Нож великого летчика

Что до Юрки, то он привез из Польши солдатиков польского, гэдээровского и, по-моему, даже гонконгского производства - солдатиков, которые нас потрясли. Они были сделаны из мягкой, упругой почти как резина, пластмассы, кое-кто был цельным, а кое-кто составным, на штырьках, и у них вращались туловище, голова, руки, ноги... Там были и ковбои, и индейцы, и средневековые рыцари, и мушкетеры в развевающихся плащах, и английская гвардия в красных мундирах и черных мохнатых шапках. И, разумеется, современные войска, и польская конница - та, что в свое время пошла на нацистские танки с саблями наголо... У ковбоев в крохотных кобурах лежали крохотные револьверы, которые можно было вынимать и вставлять им в руки, так же, как можно было вынимать из рук и вставлять как-то иначе индейские копья, мушкетерские шпаги, ружья со штыками. А ко всему этому, у Юрки были индейские пироги, сборный форт первых поселенцев, бастионы... Да, такого мы ещё не видели.

Может быть, я опять отвлекся, но я хочу, чтобы вы полнее представляли жизнь, которая была тогда, что для нас было внове, что нас восхищало... Без этого, наверно, вам трудно будет понять и кое-что другое, имеющее непосредственное отношение к приключившейся истории.

- Вообще-то, - проговорил я, - я мог бы сейчас позвонить Мадлене Людвиговне и просто спросить имя летчика. Ведь телефон у меня есть.

- Раз уж сразу не спросил, то чего сейчас выяснять? - сказал Юрка. Совсем глупо получится. Кроме того, если мы сейчас найдем его сами, то заодно и прочтем, чем он знаменит. Представляешь, завтра или когда там ты опять заглянешь к этой Мадлене Людвиговне и так небрежненько обронишь: "В прошлый раз во мне заклинило, а потом я вспомнил, только на лестницу вышел - это ж такой-то и такой-то, и совершил он такие-то и такие-то подвиги!" А то если ты и в следующий раз его не узнаешь и будешь спрашивать, кто это такой - ты в её глазах полной деревней начнешь выглядеть!

С этим я согласился, и мы, быстро собравшись, отправились к Димке.

- Ты куда? - окликнула мама из кухни.

- Мы к Димке быстро прогуляемся, и все! - ответил я.

- Смотри, чтобы действительно быстро, - предупредила мама. - Ведь время уже к восьми, а тебе не позже десяти надо быть в постели, ведь завтра в школу.

- Да, конечно! - отозвался я, выскакивая за дверь вслед за моими друзьями.

Как я говорил, Димка жил чуть дальше, в глубине нашего микрорайона, с его путаными проходами и выездами между дворами, и попасть к нему можно было либо через два проходных двора и пустырь, обогнув перед этим слева Юркин дом, либо через один двор и стройплощадку, где только-только начали возводить такую же бетонную "коробку" как та, в которой жил Юрка. Эта стройплощадка была обнесена довольно высоким забором, а ворота, через которые въезжали и выезжали грузовики со стройматериалами и через которые можно было пройти днем (рабочие нас шугали со стройки, но не очень, и. если не слишком мозолить им глаза, можно было даже поболтаться по подвалам и ещё недостроенным первому и второму этажам, блуждая по бетонным лестницам без перил), с окончанием рабочего дня запирали, поэтому через забор надо было перелезать. Зато со стороны Витькиного дома в заборе имелась дырка в две вышибленных доски, и через неё мы практически сразу попадали к двери его квартиры. И, разумеется, мы предпочитали забор и стройплощадку обходному пути, хотя, наверно, за то время, что мы затрачивали на перелезание забора и на блуждание между бетонными конструкциями, ямами и грудами всякого щебня, мы бы по другой, более длинной, дороге уже добрались. Но зато путь через стройку был в сто раз интересней, сами понимаете.

Итак, мы перелезли через забор - там, где возле забора лежало несколько плит - и пошли по тропинке между грудами кирпичей и бетона. Глинистая земля была ещё сырой и липкой, но по всей тропинке были накиданы старые доски, так что можно было пройти, не испачкав в грязи все ботинки, а то и брюки.

После окончания рабочего дня, когда стройка пустела, на стройке всегда крутился кто-нибудь из знакомых ребят. Вот и сейчас, обогнув очередной угол, мы наткнулись на Седого и Борьку Рябова. Они были постарше нас. Седой, насколько я помню, был тогда в восьмом классе, а Борька Рябов - в седьмом. Борьку Рябова ещё называли "Бурят". Он вообще разговаривал очень торопливо, этакой захлебывающейся скороговорочкой, а когда он произносил в своей манере свои имя и фамилию, то "Борис Рябов" превращалось у него в нечто очень похожее на "Бурят". Как-то вот так: "Бурь-ряб-ф". Но он не обижался на прозвище.

Что до Седого, то его прозвали Седым не из-за того, что его фамилия была Седов, как вы, наверно, могли сразу подумать. Он и вправду был седым то есть, не весь, но где-то на треть, седая прядь клином шла от правого уха к затылку и к середине лба. Говорили, что он сед с девяти лет, и что поседел он буквально за полчаса, когда у него на глазах утонул его отец. Был он всегда сдержан, спокоен, не очень улыбчив. Трудно было поверить, что он способен испытывать какие-то сильные эмоции. Впрочем, теперь, спустя много лет, я понимаю, что это спокойствие было своего рода маской стальным панцирем, в который он заковывал свою горячность, или стальными обручами, которыми он её стягивал. А что вообще-то он был парнем очень страстным и заводным. Это доказала вся его жизнь - которая, к сожалению, оказалась не слишком долгой. Видимо, он был из тех, кто быстро сгорает, если не находят способа потушить бушующий внутри них огонь... Хотите знать, как он погиб? В Афганистане, в первый же год войны. После школы он закончил офицерское училище, отслужил несколько лет, попал в Афганистан, где под его началом оказалась рота. Угодил вместе с ротой в окружение, сумел вывести солдат, но при этом был смертельно ранен - потому что сам взялся прикрывать отход, считая, что так будет надежней всего.

Вот такой он был, Андрюха Волгин по прозвищу Седой. Но все, что его поджидало, было в бесконечно далеком будущем, а тогда, повторяю, он был всего лишь Седым, учеником восьмого класса - девятого по-нынешнему, ведь так? - а ещё за ним водилось прозвище Принц. Так, в основном, его называли между собой девчонки старших классов, многие из которых были в него влюблены, кто скорей из общей моды, а кто и всерьез. Наверно, ему дали это прозвище из-за седой пряди, благодаря которой он выглядел очень взросло и интригующе, совсем как принц Гамлет, и из-за его чуть ли не царственной невозмутимости, а еще, может, из-за пронизывающего, будто в душу проникающего взгляда его серо-голубых глаз.

Итак, Седой и Бурят сидели в оконном проеме - точней, в проеме для витрины, этот проем был очень большим, и, видимо, в первом этаже новостройки планировалось сделать магазин - где ещё не было установлено ни рам, ни, тем более, стекол и, расстелив газету, чтоб случайно не запачкать кляссеры, рассматривали марки.

- Привет, пацаны! - сказал Бурят. - Куда направляетесь?

- К Димке, куда же еще? - сказал я.

- Понятно! Опять дом взрывать будете? - усмехнулся Бурят.

После того, как в результате одного из Димкиных экспериментов, в котором и я ему помогал, произошел довольно солидный взрыв, такой, что в его комнатенке-"лаборатории" вылетело одно из стекол, а мы лишь чудом отделились лишь несколькими царапинами, когда реторта, в которой Димка смешивал химикалии, подогревая при этом смесь на спиртовой горелке, брызнула во все стороны осколками стекла, нас все называли не иначе как "взрывниками" и периодически подначивали нас, припоминая нам этот случай.

- Нет, - буркнул Димка. - Мы сегодня тихие. А можно поглядеть, какие у вас марки?

- Гляди, почему нет? - сказал Седой.

Мы подошли и стали рассматривать красочные серии разных стран. Кляссер Бурята был открыт на сериях, посвященных последнему, мексиканскому чемпионату мира по футболу, где Бразилия в третий раз стала чемпионом: зеленые поля, разноцветные формы футболистов, мяч, трепещущий в сетке... На развороте кляссера уместились две европейских серии, одна - кубинская и одна - выпущенная где-то в арабских эмиратах. Серия, выпущенная в арабских эмиратах, была с золотыми полями и с витыми надписями золотом, и в первый момент больше всего привлекала глаз, но потом ты видел, что цвета собственно картинок на этой серии более смазанные и не такие ясные и точные, как на европейских.