Страница 30 из 74
Я так и ахнула! Предо мной стояли les trois prudes:[177] Варкулова, баронесса Шпис и Додо Рыбинская.
И с ними трое мужчин, приятели Домбровича: граф Володской и еще барон Шварц… Он мне его представил у Вениаминовой.
Я стояла точно приклеенная к двери. Те дамы были, наверно, в таком же положении.
— Mesdames, — провозгласил мой Домбрович (этого не сконфузишь), — ваше удивление понятно, но мы собрались здесь, чтобы веселиться.
И он посадил меня к чайному столу, за самовар; барыни расселись. Мы пожали друг другу руки и так переглянулись, что через две минуты застенчивость исчезла и мои скромницы заболтали, как сороки.
— Mesdames, — начал опять Домбрович, — мы еще не все. Одна пара еще ждет.
Мы — женщины переглянулись.
— Да-с, милостивые государыни, мы все вас просим благосклонно выслушать наше коллективное предложение. Мы решили, что нас будет пять мужчин и пять женщин. Десять — такая круглая и приятная цифра. Не правда ли?
— Пусть войдет эта пара! — скомандовала я.
— Да-с, — обратился ко мне Домбрович с такой физиономией, что я покатилась со смеха. — Но тут есть обстоятельства весьма тонкого и, так сказать, деликатного свойства. Вы все, mesdames, принадлежите к одному и тому же обществу. Стало быть, всякие рекомендации были бы излишни. Но пятая женщина не принадлежит к нему.
— Кто же она такая? — спросила я, — уж не француженка ли?
— Нет, — продолжал все в том же полушутовском тоне Домбрович. — Она… но прежде я должен объявить имя ее кавалера.
— Не надо! — закричала я. — Дело идет о женщине, а не о мужчине.
— Действительно так, — добавила Додо Рыбинская.
— Преклоняюсь, mesdames, пред вашей мудростью.
— Да говорите же скорее, — перебила я его опять. — Эта пара ждет?
— Да.
— Ну, так что же вы тянете?
— Женщина эта — танцовщица.
Les prudes переглянулись с кислой улыбкой. Я им не дала выговорить ни одного слова.
— Прекрасно, — закричала я. — Не правда ли, вы согласны, mesdames? Ça aura du piquant![178]
Благочестивые жены согласились.
Я одержала победу. Танцовщица меня очень заинтересовала.
Появилась пятая пара.
И кто же кавалер? Le beau brun[179] — Борис Сучков.
Я уж никак не ожидала!
Его дама, крупная блондинка, мило одета, прекрасные глаза и очень яркие губы. Она конфузилась больше нас.
Я ее посадила около себя, и через десять минут мы были уже друзья. С моей опытностью я ее сейчас же анализировала и осталась очень довольна. Личность симпатичная. Голос прелестный. Ни у одной из нас нет такого. Миленькие манеры. Говорит неглупо и очень смело. Да и удивляться нечему. Эти танцовщицы всегда в грандерах. Она говорит даже по-французски не бойко, но прилично. На ее глаза и губы я просто загляделась. Quelque chose de Clémence.[180] Все движения немножко кошачьи, voluptueux,[181] зубы бесподобные. Когда смеется, закидывает голову назад… Il y a de la bacchante en elle![182]
Я не помню, чтоб я ее видела в каком-нибудь балете. Да я редко езжу, раза два в год. Мне танцовщицы казались все такие худые, костлявые, намазанные. А эта нет, так и пышет здоровьем.
Я сейчас допросила, как ее зовут? Зовут ее Капитолина Николаевна, un nom de femme de chambre![183]
Оказывается, что le beau brun потому и находится в холостом звании, что состоит с этой девицей в незаконном сожительстве года три, четыре. У них ребенок. Эта Капитолина Николаевна нисколько не теряет чувства собственного достоинства. Я сейчас же в ней разглядела полнейшее душевное спокойствие. Каждая черта ее лица, каждое движение говорит, что она живет и наслаждается, и ничего ей лучшего не нужно. Le beau brun страшно богат. Мне Домбрович говорил, что она проживает чуть ли не двадцать пять тысяч в год. У нее в ушах были два брильянта, ай-ай! Домбрович, разумеется, уверяет, что я в мильон раз красивее ее. Положим даже, что я немножко и лучше ее, но зато она несравненно красивее, милее, умнее трех скромниц…
Les prudes! Я тоже наблюдала за ними. Они очень курьезны. Каждая из них билась из-за того, чтоб перещеголять друг друга в бойкости. Elles affectaient les maniиres des cocottes,[184] ни больше ни меньше!
Но я должна сознаться, что нашла их гораздо умнее в таком виде, чем в свете. Эта белобрысая баронесса фон Шпис смеется над всем и каждым. Elle n'a ni foi ni loi![185] Остальные все потише. Варкулова говорит мне за чаем:
— Я догадывалась, ma chиre, что вы из наших.
— Т. е. из каких же? — переспросила я.
— Т. е. из умных женщин, которые знают, что для света нужна комедия!
— Почему же вы догадывались?
— Par instinct.[186]
И врет, подлая. Все они: и Варкулова, и Шпис, и Рыбинская — замужние женщины. Стало быть, все предаются в сущности самому циническому обману. Но я с ними помирилась, потому что они не драпируются в страдания.
Додо Рыбинская говорит мне прямо, без всяких обиняков:
— Что прикажете делать, chиre, муж мой олух.
А потом она мне объявила еще кое-что относительно ее мужа; неудивительно, что такой муж становится противным.
Белобрысая немка очень оригинально соединяет свои материнские чувства с любовью к мужскому полу.
— Я примерная мать, — пищала она, — mais je veux vivre, parbleu![187]
Вот мы какие! И выходит на поверку, что только я да прелестнейшая Капитолина Николаевна пребываем в законе. Она супруга Сучкова, я принадлежу нераздельно Василию Павлычу Домбровичу.
За чаем мы проболтали часа два. Я все занималась Капитолиной Николаевной, и мне было очень весело. Какая прелестнейшая женщина и, главное, какая вкусная! От нее как-то иначе пахнет, чем от нас всех. Вот уж баба без всякой хитрости. Стоит только посмотреть на ее большие голубые иссера глаза, и вы увидите, что она добрая-предобрая, любит своего Бориньку, а еще больше любит кутнуть; она и веселится, где только может. Я ей говорю:
— Послушайте, моя милая, кто вас выучил так приятно произносить русский язык?
Она не поняла сразу.
— Что вы? (как она оригинально произносит: не что вы, а что вы, с ударением на вы: выходит очень мило).
Я ей повторила мой вопрос.
— Да я всегда как говорила, так и говорю.
Вот тебе и весь сказ. Просто, хотя и непонятно.
Мужчины много-таки врали. Умнее всех, конечно, мой Домбрович. Я преклонялась пред его рассудительностью и тактом во всем и везде.
После чаю Варкулова села к фортепиано и заиграла кадриль. Мы, разумеется, пошли плясать.
— Mesdames, — остановил нас Домбрович, — маленький вопрос: умеете вы канканировать?
Оказалось, что ни я, ни немка, ни Додо этой науке не обучались, хотя и видели десятки раз канкан.
— О ужас! — закричал beau brun. — Капочка (он так называет свою танцовщицу), поучи их.
И Капочка начала нас учить. Она прелестно канканирует, лучше Деверии, с каким-то дерзким шиком. Особенно то па, которое называется tulipe orageuse.
Хорошо! Больше всех старалась я почему-то и выказала блестящие успехи. Капочка была в восхищении и даже бросилась меня целовать.
Я ей простила эту фамильярность. После танцев граф, разумеется, пропел с большим самодовольством несколько романсов своего сочинения.
И что же? Прелестная моя Капитолина Николаевна поет удивительным голосом. Так и разливается, как соловей. Густой, звучный, необыкновенно симпатичный контральто. Ай да Капочка! Она пела с графом дуэт Глинки:
177
три неприступные женщины (фр.).
178
Это будет пикантно! (фр.).
179
Красавец брюнет (фр.).
180
В ней есть что-то от Клеманс (фр.).
181
сладострастные (фр.).
182
В ней есть что-то от вакханки! (фр.).
183
имя для горничной! (фр.).
184
Они выказывали манеры кокоток (фр.).
185
Для нее нет ни религии, ни нравственности! (фр.).
186
Чутьем (фр.).
187
но я хочу жить, черт побери! (фр.).