Страница 28 из 74
19 февраля 186*
До обеда. — Воскресенье
Какой он скверный… Почитала эту классическую книжку… Признаюсь, я еще в этаком вкусе ничего не читала. Были у Николая какие-то неприличности, даже с картинками, но он мне не давал.
Я нашла одну очень неглупую вещь.
Описывается какая-то скромница, une prude…[167] и по этому поводу говорится, что всякая prude отравляет любовь; c'est à dire: la jouissance.[168]
Я про себя скажу, что уважала бы собственную персону в тысячу раз меньше, если б лицемерила перед самой собой. Я не понимаю тех женщин, которые имеют любовников и целый день хнычут, каются в своих прегрешениях утром, а вечером опять грешат.
Правда, я ничем не связана, я никого не обманываю (кроме света), но если б даже у меня и был муж, я все-таки не вижу, во что нам драпироваться и как твердить ежесекундно, что мы всем пожертвовали человеку! А уж мне-то, в моем положении, было бы совсем нелепо ныть и представлять из себя страдалицу.
Чего мне еще нужно? Есть у меня молодость, хорошее состояние, полная свобода, везде меня ласкают, да вдобавок мой грешок никому не колет глаза и не требует от меня ни малейшей тревоги, не изменяет даже моих привычек.
Одни только истерические барыни могут себе надумывать страдания!
Сравниваю я, как меня любил Николай и как теперь со мною Домбрович. Тот был двадцатилетний офицер, этот сорокалетний подлеточек. А ведь какое же сравнение! С Домбровичем мне неизмеримо приятнее. Николай накупал мне разных разностей, пичкал конспектами; но не мог отозваться ни на мои вкусы, ни на мой ум… Он даже не обращал внимания на мое женское чувство.
Домбрович совсем не то. Только с ним я и начала жить. Что бы мне ни пришло в голову, чего бы мне ни захотелось, я знаю, что он не только меня поймет, но еще укажет, как сделать. Жить с ним не то, что с Николаем. Он изучает каждую вашу черту, он наслаждается вами с толком и с расстановкой. Он не надоедает вам кадетскими порывами, как покойный Николай. Сама невольно увлекаешься им… А в этом-то и состоит поэзия!
Если я обманываю свет, я, право, не должна каяться! В моих добродетелях свету нет никакой сласти. Ему нужно приличие. Я его не нарушаю. Всем гораздо приятнее видеть меня вдовой: и танцорам, и разным нашим beaux-esprits,[169] и старикашкам, и даже барыням. Я человек свободный, а только свобода и дает в обществе тот вес, которым дорожат. Танцоры знают, что вдовой я буду больше танцовать, beaux-esprits, что я буду больше врать с ними, старикашки также, а барыни, кто принимает, смотрят на меня как на шикарную женщину, знают, что на каждый бал, где я, притащится целая стая мужчин. Стало быть, и они не могут желать мне законного брака и многочисленного семейства.
Моя совесть совершенно спокойна. Голова не занята вздором, как прежде. Я не хандрю, не требую птичьего молока. Все пришло в порядок. Я начинаю любить жизнь и нахожу, что с уменьем можно весь свой век прожить припеваючи, как говорит Домбрович, "с прохладцей", и сделать так, чтобы любовные дела не требовали никаких жертв.
Домбрович мне обещал еще какую-то книжечку вроде этих Liaisons dangereuses.
— Еще более классическую, моя милая!..
Он любит поврать; но я — больше его. Это у нас в крови, у всех русских барынь.
Если бы я вздумала пуститься в сочинительство, я бы начала роман вроде этих "Liaisons dangereuses" и каждую из наших барынь поставила бы в курьезное положение по части клубнички, как выражается Домбрович.
Откуда это такое слово? Он уверяет, что его будто бы Гоголь выдумал. А я так думаю, что он сам.
21 февраля 186*
2 часа ночи. — Вторник
Я продолжаю читать классиков. Дал он мне: Mon noviciat. Вот это так книжка! Je ne suis pas prude…[170] но я несколько раз бросала. Если б она попалась в руки девушке лет шестнадцати, она бы в один вечер вкусила "древо познания добра и зла".
Особенно хороша история аббата… что это я? уж повторять-то лишнее.
Теперь не знаю: какие для меня остались классики?
Знаю уже все!
25 февраля 186*
Очень поздно. — Суббота
Принесли мне письмо от Степы. Я пробежала и ничего не разобрала. Кажется, он пишет, что остается еще. Ну, и Господь с ним! Он был бы некстати!
Будет с меня и одного сочинителя.
28 февраля 186*
После обеда. — Вторник
Домбрович говорит мне сегодня, когда я у него была в Толмазовом переулке:
— Вот теперь, голубчик мой, с тобой можно говорить на человеческом языке. Ты стала женщина — как следует: умеешь нравиться, умеешь одеваться, умеешь жить, умеешь любить.
— И срывать цветы удовольствия? — спросила я.
— Да. Я тебя могу перевести во второй, высший класс. Теперь, что бы я тебе ни сказал, ты уже не станешь ни обижаться, ни огорчаться, ни пугаться.
— Особливо после чтения твоих classiques! — сказала я.
— Вот скоро пост. Пляс прекратится. Ты будешь скучать. Мы можем, правда, участить наши tкte-à-tкte по вечерам; но я рискую надоесть тебе.
— Без глупостей!
— Конечно, друг мой, просто приедимся!
— Что ж мы придумаем?
— А вот видишь ли, голубчик. Мы с тобой довольно разбирали барынь, а ведь я тебе еще не рассказал самую-то подноготную о некоторых. Как тебе нравится Варкулова?
— Не глупа. Trop prude.[171]
— Ты находишь?
— Да помилуй! Разве я не знаю? Про нее Поль Поганцев выдумал, что она вместо петух сказала: курица мужеского рода.
— Ну, а баронесса Шпис?
— Так себе немка, из той же породы.
— Т. е. из какой?
— Из добродетельных.
— Ну, а Додо Рыбинская?
— Эта возится только с детьми да с супругом своим, большим идиотом.
— Вот видишь, друг мой, какая ты невинная!
— Почему?
— Эти три женщины ведут себя так, что иголочки не подточишь.
— Что ж тут мудреного, — перебила я. — Какая же мудрость нянчить детей, скромничать и любить дурака мужа?
— В том-то и дело, что они преспокойно срывают себе цветы удовольствия…
— Не может быть!
— Выслушай меня. Ты знаешь, что я уж олицетворенная осторожность. Я не дам тебе сделать ни одного рискованного шага. Значит, то, что я тебе предложу, не должно тебя пугать.
— Да говори же, полно меня томить!..
— Есть у меня два-три приятеля, ты их знаешь…
— Кто, кто такой?
— Ну, во-первых, граф Александр Александрович, потом Шварц, Сергей Володской, ребята все со вкусом, с жаргоном и, главное, с умением жить. Вот мы и хотели бы собираться, хоть раз в неделю…
— Как? У меня? Привози их хоть завтра же…
— Погоди. У тебя это было бы слишком пресно. Одних мужчин нельзя; с барынями выйдет глупый soirée causante… Это вовсе не то, что ты думаешь.
— Так что же? Ты меня водишь, точно со сказкой про белого бычка.
— Совсем не то-с, сударыня (он иногда меня так называет: передразнивает Гелиотропова), ты все хотела иметь удобное убежище. Вот у нас и будет такое убежище с очень милым обществом.
— Что ты тут мелешь!
— Мы будем собираться в величайшей тайне в квартире Сергея Володского.
— Я все-таки не понимаю, зачем нам твои приятели?
— Они будут являться не одни.
— С кем же?
— Моншер с машерью!
— Что такое?
— Un chacun avec sa chacune![172]
— Ну, Домбрович, ты просто врешь! — закричала я.
— Не горячись, — продолжал он, — и слушай меня до конца. Ты понимаешь, сколько тут будет пикантного. Des soupers à la régence.[173]
167
неприступная женщина (фр.).
168
иными словами: наслаждение (фр.).
169
остроумцам (фр.).
170
Я не чопорна… (фр.).
171
Слишком чопорна (фр.).
172
Каждый со своей подружкой! (фр.).
173
Ужин как при регентстве (фр.).