Дело №1

— Кто говорит? — сразу поинтересовался я, не досказав предыдущую фразу.

— Хороший человек, которому вполне можно доверять, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.

Эта уклончивость меня заинтересовала.

— Что за человек? Я его знаю?

— Насколько мне известно, да. Он пострадал точно так же, как и вы, от своих. И тоже на попытке помочь мне.

— Помочь вам? Как?

— В свое время он брался поддержать меня в плане издания книги в России и за рубежом, а также готов был спрятать у себя те материалы, которые, после изъятия, были бы невосстановимы. Тогда это не понадобилось, потому что…

Отец Владимир осекся. Понятно, он не знал, насколько можно вслух поминать ту давнюю историю, даже сейчас.

Я упомянул совсем мимолетно, что у меня с отцом Владимиром был один контакт, выходящий за рамки служебного общения. И я подозреваю, генерал Волков об этом знает.

Так вот, когда стало ясно, что над отцом Владимиром тучи сгустились совсем, я пригрозил отставкой и предупредил отца Владимира, что против него готовится, чтобы он успел спрятать самые опасные материалы, которые святые сановники особенно хотели уничтожить. В итоге и дело против него не очень-то раскрутилось. Провели у него обыск, изъяли экземпляры книги, еще что-то — ничего особенно страшного не нашли — отсидел он несколько дней в следственном изоляторе. Потом его выпустили под подписку о невыезде, и какое-то время он на допросы ходил. А затем все в мире перевернулось, и дело на него прекратили за недостатком улик и за отсутствием состава преступления. Вот так, август девяносто первого спас порядочного человека.

А уж как мне удалось его предупредить, чтобы служебного долга не нарушить, это мое дело. Все секреты раскрывать не хочу. Генерал, наверное, догадывается, но и он промолчит. А отцу Владимиру вся эта служебная кухня неведома.

Но, это уже мои мысли, и к делу они отношения не имеют. Тогда я спросил у отца Владимира:

— Хороший человек, который брался вам помочь в издании вашей книги в России? Выходит, у него были для этого возможности?

— Определенные возможности имелись, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.

— И, может быть, у него имелись возможности отстаивать ваши авторские права на западе? — проговорил я.

Отец Владимир вздрогнул.

— Так вы догадываетесь, кто это?.. — спросил он после паузы.

— Похоже, догадываюсь, — криво усмехнулся я. — Этим человеком, сидевшим на крупном посту во всесоюзном агентстве по авторским правам, мог быть только Гортензинский, так?

— Так, — кивнул отец Владимир. — Очень хороший и мужественный человек. Он даже предлагал мне передать ему на хранение самые опасные материалы, потому что у него точно не стали бы искать…

«Эх, отец Владимир, отец Владимир… — думал я. — Знали бы вы, что бы сделал этот «хороший и мужественный человек», если бы материалы попали к нему! Его и подослали к вам, чтобы без проблем изъять то, что вы никогда не смогли бы восстановить, потому что в архивы, где вы снимали копии, вас бы больше в жизни не допустили… Да и сами архивы, наверно, были бы уже уничтожены, от греха. Отдал бы Гортензинский эти материалы прямиком на Лубянку, а вам бы сказал, что у него все-таки провели обыск и все изъяли, и что он сам теперь в чудовищном положении… Или ничего не сказал бы, продолжал бы уверять вас, что материалы у него в целости и сохранности в таком месте, из которого их сейчас сложно забрать, но, мол, время придет, заберем… А еще он подсунул бы вам на подпись договор агентства по авторским правам, что является вашим полномочным представителем, и вы бы по своей наивности этот договор подписали. А агентство, став владельцем прав, тут же запретило бы любые издания вашей книги на Западе. Гортензинский втолковал бы вам, что, мол, нельзя давать разрешение на публикацию, потому что ни одно издательство не хочет платить столько, сколько ваша книга действительно стоит, и что, мол, он понимает и уважает вашу позицию, что вы готовы хоть бесплатно ее напечатать, но нельзя, мол, потакать акулам… И все бы выглядело исключительно заботой о ваших интересах, а на самом деле издание и распространение «вредной» книги было бы остановлено…»

Все это я мог бы сказать, но что толку? Я видел, что отец Владимир искренне, до глубины души, верит в порядочность Гортензинского и что переубедить его будет сложно. Да и не время было переубеждать.

— Так вы оставили Гортензинскому хоть какие-нибудь материалы? — только и спросил я.

— Нет, никаких, — ответил отец Владимир. — Я решил, что для него это будет слишком опасно, и что нельзя подводить человека. Я нашел другой способ. Даже Гортензинскому не сказал, куда я их дел, чтобы не отягощать его лишним знанием.

«Выходит, батюшка, ваше внутреннее благородство спасло вас от провокатора…» — подумал я.

И спросил:

— Эти материалы до сих пор в целости и сохранности?

Отец Владимир кивнул.

— Да. Только я больше не хочу их обнародовать.

— Что так, батюшка? Жизнь сломала?

— Нет… — он ненадолго задумался. — Я потом понял, что был не очень прав, пытаясь обличать. Не обличения нужны, а внутреннее покаяние, сердечное. Если в самом человеке сокрушения о своих грехах нет, то хоть на весь мир о его вине кричи, он только озлобится, что его изобличить пытаются… Поэтому пусть уж все остается, как есть.

— Ну, это вы, батюшка, хватанули… — протянул я. — Я, конечно, в эти тонкости влезать не намерен, не мое это дело. Не хотите больше ничего печатать — ваше право. Вы мне одно скажите, знает Гортензинский обо мне или нет?

— Откуда ж ему знать? — усмехнулся отец Владимир. — Единственное, что я вообще когда-то сказал ему, — что не все в вашем учреждении оказались такими бесчувственными, как следовало бы ожидать… Вот и все, больше ни словечка не обронил. Уж что-что, а молчать я приучен.

— И о том молчите, как Москву покинули? — чуть подначил я, вспомнив намек генерала.

— Так это ж… Не в том суть. В столице суеты много. Такой суеты, которая мешает свои обязанности справлять. Как очередная суета меня задела, так я и попросился куда-нибудь подальше.

Я понял, что больше он рассказывать не будет, и задал следующий вопрос:

— А Гортензинский, который при больших деньгах теперь, вам помогает?

— Как же не помогать, обязательно помогает. И его помощь я принимаю. Он, кстати, и о тех сиротах хлопочет, о которых мы с вами говорили.

— Вы хотите сказать, — нахмурился я, — что он оказал Михаилу Астафьеву какую-то финансовую поддержку, чтобы тот мог приехать в Москву и поступать?

— Не самому Михаилу, — ответил священник. — У Михаила все разъезды и все обеспечение — за государственный счет. Он взялся помогать школе-пансионату — детскому дому, проще говоря — в который нам пока удалось определить двух его младших братьев и младшую сестру. Чтобы Михаил знал: уж в этом детском доме их точно не обидят, чтобы он мог со спокойной душой сдавать экзамены… В общем, посидят они там, пока каникулы — сейчас весь детский дом вывезли в летний лагерь, а к осени их родителей все-таки лишат родительских прав и ребятки в этом детском доме и останутся. Честное слово, им там лучше будет, чем в родном доме.

— Гм… — я услышал такое, что требовало основательного осмысления. — Так он не поехал бы поступать, если бы его младшие не были пристроены?

— Поехать-то, я думаю, поехал бы, — сказал отец Владимир. — Но у него душа была бы не на месте, и, очень вероятно, он бы взял и провалился там, где в других обстоятельствах не провалился бы ни в коем случае.

— Гм… — только и отозвался я, покачивая головой.

— Только не думайте, что я прошу вас о протекции! — поспешно добавил отец Владимир. — Просто мне казалось, что вам надо все это знать.

Я, кажется, собрался с мыслями.

— Вот тут вы не правы, дорогой батюшка. Мне важно только то, что я буду видеть у себя перед глазами во время сбора. Ну и, разумеется, то, что отражено в досье ребят. Знать что-то сверх того я просто не имею права.