Страница 9 из 9
Постепенно, разумеется, с частными издательствами, так же как и с возможностью издания автором своей книги за собственный счет, было покончено. Прекращена была и частная торговля книгами, а государственные книжные магазины (включая букинистические) не имели права покупать у населения и продавать запрещенные книги. Дело кончилось тем, что контроль за книгой и чтением приобрел всепроникающий характер.
В цитировавшемся уже нами Декрете СНК о печати от 27 октября (9 ноября) 1917 г. содержалось обещание: «Как только новый порядок упрочится, — всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону».[99] Это обещание — а дано оно было Лениным, подписавшим декрет, — при советской власти так и не было выполнено.
Джордж Оруэлл, подводя в 1941 г. итог опыту «налаживания» книжного дела и печати в государствах всепроникающей диктатуры, имел все основания утверждать: «Тоталитаризм посягнул на свободу мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить. Важно отдавать себе отчет в том, что его контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать — даже допускать — определенные мысли, но диктуется, что именно надлежит думать»;[100] так создается идеология, навязывающая личности и мысли, и форму поведения, и выражение эмоций.
Конечно, с цензурной точки зрения списки «устаревших» и «вредных» книг, содержавшиеся в «инструкциях» Н. К. Крупской, явно несовершенны. О многих авторах, многих сочинениях, явно просившихся в соответствующие списки, попросту забыли. Однако подобные упущения были в дальнейшем исправлены, так как «книжные проскрипции» продолжались, и соответствующие списки спускались один за другим; и так возникала «запрещенная литература», упрятывавшаяся в «спецхраны».
«Особенность тоталитарного государства, — писал Оруэлл в цитировавшемся эссе, — та, что, контролируя мысль, оно не фиксирует ее на чем-то одном. Выдвигаются догмы, не подлежащие обсуждению, однако изменяемые со дня на день».[101] Через пять лет в другом эссе он продолжал развивать эту мысль: «в обществе, где на каждом данном этапе разрешено только одно-единственное мнение, это почти неизбежно оборачивается прямой фальсификацией. Тоталитаризм на практике требует непрерывного переписывания прошлого».[102] «Новизна тоталитаризма», пришел к заключению английский писатель, состоит в том, что его доктрины одновременно и неоспоримы, и переменчивы, и надо быть всегда готовым, что они в одну минуту могут измениться.[103]
В сфере контроля за библиотечной книгой и чтением этот феномен проявлялся в СССР с одним нюансом: списки утаиваемых книг, как правило, росли — с каждым поворотом в политике и идеологии с библиотечных полок снимались все новые тома, — сокращение же этих проскрипций происходило в гораздо меньшей степени. В итоге утаивались совсем уж специальные издания, например от читателя скрывался сугубо специальный математический «Трактат об универсальной алгебре» английского математика и философа Альфреда Н. Уайтхеда (на английском языке!)[104] — автор этих строк еще в 1970-х гг. не мог получить его в профессорском читальном зале Государственной библиотеки имени В. И. Ленина (надо было работать в «спецхране»).
В начале 1920-х годов Н. Вержбицкий, оправдывая советскую политику ограничения свободы книги и чтения, утверждал: «Книга дождется своего „золотого века“ только в царстве свободного труда».[105]
Увы, ни этого «царства», ни этого «золотого века» читатель в советской стране так и не дождался. И если книжная культура за 70 с лишним лет правления коммунистов не угасла, то это потому, что — несмотря на все гонения — в России все же продолжали свою благородную деятельность отдельные носители и классической культуры, и русской духовности, и западного строя мысли. Им, правда, «мудрецам и поэтам, хранителям тайны и веры», пришлось, говоря словами Валерия Брюсова, унести «…зажженные светы в катакомбы, в пустыни, в пещеры».[106] Но они, эти мудрецы, сумели-таки передать — пусть не полностью, пусть отчасти — свет умной книги последующим поколениям.
99
Там же, с.4.
100
Оруэлл Дж. Литература и тоталитаризм (1941). Дж. Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. Роман и художественная публицистика. (Перев. с англ.). — М., 1989, с. 244.
101
Там же.
102
Оруэлл Дж. Подавление литературы (1945–1946). Там же, с. 278.
103
Там же, с. 180.
104
Whitehed A. N. Treatise on Universal Algebra with Applications. Cambridge, 1989.
105
Вержбицкий Н. Труд и книга… с. 182–183.
106
Брюсов В. Стихотворения и поэмы. — Л., 1961, с. 278.