тоска по… бульварам.

Палтусов рассмеялся. Ей понравилось, что он говорит про ее мужа в тоне приличной шутки, хотя и давно раскусил его. Так она желала бы, чтоб в ее присутствии все говорили о Станицыне, пока она считается его женой.

— Да, — спокойно сказала Анна Серафимовна.

Незаметно Палтусов взял ее за руку и почтительно пожал.

— Хороший вы человек! — тихо вымолвил он и поглядел ей в глаза ласково и кротко.

У ней внутри защекотало. Она слегка выдернула руку и обернула голову.

— Что же, вы это из жалости говорите, Андрей Дмитрич? — спросила она.

— Нет! не из жалости! — с живостью возразил он. — Цельный человек!.. Русская культура вот такая и должна быть… А точно, — он как бы искал слово, — судьба ваша…

Он не договорил. Дверь скрипнула. Приказчик подавал ему стакан чаю.

— Вы не выпьете? — спросил Палтусов.

— Я уж пила.

— Вам ехать?

— Да, надо.

— И я тороплюсь.

Приказчик вышел.

— И вы опять соломенной вдовой останетесь?

Палтусов во второй раз заглянул ей в глаза, но на большем расстоянии.

— Да я давно соломенная вдова! — вырвалось у Анны Серафимовны.

Оба они поднялись разом с дивана.