Чеки серии "Д"

- Все истратил? - поинтересовалась Юркина мама.

- Практически, все, - он достал из кармана пиджака бумажник и проверил. - Осталось шесть рублей тридцать копеек.

Ленька и Димка впервые, пожалуй, увидели "инвалютные" рубли, приравненные к долларам. Их больше всего изумило то, что даже копейки были не металлическими, а бумажными: одна копейка тоже была чеком, на котором так и было написано "одна копейка", а в углу стояла литера серии - "Д".

- Надо было бы и их на что-то истратить, - продолжал Юркин отец, - но у меня уже голова звенела и мозги дымились. Можно оставить как память. Или истратить в вещевом отделе, на что-нибудь вроде хорошего галстука.

- Отдай их на память мне! - предложил Юрка. - Ведь скоро они станут коллекционной редкостью.

- Ну, не знаю... - Юркин отец с сомнением поглядел на Юркину маму. Деньги, все-таки... И неплохие деньги, должен сказать.

В то время спекулянты - да и не только спекулянты, а, вообще, люди, которым позарез нужно было что-то, имеющееся только в "Березке" - покупали чеки серии "Д" по цене от двух до трех "нормальных" рублей за инвалютный рубль. То есть, шесть рублей тридцать копеек тянули рублей на пятнадцать. А, скажем, мороженое в те времена стоило от семи до двадцати копеек, в зависимости от сорта. Шестьдесят рублей (пенсия, которую получала Димкина бабушка) уже считались неплохой пенсией. Сто двадцать рублей - это была зарплата врача или инженера. Так что, сами видите, пятнадцать рублей в деньгах того времени были весомой суммой. На них можно было съесть (беря по средней цене) сто пятьдесят порций мороженого - и даже сходить в дорогой ресторан!

Юркина мама пожала плечами.

- Да отдай ты их, в коллекцию!.. Ведь когда ещё ты пойдешь теперь в "Березку"? А продавать их... Правда, Лариса спрашивала у меня, не будет ли у нас чеков на продажу, но ей нужно не шесть рублей, а около двух сотен, на зимнюю шубу. Отдавать ей эти шесть рублей - все равно, что мертвому припарки. Хотя, конечно, с миру по нитке - бедному кафтан...

Лариса, насколько могли понять друзья, была одной из подруг Юркиной мамы.

Юркин отец колебался ещё несколько секунд.

- Ладно, держи! - решил он и протянул сыну оставшиеся бумажки.

Надо понимать, он слишком устал и был измучен, и, к тому же, не мог взирать на чеки без легкого отвращения - отвращения не из-за того, что пришлось отстоять колоссальную очередь и убиваться с ящиками, а из-за того, что государство в очередной раз "кинуло", лишив права пользоваться кровно заработанным. Иначе бы, конечно, он не дал валюту - во всяком случае, действующий эквивалент валюты - на руки четырнадцатилетнему пацану, будь он хоть девяносто девять раз уверен в благоразумии своего сына.

Но сложилось так, что Юрка получил эти шесть инвалютных рублей тридцать инвалютных копеек в чеках серии "Д" и, доев оладьи, удалился с друзьями в свою комнату.

- Дай поглядеть! - попросил Димка Батюшков.

Димка - кто помнит предыдущие рассказы моего отца - знал про доллары и чеки только то, что они существуют и, похоже, считал их чем-то вроде фантастических зверей из кино. Он был из довольно бедной семьи, и жили они в одноэтажном деревянном домике на несколько квартир - последнем домике, уцелевшем среди семи - и двенадцатиэтажных домов. Когда-то такие домики составляли основной пейзаж московской рабочей окраины... Которую, правда, ко времени описываемых событий и "окраиной" нельзя было называть, район считался почти центром, настолько разрослась Москва. Правда, в его житье-бытье были и свои преимущества: квартира Батюшковых (одна из четырех на дом), хоть и лишенная многих современных удобств, была намного больше стандартных квартир в многоэтажках, и, кроме того, у неё имелся отдельных вход, как и у других трех квартир. Поэтому, во-первых, у Димки была отдельная комната - даже получше, чем у Леньки или Юрки, во-вторых, его никто не тревожил и в гости к нему можно было ходить, не беспокоя соседей... А, и, в-третьих, конечно, замечательным было то, что Димка всегда мог смыться через окно, если ему хотелось исчезнуть совсем тайно. Вот насчет того, чтобы "не тревожить" и "не беспокоить соседей" Димку особенно устраивало. Дело в том, что он обожал химию и физику, был яростным экспериментатором, и его комната была переоборудована в настоящую лабораторию, а стеллажи занимали коробки с электро - и радиодеталями, химические реактивы и отличная библиотека по технике и точным наукам. Один раз Димка чуть не вылетел из школы, когда снял какой-то важный вентиль с системы отопления - он решил, что как раз такой вентиль ему необходим для опытов с чем-то вроде самодельной мини-барокамеры, где можно было создавать повышенное и пониженное давление воздуха - а уж дома, естественно, он вообще разворачивался вовсю. Та же барокамера у него в итоге рванула, когда он переборщил с нагнетанием давления, у него взрывались пробирки и реторты, где он пробовал, действительно ли такие-то и такие-то вещества реагируют именно так, а не иначе, раза два полыхнули провода в электроустройствах, а один раз короткое замыкание вышло такой силы, что чуть счетчик не полетел. Но тут все ограничивалось нагоняями от отца, и Димка с глубокой тоской думал, что будет, когда им выдадут ордер на вселение в квартиру в многоэтажке, где каждый неудачный опыт способен обернуться жалобами нижних соседей, явлением милиции и уничтожением и конфискацией всей его лаборатории - если вообще в такой квартире найдется место для его лаборатории...

Забегая чуть вперед, можно сказать, что Димкина жизнь сложилась потом самым неожиданным образом, и он сам забросил свою лабораторию. Вот только умение починить любой прибор и любой аппарат навеки осталось при нем. Когда он был в седьмом классе, то нарвался на каких-то теток, которые рыскали по школе и заставляли всех петь. Услышав его голос, они пришли в восторг и заявили, что у него замечательные данные! Оказывается, они подбирали новых ребят в большой детский хор всесоюзного радио, и у Димки оказался такой вокальный талант, что буквально после двух-трех месяцев репетиций, на которые его обязали ездить после школы, он стал одним из запевал хора. Они и на сценах выступали, в Большом Кремлевском дворце и ещё много где. Самым сложным было приводить Димку в порядок перед каждым выступлением. Худой, чернявый, нескладный, он вечно ходил перемазанный чернилами, школьный пиджак и брюки тоже были перепачканы невесть чем, и висели на нем косо и нескладно. Как говорили руководители хора: "На Батюшкова надо надевать белую рубашку и чистые брюки даже не за пять минут до выхода на сцену, а за секунду до выхода, иначе он успеет перемазаться так, что всех нас покроет позором." Что ж, это и впрямь было в Димкином характере, таким он уродился. Ему все прощалось за его фантастический голос. А когда домик Батюшковых окончательно обрекли на снос, то, по письму от руководства радио и телевидения и по письмам других людей (кажется,, даже Моисеев свое письмо дал), что "этому юному таланту, который может составить гордость своей родины СССР, нужны условия для шлифовки способностей, и, в частности, отдельная изолированная комната для ежедневных занятий вокалом", его семье отвалили такую квартиру, что закачаешься! К десятому классу, правда, он и сам наловчился каким-то образом одеваться чисто и аккуратно, а через несколько лет стал просто пижоном ходить, тщательно следя за своей внешностью. Можно сказать, качели качнулись в другую сторону.

Вот за границу его долго не выпускали. По двум причинам. Во-первых, когда дело дошло до анкет, то всплыла как раз эта история, о которой я рассказываю, и в которой о сумел мощно "отличиться". Повезло, что не отправили в колонию для несовершеннолетних, но отметка-то в милиции осталась и, естественно, в его биографической справке оказалось указанным, что... Но об этом позже, дойдем по порядку.

И, во-вторых, в восьмом классе у него резко сменились увлечения. Место физики и химии, которыми он больше не мог заниматься (во-первых, репетиции съедали уйму времени, и, во-вторых, после того случая, о котором я расскажу, отец лишил его все-таки лаборатории: не уничтожил, но отобрал все и запер на крепкий замок в чуланчике, "пока не поумнеешь"), заняла философия. Причем не какая-нибудь, а философия Канта! Ну да, того самого, которому Воланд говорил за завтраком, что, может, вы и правильно все придумали, да больно мудрено, люди вас не поймут. Люди, может, и не поняли, а Димка Батюшков понял - или считал, будто понял! Он всюду таскал с собой тома Канта, в школе на переменках зачитывал одноклассникам и даже учителям пассажи из "Критики чистого разума" и этих, как их (я ищу бумажку, на которой записал название), "Пролегоменов", и взахлеб втолковывал всем, как это здорово и как это объясняет все устройство мироздания. Ну, сами представьте, четырнадцатилетний пацан носится и зачитывает с восторгом такое, например (тут я переписываю из хрестоматии по философии, которая в отцовской библиотеке имеется): "Чистая математика как синтетическое познание a priori возможна только потому, что она относится к одним предметам чувств, эмпирическое созерцание которых основывается на чистом созерцании (пространства и времени) и притом a priori; а может оно основываться на таком чистом созерцании потому, что это последнее есть только форма чувственности, предшествующая действительному явлению предметов, поскольку она впервые делает это явление возможным." Улет, да? Все, можно сказать, торчали и стояли на ушах, тем более, что Димка брался утверждать, чуть не в ор, что Кант - единственный гений, и что его философия даже правильней марксизма-ленинизма. Можете себе представить, как учителя бледнели и тряслись. Странно, что он родителей под петлю не подставил. Впрочем, его отец был работяга, которому было бы что выпить, да сын бы не хулиганил, а на остальное ему было наплевать. Чтение заумных книг он к хулиганствам не относил.