Q

Он не мог остановиться.

На лице Элои написано выжидающее выражение, уже хорошо мне известное: он капает понемногу в оба стакана, чтобы облегчить мое повествование.

Я продолжаю распутывать нить воспоминаний:

— Мы направились на север, я и Гофман, вдоль по течению Рейна, на торговой барже. Прошли Вормс, Майнц, Кельн — и так до самого Арнема. Я умудрился заставить своего товарища по путешествию молчать, пока мы не добрались до Фризии — я не хотел, чтобы нас арестовали еще в пути. Да, это ему многого стоило, но он сдержал свое слово. Удалившись от Рейна, мы продолжили свой путь пешком и на мулах — все время на север. Мы шли от одной деревни к другой вдоль границы Нижних Земель к равнинам Восточной Фризии. Гофман уже бывал в этих краях во время своих бесконечных скитаний с проповедями. И на этот раз он тоже не упустил возможности просветить крестьянство этих земель по поводу выбора, который в ближайшее время придется сделать каждому христианину: стоит ли следовать в своей жизни примеру Христа. Он взял и перекрестил их всех, как новый Иоанн.

Одновременно он рассказал мне и о положении в Эмдене, месте нашей следующей остановки. В этом городе сейчас собралось множество беженцев, в основном голландских сакраменталистов, как они себя называли, то есть тех, кто не признавал таинств римской церкви и не верил в чистилище и в загробную жизнь. Это, он объяснял мне, выдвигает их на более передовые по отношению к Лютеру рубежи, превращая в наиболее прогрессивную силу нового тысячелетия. Он охарактеризовал их как стаю бродячих собак, ожидающих пророка, который принесет им послание надежды и свет возрожденной веры. Наше путешествие он назвал «нашей пустыней», которая должна закалить нас, испытав прочность нашей веры, и повысить наши шансы на оправдание Господом, благодаря полному подчинению Христу. Я слушал его, не пытаясь избавиться от чар, которые его слова обычно производили на бедняков: я действительно отупел от этой силищи. Я не рассказал ему, что боролся вместе с Томасом Мюнцером, — его осуждение жестокости остановило меня. Каждый раз, когда я провоцировал его, ссылаясь на возможность призыва Христом войска избранных для истребления безбожников, он нередко приберегал для меня лапидарную фразу: «Взявший меч от меча и погибнет».

— Мы добрались до Эмдена в июне. Это был холодный крошечный городишко, пристань для торговых кораблей из Гамбурга и голландских портов. Местный правитель, граф Энно II, в своих владениях позволял идеям реформаторов церкви развиваться своим чередом, даже не пытаясь препятствовать их распространению. С самого первого дня после нашего прибытия мой Илия начал проповедовать на улицах, привлекая всеобщее внимание. Вскоре стало очевидно, что другие проповедники не в силах тягаться с ним. По прошествии нескольких недель он повторно крестил по крайней мере человек триста и смог образовать общину, куда вошли недовольные самого разного статуса и происхождения. Выйдя из папистской церкви, они к тому же были недовольны и лютеранской, которая, даже без священников и епископов, уже кичилась собственной иерархией теологов и докторов, не слишком отличавшейся от той, которую они стремились уничтожить.

— Дурной славы мы, анабаптисты, добились почти сразу, до полусмерти запугав городские власти.

События завертели меня в своем водовороте, я чувствовал, как земля дрожит у меня под ногами, да и в воздухе ощущалось нечто странное. Нет, попутчик не заразил меня своим безумием, просто это было предчувствие действия, зов жизни, о котором говорила Урсула. Именно поэтому я решил предоставить Гофмана собственной судьбе — судьбе странствующего проповедника — и пойти дальше своим путем. Путем, который мог привести меня куда угодно, в самый центр урагана. Нельзя сказать, что я сам направлял свою жизнь, сознательно собираясь пересекать какие-то границы, или что следовать в данном направлении само по себе было пыткой.

Власти Эмдена выслали Гофмана, как нежелательный элемент и опасного подстрекателя. Он сказал мне, что вернется и снова начнет писать, что его задача здесь уже выполнена. Руководство новообразованной общиной он возложил на некого Яна Волкерца, прозванного Шлепмастером, так как его мануфактура выпускала сабо из кожи. Этот голландец из Хорна не был великим оратором, но Библию знал, обладал взглядом, вдохновляющим людей, наряду с определенной предприимчивостью. Я попрощался со стариной Мельхиором Гофманом у ворот города, когда его эскортировали за пределы Эмдена. Он улыбался и казался таким же доверчивым и наивным, как и прежде, признаваясь мне пониженным голосом, что уверен: Судный день наступит через три года. И я, в свою очередь, улыбнулся ему напоследок. Вот таким я и запомнил его: мы прощаемся издали, а он уезжает из моей жизни на старом костлявом муле.

Мне по-прежнему непонятно, чего добивается Элои. Он молча сидит за столом, захваченный моим рассказом, возможно даже с открытым ртом, в полутьме, которая не дает мне рассмотреть его лицо.

Уже решив дойти до конца, я продолжаю, намеренный поразить его каждой страницей своей ненаписанной хроники.

— Я вновь увиделся с Мельхиором Гофманом лишь два года спустя, когда он пришел в Голландию пожинать то, что посеял. Но я уже рассказывал тебе об Эмдене. Мы со Шлепмастером остались там, чтобы следить за процветанием анабаптистской общины, и уже близилось Рождество, когда мы получили предписание властей покинуть город. Мы не слишком огорчились: я давно чувствовал, пора отправляться в путь — я попросту не мог больше оставаться в этом северном порту. Ночью, с решительностью и твердостью духа людей, уверенных, что перед ними стоят грандиозные задачи, мы пришли к выводу: Нижние Земли с их ссыльными, которым без труда удается пересечь границу и вернуться в родные города, готовы воспринять послание небес и встретить вызов, который мы представляем для городских властей. Ничто не остановило бы нас. Шлепмастер воспринял это как миссию, как сделал бы это и Гофман. Для меня — это был новый бросок за горизонт, способ пойти дальше, в новую страну, к новому народу.

Мы собирались направиться в Амстердам. По дороге Шлепмастер должен был обучить меня нескольким фразам на голландском языке, чтобы меня могли понять, но право проповедовать и крестить оставил за собой. И приступил к этому немедленно. Перед уходом из Эмдена он окрестил одного портного, некого Зике Фрееркса, который затем вернулся в родной город, Лееварден, в Восточной Фризии, чтобы основать там общину, но в марте следующего года погиб на плахе.

Пока мы шли на юго-запад, проходя Гронинген, Ассен, Меппел — и так до Голландии, Шлепмастер просвещал меня относительно положения дел в стране. Нижние Земли были производственным и торговым центром империи, именно оттуда император получал основную часть доходов. Портовые города пользовались определенной автономией, но им зубами и когтями приходилось защищать свои права от автократических поползновений императора. Карл V продолжал аннексировать новые территории, перебрасывая свои войска по стране, что наносило серьезный ущерб и транспорту, и сельскому хозяйству. Кроме того, создавалось впечатление: Габсбург просто жаждал продемонстрировать всем, что Испания — его родина, и ставил своих чиновников на все важнейшие должности. Он сделал имперской столицей Брюссель, а сам отправился жить на юг.

Состояние церкви в этой части Европы было даже трагичнее, чем можно было вообразить: царствовала религия пиров и празднеств за счет крестьянства, роскошная деградация монашеских орденов и епископов. Нижние Земли остались без духовного руководства, и многие верующие начали отходить от церкви, чтобы вступить в светские сообщества, которые вели совместную жизнь и культивировали изучение Писания. Именно они в первую очередь и должны были воспринять нашу проповедь.

Идеи Лютера распространились среди бедняков и даже среди купцов, богатеющих за их счет. События в Германии казались здесь страшно далекими. Покорность, вновь навязанная крестьянам Германии, не распространилась на рабочих голландских мануфактур: ткачей, работающих на верфях плотников, ремесленников этого постоянно растущего и развивающегося города. Реформированная Лютером религия принесла с собой новые догматы, новые церковные власти, которые отдаляли веру от верующих почти столь же откровенно, как это делали паписты. Равенство в вере, совместная жизнь в общине говорили о необходимости влить новую кровь в тело общества. И мы были готовы ее предоставить.