Время жалящих стрел

Хаген захохотал, но смех его прозвучал фальшиво.

– Ты никогда не заставишь мужа поверить, что дитя от него! Всей Аквилонии известно, что супруг твой бесплоден, как срезанный колос. У ложа его знахарок и лекарей сменилось едва ли не больше, чем девок, с которыми этот несчастный надеялся доказать свою мужественность. Как сможешь ты убедить его, что носишь его ребенка?

– Это моя забота.

Страх оставил Мелани. Она стояла гордая, непоколебимая, и царственная стать ее не могла не внушать восхищения. Король даже отступил на шаг, мгновенно залюбовавшись ею, но принцесса, поймав устремленный на нее взгляд, с такой ненавистью вперила взор в отца, что он невольно отвел глаза.

Это была ее первая победа.

– Орантис согласится со всем, что я скажу ему, можешь мне поверить. К тому же, Шамару необходим наследник. Особенно теперь, когда жена Серьена разродилась сыном. Так что не надейся убедить меня, отец.

Король заскрежетал зубами. В былые дни он не постеснялся бы собственноручно отхлестать плетью непокорную дочь, но теперь время было не то.

И грубой силой тут едва ли можно было что-то решить.

– Что ж, – заставил он себя произнести почти спокойно. – Если решение твое твердо – поезжай. Но можешь мне поверить, Мелани, ты совершаешь ошибку. Помяни мои слова, когда лишишься и провинции, и мужа, и останешься одна, с бастардом на руках. Не надейся тогда, что кто-то из нас протянет тебе руку помощи. И даже твой пуантенский хорек не даст тебе приюта.

Ему почудилось, в глазах дочери мелькнула тень страха, и король воспрял духом. Ему удалось-таки запугать строптивицу! Немного ласки теперь – и он добьется своего.

– Мелани, – начал он нежно и, приблизившись к дочери, попытался обнять ее за плечи.

Она резко отстранилась, и рука короля повисла в воздухе. Хаген сделал вид, что не заметил этого.

– Мелани, любовь моя! Единственная. – Он говорил теперь почти шепотом, увещевательно, чувствуя, что вот-вот сопротивление будет сломлено. – Ты же знаешь, я не могу жить без тебя. Вспомни, как счастливы мы были до этой размолвки! И разве не дал я тебе все, чего могло бы пожелать твое сердечко? Провинцию в наместничество, хотя прежде я и помыслить не мог дробить королевство на части; но ты захотела этого – и получила свою долю Аквилонии. Мужа, покорного и незаметного, который не докучал бы тебе своим вниманием. Украшения, почет, богатство. Я дал тебе все, Мелани! А ты? Ты отказываешься единственный раз исполнить мою волю! Ты бросаешь меня, Мелани, после всего, что я сделал для тебя!

С ужасом принцесса увидела слезы на глазах отца, и это ранило ее сердце. Решимость ее поколебалась… Но в тот же миг она вспомнила, чего требовал от нее Хаген, и в глазах ее помутилось, и гнев испепелил остатки жалости.

Она расправила плечи.

– Не уговаривай меня, отец! Все бесполезно. Мое решение твердо, и я не изменю его. Ребенок родится в Шамаре, а после унаследует твой престол. Чего бы это не стоило мне, я этого добьюсь. Ты знаешь, я сдержу слово.

Король покачал головой. Теперь в голосе его не было и следа притворной нежности. Неблагодарная дочь отвергла его любовь, презрела заботу и участие, которыми он готов был окружить ее. Она заслуживала той участи, что ждала ее впереди.

– Ступай прочь с моих глаз, Мелани, – отчеканил правитель. – Я даю тебе три седмицы, чтобы одуматься. Поезжай в Шамар, если так хочешь этого, взгляни в последний раз на провинцию, которой вскоре лишишься. Навести мужа, который никогда не сумеет дать тебе того, что необходимо моей дочери для счастья… Посмотри на все это. Поразмысли. И возвращайся ко мне. Это мое последнее слово.

Тяжелым шагом король двинулся к выходу. Стены малой приемной разом сузились, нависая над девушкой, точно своды пещеры, в любой миг угрожая раздавить ее. У самых дверей Хаген обернулся. Долгим сумрачным взором окинул он застывшую в неподвижности дочь.

Своенравную. Надменную. Любимую.

– Я буду ждать тебя, Мелани, – сказал он ей на прощание. – Помни, я буду ждать…

Должно быть, он и впрямь любил ее. Ловя отголоски давних страстей, бушевавших когда-то в этих самых покоях, Марна могла думать об этом без гнева и пристрастия.

Он был ее отцом и любил ее.

Она убила его, чтобы не дать погубить своего ребенка.

О, она знала Хагена лучше, чем кто-либо из живущих. Лучше, чем мать, которую он свел в могилу своим равнодушием и жестокостью, хотя та боготворила самую землю, по которой ступал ее венценосный супруг. Лучше, чем Серьен, подлиза и ябедник, дрожавший, когда тень отца падала на него. И уж конечно, лучше чем Вилер, видевший в короле лишь героя, лишенного человеческих слабостей и недостатков, мифическую фигуру, наподобие Кулла, которому он так стремился подражать.

Когда бы они знали то, что известно было ей…

Хаген был великим королем – но и чудовищем. Держава была его единственным божеством, он жил лишь ею, и все мысли и чувства правителя были об Аквилонии.

Она для него была высшей милостью и наградой. Она заменяла мать, супругу и дочь.

Но во всем, что касалось страстей человеческих, король был слеп, неукротим и жесток, точно бык на арене, раздразненный зингарскими пикадорами. Если случалось ему пожелать чего бы то ни было, он шел к цели напролом, не считаясь ни с законом, ни с моралью, ни с чувствами ближних.

Никакая преграда не останавливала его.

Мелани, единственная из детей Хагена, была в этом похожа на него. Лишь она осмеливалась дать отцу отпор. Ей одной удавалось добиться от него всего, чего она могла бы пожелать. Братья шутили, что сестра их – ведьма, околдовавшая короля, так что он готов исполнить любую ее волю.

Они были недалеки от истины.

Настояниями дочери, правитель Аквилонии разделил свою державу на три вотчины, в каждой из которых поставил наместником одного из детей; каждому было обещано, что это лишь временно, и после смерти короля тот, кто покажет себя наиболее достойным, унаследует Рубиновый Трон.

Так Мелани достался Шамар.

Конечно, отец не во всем уступал ей. Он изгнал пуантенского наследника, едва заметил, что между юношей и Мелани зародились нежные чувства: правитель ни с кем не желал делить любовь дочери. Потому и супруга он ей избрал такого, что не мог даровать ей счастье материнства.

Королю невыносима была мысль, что ребенок может стать для Мелани дороже родителя.

Она терпела все. Терпела куда больше, чем мыслимо было терпеть женщине, и такое, что вызвало бы трепет ужаса, доведись кому узнать об этом. Но ей эта ноша была не в тягость – вплоть до того рокового дня.

До того дня, как Мелани узнала, что в чреве ее зреет новая жизнь, и отец повелел избавиться от ребенка.

Тогда она поняла, что не в силах больше терпеть.

Однако отъезд из Тарантии ничего не решил. Она слишком хорошо знала Хагена, чтобы поверить в его смирение. О, он мог говорить ей все, что угодно, усыплять ласковыми речами, как он один умел это делать – но в душе она знала.

Король не найдет покоя, пока не вернет ее.

Удар мог настигнуть ее внезапно, так, что никто и никогда не сумеет доискаться, откуда он исходил. Неведомая рука подсыпет щепотку порошка без цвета и запаха в питье или в еду королевы. Или придворный маг наложит заклятье… У нее был лишь один ребенок. А способов заставить ее потерять его – тысячи.

Битва была заранее проиграна.

Король не желал, чтобы у дочери его появился наследник, значит, он найдет возможность уничтожить младенца. Даже если ей удастся выносить дитя, жизнь его будет в постоянной опасности.

У нее была единственная возможность помешать этому. Поразить руку, несущую смерть.

Сперва эта мысль была лишь порождением гнева и страха, никакого реального намерения не стояло за ней. Воистину, Мелани и помыслить не могла о том, чтобы действительно причинить зло отцу.

Но он угрожал не только лишить ее ребенка – он хотел отнять у нее Шамар! А этого она потерпеть не могла. Жить до самой смерти на милости мужа, в нищете и безвестности? Стать приживалкой венценосного брата? Об этом невозможно было и помыслить!