Страница 78 из 118
Релата обратила внимание на странные перстни, унизывавшие пальцы принца. Массивные, совсем непохожие на изящные кольца, что носил он прежде. Приглядевшись, она вдруг поняла, что они не золотые, но медные, и это показалось ей странным. Почему вельможный принц нацепил вдруг дешевые безделушки, которые постеснялась бы надеть даже нищая зингарская танцовщица?
Впрочем, ей было не до украшений сейчас. Усталость опустилась на плечи девушки свинцовой тяжестью. Все страдания и страхи этих дней, бесплодное ожидание, слезы по тому, что было, что могло бы быть, и чего не будет уже никогда… Внезапно, сама того не ожидая, она всхлипнула:
– Как же я устала! О, Митра…
Она все еще пыталась добиться его жалости, но реакция принца оказалась совсем не такой, как хотелось Релате. Нумедидес внезапно подался вперед, лицо его исказилось от ярости. Пальцы, вцепившиеся в подлокотники, побелели от напряжения.
– Митра?! Как ты смеешь взывать к нему, грязная, лживая девка? Как ты смеешь взывать к нему – при мне?!
Он разъярился, услышав имя Пресветлого из моих недостойных уст, поняла Релата. Сперва она испугалась – но лишь на мгновение. И разозлилась. Грязная, лживая девка – подумать только! Еще никто и никогда не называл ее так!
Но злость и страх внезапно уступили место униженному облегчению. Он прав! Она и впрямь не более чем девка. С болезненным удовольствием Релата повторяла про себя эти слова. Грязная. Лживая. Он имел полное право называть ее так. Она предала отца. Предала весь свой род. Изменила своему наследию – и все ради вожделения к мужчине. Ради слепой животной похоти, в которой не было ни инга любви! По глупости и себялюбию! Да. Нумедидес имел право говорить ей такие слова – и даже худшие. Даже ударить ее!
Но он замолчал, и она ощутила боль разочарования. Почему он не говорит ничего? Почему не осыпает ее ругательствами, которые она тысячу раз заслужила? Почему он опять лишь смотрит на нее?!
– Вы не смеете говорить со мной таким тоном!
Ее голос сорвался на крик. Релата никогда не призналась бы даже себе самой, что криком этим пытается спровоцировать Нумедидеса на новые оскорбления. Но втайне она жаждала его грубости. Эти отвратительные слова, что он бросил ей, точно шлюхе из портового кабака, принесли неожиданное облегчение, об истоках которого она не смела и догадываться.
– Никто не имеет права говорить со мной так!
Он расхохотался в ответ. Затряслось рыхлое тело, затянутое в шелка и бархат, и Релата почувствовала отвращение. Теперь она разозлилась по-настоящему. Она уже готова была вскочить, вцепиться ему в лицо, точно дикая кошка, когтями разодрать эти красные губы… Как вдруг смех его замер так же внезапно, как и начался, и голосом, резким, точно удар бича, так что у нее мурашки пошли по коже, он бросил:
– Со шлюхой, забывшей о долге и чести, я не буду говорить по-другому! С той, что попрала родовое достоинство, что осквернила прах отца…
Он весь раздулся от этих нелепых выспренних слов, так неискренне звучавших в его устах, и внезапно Релате сделалось смешно. Она знала, что это верный признак истерики, – когда отчаяние столь резко сменяется беспричинной веселостью, – но ничего не могла с собой поделать. И остановиться было уже превыше ее сил.
– Вы забыли последнее, самое главное преступление, принц, – подсказала она елейным голоском, с трудом удерживаясь, чтобы вновь не закричать. – То, что я предпочла вашего кузена вам. Ведь вы именно это ставите мне в вину, не так ли? И именно за это намереваетесь меня покарать?
Если Нумедидес и замялся, то лишь на мгновение. Он с ненавистью посмотрел на Релату, и пальцы его вновь впились в резные подлокотники.
– Я – твой государь и повелитель, презренная тварь! И я волен миловать и карать любого по своему усмотрению!
Она рассмеялась ему в лицо, наслаждаясь игрой с огнем. Она была точно натянутая струна, все внутри звенело от напряжения, и вид его ярости был сладостен ей в эту минуту.
– Я, может быть, и тварь… а возможно и нет. Это только пустые слова… Но вот тебе моим государем и повелителем не быть никогда! Все равно королем Суд Герольда изберет Валерия – все так говорят!
Если до сих пор ей казалось, будто Нумедидес в ярости, то теперь она поняла свою ошибку. И видя, как наливаются кровью его глаза, как багровеет заплывшее жиром лицо, Релата испугалась по-настоящему.
– Валерию королем не быть, – прошипел Нумедидес. – Заруби себе на носу, девка! Издохнет, как собака. Как твой папаша, да… Чтобы не лез не в свое дело. Не становился поперек дороги!
В какой-то момент речь его сделалась совершенно бессвязной, и Релата с ужасом подумала, что он, должно быть, бредит. На миг ей показалось, будто принц накурился ядовитого зелья, что в последние годы стали привозить из Кхитая торговцы, – зелья, что повреждало рассудок, вызывая грезы столь реальные, что безумцы готовы были на любое преступление, лишь бы урвать еще хоть глоток сладостных видений… Однако тут же голос Нумедидеса вновь зазвучал отчетливо, взгляд сфокусировался и обрел ясность, и она поняла, что ошибалась. Как бы ужасно ни звучали слова принца, они не были порождением бреда.
С трудом она осознала, что он говорил о скорой гибели Валерия – так, словно жизнь и смерть принца была в его власти. Более того, кажется, он сказал что-то об отце, – словно бы тот в чем-то помешал ему… Но эта мысль была слишком ужасна. Релата не могла поверить в то, что слышала своими ушами.
– Митра помилуй нас всех, если он станет королем, – прошептала она.
Внезапно Нумедидес вскочил. Не успела она опомниться, как его искаженное от ярости лицо оказалось прямо перед ней, а руки сомкнулись на горле.
– Я же сказал тебе, – прохрипел он, брызгая слюной. – Не смей произносить при мне это имя!
Она попыталась удержать его взгляд, – но это было все равно что нести в ладонях раскаленные угли. Еще никогда в этой жизни ей не было так страшно… даже когда понесла однажды ее лошадь, испугавшись выскочившей из-под копыт перепелкой. Чувство нереальности происходящего надежно хранило ее прежде, не давая испытать настоящего страха; уверенность в том, что все это происходит не наяву, что это точно дурной сон, который прервется в любой момент, прежде чем она действительно испытает боль.
Но теперь спасительная завеса была сорвана. У Релаты не оставалось сомнений. Теперь это было по-настоящему. Не кошмар, не игра, не плод больного воображения. Она действительно была здесь, в пустой комнате, наедине с разъяренным безумцем, без всякой надежды на помощь или спасение.
Нумедидес продолжал трясти ее за плечи, выкрикивая какие-то ругательства, брызгая слюной, – но она едва слышала его. И лишь губы ее, почти независимо от ее воли, то ли как защитную молитву, то ли как вызов, шептали: Митра… Митра… Митра…
– Заткнись, гадина! Заткни свою грязную пасть! Принц с силой ударил ее по лицу, и медные перстни на толстых пальцах больно оцарапали губы. Она почувствовала, как кровь теплой струйкой сбегает по подбородку, но все внутри у нее точно онемело, и не было даже сил поднять руку и утереться. И внезапная ненависть, которую она почувствовала в этот миг к Валерию, была так велика, что затмила даже страх.
Это он повинен во всем, что происходило с ней сейчас!
Убийца! Предатель! Развратник!
В этот миг отчаяния и боли она забыла, что сама отдалась принцу, что сама натворила все глупости, за которые так дорого пришлось заплатить.
Нет! Это он, Валерий, ее возлюбленный, тот, от кого она ждала защиты и поддержки, бросил ее в трудную минуту! Это он не пришел ей на помощь, когда должен был прийти. Ей было страшно – и она ненавидела его.
Возможно, она потеряла сознание…
Ибо, когда пришла в себя, жестокие руки уже не терзали ее, и в комнате вновь воцарилась тишина, нереальная и пугающая после недавнего взрыва страстей. Релата пугливо приоткрыла глаза.
Нумедидес по-прежнему был рядом, но теперь он стоял на коленях перед ее креслом. Заметив, что она пришла в себя, он как-то криво улыбнулся, почти смущенно, и нерешительно протянул к ней руку.