Страница 98 из 118
Тварь, ускользнувшая от алтаря Цернунноса, недостойна погребения!
А всем, кто видел ее в покоях принца, он отрежет языки.
Нумедидес подошел к резному шкафчику и выдвинул потайной ящик. Внутри, на подушке синего бархата лежал солнечный диск с человеческим лицом, окруженным лучами, попеременно прямыми и извилистыми.
Нумедидес скривился, будто вместо золотого талисмана увидел скользкую бородавчатую жабу.
И как он мог поклоняться раньше такому отвратительному богу?
Благо, Звероликий даровал ему истинное зрение!
Принц потянулся к оберегу, но тут же отдернул руки. Проклятый диск будет жечь его плоть даже через толстые кожаные перчатки.
Он оглянулся назад. Взгляд упал на съежившегося пажа.
– Подойди сюда! – процедил он.
Мальчик испуганными шажками приблизился к принцу.
– Ближе!
Тот сделал еще один крохотный шажок.
– Возьми эту мерзость, – он кивнул на талисман, – и брось его в пламя очага!
– Но, месьор… – протянул паж, не решаясь прикоснуться к драгоценной реликвии, изображающей Пресветлого.
– Делай что тебе говорят! – пронзительно завизжал Нумедидес и хлестнул мальчишку по лицу кружевным платком.
Паж бережно взял талисман. На глаза его навернулись слезы.
– Бросай! Ну бросай же!
Мальчишка, всхлипнув, швырнул Оберег прямо в огненную пасть камина. Пламя вспыхнуло, будто кто-то плеснул в очаг брагой. И загудело сильнее, чем прежде.
Языки пламени – прямые и искривленные – жадно лизали валузийскую драгоценность. Нумедидес знал: пройдет немного времени, и проклятый амулет превратится в желтую лужицу расплавленного металла.
И он выполнит свой долг перед Древним.
Принц схватил стоящую у камина бронзовую кочергу в виде когтистой лапы неведомой птицы и стал яростно ворошить дрова.
– Вот! – скалился он. – Нет больше Оберега Кулла! Запомни этот миг, пащенок!
Он обернулся к пажу, онемевшему от жалости к красивой вещице.
– Ты был последним, кто видел амулет Падшего Бога! Низвержен остатний оплот Солнцерогого под этими небесами, и ничто уже не сможет сдержать поступь Звероликих. Да пребудет Цернуннос!
Глаза его закатились в благоговейном восторге. По толстым щекам катились крупные слезы. Цернуннос! Бог-Олень! Благослови своего недостойного сына! Он чувствовал себя Капитаном, приводящим истерзанное штормами судно в тихую гавань; трудолюбивым Хлепопашцем, срезающим колос, изъеденный спорыньей; добрым Рыбарем, отпускающим серебристый сверкающий улов обратно в реку.
Да пребудет Цернуннос!
Резко развернувшись на каблуках, принц направился к двери. Паж двинулся за ним, торжественно неся на пунцовой подушке украшенный лилиями жезл, символ достоинства Верховного судьи королевства.
Ибо принц Нумедидес шел вершить Правосудие.
В маленькой комнатке, что находилась прямо перед входом в зал заседаний, его уже ждали.
И опять эта притворная скромность.
Нарочитое самоуничижение.
Какой негодяй все это придумал?
Судьи входили в огромный зал, самый роскошный и представительный во дворце, не через главный вход, – огромные, чуть не с городские ворота размером, двери, окованные серебром и украшенные чеканными изображениями деяний Митры и иных Светлых богов, – но через маленькую неприметную дверцу справа, у самого судейского помоста.
Нумедидес дал себе слово, что изменит это при первой же возможности и уничтожит все изображения Солнцерогого, заменив их на лики Истинного Бога!
Столько всего предстояло сломать, изменить… У него в буквальном смысле чесались руки.
Он кивнул семерым вельможам, дожидавшимся его в маленькой приемной. Они склонились перед ним. Автоматически он отметил тех, кто, по его мнению, прогнулся недостаточно низко.
Их было четверо.
Это могло бы встревожить, – когда бы по давней привилегии, при всем внешнем равноправии судей, королю не было даровано два голоса. Он холодно обвел взглядом советников, ожидая, кто из них осмелится заговорить первым.
Как он и ожидал, это был Матильд Марийский, отец красавчика Феспия, давний боевой друг короля Вилера и Тиберия Амилийского.
– Ваше Высочество, – дребезжащим старческим тенорком начал он, подчеркивая обращение, и продолжил с подчеркнутой сухостью. – Мои… друзья… убедили меня в необходимости этого суда, и долг повелел мне прийти. – Он втянул в себя воздух, точно пытаясь придать особый вес своим словам. – Прийти хотя бы для того, чтобы образумить вас, Ваше Высочество. То, что вы затеяли, противоречит обычаю! Здравому смыслу! Долгу сыновней почтительности, в конце концов! Разве положен в саркофаг прах почившего короля, что с такой поспешностью мы забыли о нем? Разве доказана вина принца Валерия, что нас собрали здесь произнести ему приговор? И не велит ли нам закон, чтобы Суд Герольда решал вопрос о престолонаследии, прежде чем возможно будет короновать нового правителя?
Старый глупец, чьи ступни скрючены подагрой!
Однако в глазах еще двоих, по меньшей мере, Нумедидес заметил сочувствие словам вельможи. Все они числили себя хранителями традиций королевства, наставниками неразумного юношества, столпами премудрости и невесть кем еще… Они даже не усомнились ни на миг в своем праве давать ему советы.
Ну ладно. Сейчас он им покажет!
Лицо Нумедидеса внешне оставалось совершенно невозмутимым, а голос обманчиво мягким, и лишь пальцы конвульсивно сжались на отворотах плаща, когда он произнес:
– Ваши слова – верх благоразумия, граф, и я весьма благодарен вам за совет.
Если старик и уловил издевку в его тоне, он не подал виду.
– Однако, увы, я вынужден напомнить вам некоторые обстоятельства, о которых вы, как видно, забыли. Что, впрочем, вполне простительно – добавил он снисходительно, с почти отеческой улыбкой: – Годы ваши уже не те, а напряжение последних дней могло подкосить и не столь крепкий организм. Я понимаю, что служба дается вам тяжело, а положение советника требует слишком многого…
– Ты что же, намекаешь, что я не ко двору стал, щенок?
Старый вояка вмиг позабыл о всяком благоразумии. Побагровевший, часто моргая слезящимися глазами, он с ненавистью уставился на Нумедидеса.
– Король – твой король! – едва успел отдать душу Митре, как ты уже вздумал порядки новые наводить? Старых слуг отечества оскорбляешь? Да когда я защищал с мечом в руках Венариум, когда я проливал за Аквилонию кровь – ты, ты…
Он закашлялся, не в силах продолжать. Стилий Карнейский, его ближайший друг, поддержал старика, с робкой укоризной косясь на принца. Отдышавшись, Матильд обвел глазами советников, точно ища у них сочувствия.
Большинство, однако, стыдливо отводили взгляд. Да, Нумедидес постарался неплохо…
И, не дождавшись поддержки, старый граф продолжил обреченным тоном, точно осознав наконец, насколько тщетны все его потуги восстановить справедливость:
– Я не собираюсь угрожать вам, принц, – я взываю к вашему разуму и чести. Остановитесь! Задумайтесь над тем, что творите! Разве одобрил бы содеянное нами король?
Голос его сделался под конец совсем жалким, плаксиво-просительным.
Старик… Огня в нем хватило лишь на короткую вспышку, для долгой борьбы силы были уже не те. Теперь, если он и не бросит черный шар в корзину, когда придет время, то, по крайней мере, и шум больше поднимать не посмеет.
Выдохся!..
– Граф говорит правду, Ваше Высочество, прислушайтесь к его словам! – неожиданно поддержал Матильда другой советник.
Нумедидес нахмурил брови.
– Вы желаете, чтобы мы вынесли обвинительный приговор наследнику престола! Каковы бы ни были доказательства, уличающие принца, они не могут быть бесспорны. Так не лучше ли предоставить это суду Солнцеликого?
Принц оскалился.
– Боитесь ответственности, советник? Боитесь осудить преступника, убийцу короля, лишь потому, что у него голубая кровь? Страшитесь лучше гнева небес за ваше малодушие!
– Наш долг повелевает нам думать прежде всего о благе королевства, – возразил старик. – А смута и междоусобица не может пойти на пользу Аквилонии.