Q

Человеку без лица не по себе.

Обладатель голоса рассыпается в благодарностях, ему действительно нужно было избавиться от этой тяжкой ноши, но, по счастью, всегда найдутся такие святые люди, расположенные тебя выслушать. Наконец голос затихает. Его последние слова напоминают о том, что рано или поздно всем нам предстоит явиться перед лицом Всевышнего.

Исповедальня пуста.

Человек без лица вскакивает на ноги. Выходит в неф — никого.

Он раскрывает ладонь, сжимающую монету. Надписи выгравированы на ней с обеих сторон: ему приходится поднести ее к глазам, чтобы разобрать их. Они сделаны на его языке.

«ОДИН ГОСПОДЬ, ОДНА ВЕРА, ОДНО КРЕЩЕНИЕ.

ИСТИННЫЙ ЦАРЬ НАД ВСЕМИ ЛЮДЬМИ.

СЛОВО СТАЛО ПЛОТЬЮ.

МЮНСТЕР. 1534»

Человек без лица вырывается из церкви.

Яркий свет ослепляет его. Он останавливается. От коротышки не осталось и следа.

Царство Сиона. Мюнстер. Венеция.

Между ними — океан времени, заполненный тайной.

Немец… Носящий имя мертвеца.

Призрак, доставивший сюда эту монету.

Затем все происходит слишком быстро, слишком неожиданно, под ясным небом, отражающимся в брусчатке мостовой.

Крохотная площадь неожиданно оживает, даже в воздухе ощущается какое-то необычное возбуждение. Молодые здоровяки с искаженными гримасами ярости лицами, словно безумные, выбегают с противоположных сторон: камзолы Николотти против камзолов Кастеллани. Первые оскорбления, ругательства, несколько ударов, в воздухе уже мелькают палки, затем клубок из переплетенных между собой тел сошедших с ума людей заполняет всю сцену.

Человек без лица, ошеломленный, спиной к стене пытается выбраться через узенький переулок, идущий вдоль церкви Сан Джованни.

Рядом с ним, словно из-под земли, возникает гигантское создание, подталкивающее его в этом направлении. Человек без лица отступает, потрясенный невероятным зрелищем — женщина, высотой метра в два, в шляпе, перегораживающей весь переулок, над которой возвышается высоченная прическа Медузы Горгоны, с белым лицом и глазами подведенными ярко-синим. Окрашенные кармином соски направлены прямо ему в лицо. Высоченные цоколи… Она выступает на них, как на ходулях, и смеется.

Человек без лица больше не верит собственным глазам. Он разворачивается и пытается ускорить шаг в постоянно сужающемся переулке.

В конце его ждет парнишка. Он изо всех сил машет ему рукой: идите же, господин, идите сюда.

Парнишке десять лет, и он знает, что ему делать.

Человеку без лица не остается ничего иного, как направиться к этому сияющему водопаду золотистых кудрей. Когда он видит открывающуюся справа дверь, ведущую во тьму, возвращаться уже поздно. Прямо ему в мошонку упирается нож, который этот парнишка держит твердой рукой.

Человек без лица больше не верит своим глазам.

Его передают брату-сефарду: лезвие кинжала теперь упирается ему в горло. У этого мужчины тонкие и правильные черты лица, на котором играет какое-то подобие улыбки. Дверь закрывается у него за спиной. Человек без лица спускается по узкой лестнице в направлении слабого света факела. Он ощущает прогорклый запах плесени, сырость пробирает его до костей.

Верный друг сефарда накидывает ему на голову капюшон и завязывает руки за спиной. Никто не произносит ни слова.

Его усаживают на неустойчивую скамейку.

Человек без лица больше ничего не видит, он утрачивает чувство времени. Брат-сефард говорит, что ему надо подождать, объяснения обязательно последуют — но в надлежащий момент, никак не раньше. Затем вновь повисает молчание.

Целую вечность спустя раздаются три удара в дальнем конце подвала. Брат-сефард и его друг берут его под руки, поднимают и волокут куда-то по узкому проходу. Человек без лица не оказывает никакого сопротивления: ноги больше не слушаются его. Он чувствует покачивание лодки на воде. Его грузят в лодку.

Горбун опускает шест в воду и направляет лодку в окутанный тьмой лабиринт каналов.

Человеку в капюшоне неизвестно, какая участь его ожидает.

Сефарда ждут в убежище, особняке, выходящем на Сакка-делла-Мизерикордиа. Человека в капюшоне высаживают из лодки и сопровождают в дом. Быстрые спуски и подъемы по лестницам, и его усаживают в удобное кресло.

Сефард сидит напротив. Человек в капюшоне чувствует аромат сигары и видит слабый свет.

У сефарда — изысканные манеры, он умеет ясно излагать свои мысли. Он говорит, что досадное положение пленника сделает всякого, даже самого сильного из мужчин, неспособным предсказать свое ближайшее будущее. Если же в подобное положение попадает тот, кто привык распоряжаться судьбами других, нетрудно представить, насколько это ему неприятно. В любом случае, кое-какая информация, которая поможет объяснить происходящее, без сомнения, немного облегчит камень у него на сердце.

Сефард говорит, что в Венеции необходимо соблюдать особую осторожность в выборе доносчиков. Что здесь, в Венеции, профессия доносчиков, возможно, самая распространенная после проституции, можно даже сказать, что она практически ничем не отличается от последней. В Венеции доносчики быстро меняют хозяев. Впрочем, шпиону нужны лишь приличный заработок и гарантии собственной безопасности; любой, кто предложит ему их, вправе пользоваться его услугами. Так что, вполне возможно, все теперешние неудобства являются лишь следствием скудной оплаты, предложенной инквизиторами, или же чрезмерной щедрости их врагов. И самое смешное во всем этом, что столь щедрая компенсация затрат за труды была предложена теми, кого постоянно обвиняют в скаредности и в жадности.

Человек в капюшоне слышит, как его собеседник расхаживает по кругу.

Несколько мгновений спустя голос раздается вновь. Он говорит, что доверяться непроверенным доносчикам, без сомнения, — беспечность, но и не только это. Еще большая глупость — не оставлять своим врагам путей к отступлению. Накидывать аркан на шею целой общины, обещая ее членам в ближайшем будущем лишь смерть и страдания, — это обязательно должно было вызвать самую непредсказуемую реакцию. Войны бывают не только религиозными, война — еще и изысканное искусство дипломатии, которое из нее вытекает. А уж в этом искусстве, к своему великому сожалению, евреи были вынуждены преуспеть. Если тебя окружают, тебе приходится вырабатывать стратегию выживания, перед лицом смерти приходится бороться.

Сефард заявляет, что им еще о многом предстоит поговорить, например, об этом турке, который бахвалится, что получает от них деньги за то, что шпионит в пользу султана. Но всему свое время. Потому что вначале, после нескольких часов отдыха, его ожидает новое путешествие.

Человека в капюшоне укладывают на жесткую кровать, и он проваливается в беспокойный сон.

ГЛАВА 41

Венеция, 3 ноября 1551 года

Холодные лучи рассвета.

Я пристально изучаю невысокие пенистые волны лагуны, которые должны принести мне Поражение. Поставить меня перед его лицом.

Остров Сан-Микеле. Церковь, ограда, кладбище.

Дело всей жизни сконцентрировано всего в нескольких днях. Разыгрывается последняя партия, и никто не может предугадать ее исхода.

Любая потеря темпа может стать фатальной. Старого баптиста, зайца-еретика, Тициана, наконец-то выследили. Его охотник — в Венеции. Евреи угодили в капкан, из которого одна дорога — на эшафот.

Десятилетия интриг и наступлений, предательств и поражений, терзаний, страхов и мучений уничтожаются одним ударом. Пророки и царь на один роковой день; кардиналы и папы, и новые папы; банкиры, князья, торговцы и предсказатели; интеллектуалы, художники, и шпионы, и советники, и сводники. Повсюду, но для всех — одна война. Они, и я среди них, были самыми счастливыми. Они воспользовались привилегией — сражаться в ней. Оборванцы или благородные, ублюдки или герои, бесчестные шпионы или защитники униженных, грязные наемники или пророки нового времени, они, объятые верой, сами выбирали поле боя, заставляли разгораться костры надежд и тщеславия. И на этом поле они встречали того, кто кромсал их тела, разрубая на куски; находили веру, предававшую их в последний момент; пламя, становившееся костром, на котором они горят сегодня. Они сами были виновны в превратностях собственной судьбы, как и в неизбежности собственной гибели. День за днем они наполняли чашу ядом, который в конце концов убьет их.