Молодая война

Даниил Гранин

МОЛОДАЯ ВОЙНА

Смерть интенданта

Хозяйка резала хлеб.

Я не запомнил ни той хозяйки, ни избы, но как сейчас помню ее руку и длинные — полумесяцем — ломти с лаковой коркой. И горшок в зеленых цветочках, полный густой желто-белой сметаны.

Четвертый день наш полк выходил из окружения. Мы шли глухими проселками. Пыль тянулась за нами далеко, плотным облаком, в котором брели отставшие, ослабелые от голода и жары.

В полдень приказано было свернуть к деревне. Как это все произошло — не знаю. Может быть, вперед выслали разведчиков, — мы тогда об этом не беспокоились. У нас был взводный, у нас был ротный и в голове колонны командир полка и штабное начальство. Наше дело было солдатское: держись поближе к кухне и подальше от начальства, — как учил Саша Алимов. Но поскольку никаких кухонь у нас не имелось, нужно было не теряться. Пока там чухались кого куда, Саша быстро сориентировался, и вот мы сидели с ним за столом и ели сметану.

Заглянул взводный.

— Пристроились? Вот это скорость, — сказал он. — Ладно, закругляйтесь и ко мне. Я напротив. — Он вздохнул. — Вы, ребятки, того… брюхо пожалейте. Потом замаетесь, по кустам бегавши.

Мы только промычали. Такой у нас был тогда штатский разговор, потому что все мы пришли в ополчение с одного завода и взводный наш был мастер с прокатки, хороший мастер, наверное, за это комвзводом и поставили. Больше я ничего не слыхал и не видел, я клал сметану на хлеб, сыпал себе соль прямо в рот, ел сметану с ложки. Ни о чем я в ту минуту не думал, иначе бы обязательно запомнил свои мысли, и говорить мы ни о чем не говорили, мы были слишком голодны. С тех пор как кончились сухари, мы ели лишь то, что попадалось у дороги, — недозрелый овес, щавель, зеленую чернику, землянику, даже сырые грибы жевали.

Вдруг возле самой избы затрещал пулемет. Хозяйка вскрикнула. Послышался еще один пулемет, и подальше еще и еще…

— Немцы! — вот что крикнула хозяйка.

Какую-то секунду мы еще сидели за столом с набитыми ртами — пока сообразили, что у нас в полку не осталось пулеметов. Ни пушек у нас не было, ни пулеметов, только винтовки и гранаты.

Саша рванул в сени и сразу вскочил обратно:

— На огород давай!

Окно кухни, где мы сидели, выходило в огород.

— Вы уж простите, хозяюшка, — успел сказать Саша и высадил прикладом раму.

Я выпрыгнул за ним, мы побежали, пригибаясь между гряд. Воздух свистел, прошитый пулями. Мы упали в картофельную ботву, перевернулись и увидели деревню. Огород спускался к речушке. Мы лежали на косогоре и впервые увидели эту деревню, вытянутую по гребню, и в просвете между избами тарахтел зеленый мотоцикл. Немец сидел в коляске и бил по нам сверху из ручного пулемета. Удобно сидел, а по дороге ползли бронемашины и лупили во все стороны, а в самой деревне взад-вперед носились мотоциклетки, и там тоже удобно сидели в колясках немцы. Впервые мы видели их так близко. Саша клацнул затвором и выстрелил в пулеметчика. Но, может, и не в пулеметчика, просто выстрелил туда, но выстрелил, и от этого я перестал смотреть на немца и тоже поднял винтовку, и приспособился за шестом пугала, за тоненьким шестом, жердиной, и стал стрелять. Пугало надо мной махало на немцев драными рукавами пиджака. Кепка с него слетела простреленная, а оно все махало, махало. Саша вытащил гранату, чуть приподнялся, швырнул ее, — это была ерундовая маленькая граната «РГ», но мотоцикл отъехал за избу, пулемет умолк. Мы покатились вниз, нырнули в ивняк, перемахнули через речку и побежали к лесу. Сперва шло мелколесье, ольшаник, а дальше — лес, редкий, болотистый, но все-таки лес.

Где-то в кустах мы свалились. Я отдышался, осмотрел себя, показал Саше сумку противогаза; ее пробило в двух местах. Противогазы мы давно выбросили. В сумке лежали гранаты. И — хлеб? Это был хлеб, который мы только что ели. Как я успел его туда сунуть, так я никогда и не понял.

— А могли бы взорваться? — сказал я, и мы захохотали. Хохотали изо всех сил, до слез хохотали.

— Здорово мы их шуганули, — сказал я. — Сколько ты выстрелил? Я раза четыре.

Мы воевали второй месяц. Окапывались, отходили, куда-то стреляли, но немцев мы по-настоящему не встречали, и делали то, что приказано, — а тут мы стреляли без команды.

— А где твоя шинель? — спросил Саша.

Скатка осталась в избе. Я до того расстроился, что хотел возвращаться назад, в деревню. Еле меня Саша удержал. Все настроение у меня испортилось. Попадет мне за шинель. Да и как объяснить взводному?

Послышались звуки моторов. «Броневики», — сказал Саша, и мы стали забираться в глубь леса. Мох бесшумно пружинил под ногами. Надо было искать наших. Они не будут нас ожидать. Мы шли, винтовки наперевес, готовые теперь ко всякой внезапности.

Посреди брусничной прогалины мы увидели военного. Он сидел на пне. Фуражка лежала у его ног. Редкие седые волосы плотно слиплись. Наверное, он был из нашего полка, но я его не знал. В малиновых петличках у него была шпала и интендантский значок.

Мы так обрадовались, что бросились к нему, махнув на все уставы. Он посмотрел на нас и не пошевельнулся. Нам стало стыдно за свою панику. Я застегнул ворот гимнастерки. Как можно спокойнее мы спросили его — где наши?

Он пожал плечами. Мы ничего не понимали.

— Нет полка, — сказал он. — Разбежались.

— Как же так, — сказал Саша, все еще на что-то надеясь. — Ведь это ж полк. Командир полка. И наш взводный, Леонид Семенович…

— У меня его кружка и помазок, — сказал я.

Интендант не слушал. Он даже не смотрел на нас. Глаза его были словно обращены внутрь, как будто он что-то рассматривал внутри себя.

Мы ждали, пока он объяснит обстановку. Он был командир, правда интендант, но все же командир, кадровый. Теперь нам нечего беспокоиться.

Из деревни по лесу начали стрелять минометы. Интендант вытащил наган, рука его тряслась.

— Товарищи, — сказал он шепотом. — Помогите мне.

— Вы что, ранены? — спросил Саша.

Он покачал головой и сказал самым обыкновенным голосом:

— Пристрелите меня.

— Как так? За что? Да вы что? Пойдемте.

— Не могу, — сказал он. — Сердце.

— Мы поведем, — сказал Саша.

— Я не могу идти. Совсем. Сейчас немец будет прочесывать лес. Давайте скорей. — Он протянул Саше наган.

Саша отступил.

— Есть приказ, — четко, по-командирски, сказал интендант. — Живым в плен не сдаваться! Знаете? — Рыхлый, грузный, он вдруг выпрямился, задеревенел. — Документы я закопал, — сказал он.

— Мы вас понесем, — сказал я.

Саша посмотрел на болотистый кочкарник, который тянулся невесть куда.

— Исполняйте, — сказал интендант, — эх, вы, ополчение!

Несколько раз за войну я вспоминал этого интенданта. В голодную зиму сорок второго года, когда мы пухли в окопах под Пушкином. После прорыва блокады, когда наш полк — это был уже другой полк — ушел вперед, оторвался. Вспомнил на бетонном прусском шоссе, когда я командовал танковой ротой.

— Ополчение, — повторил интендант.

Старшим лейтенантом я понял, что он имел в виду. Ведь это был полк, — почему же не выставили охранения, дозоров, как нас могли застать врасплох, как мы могли разбежаться без боя из-за нескольких мотоциклистов? Но тогда мы с Сашей Алимовым ничего этого не понимали.

— Едут, — сказал интендант, прислушиваясь. Ревели моторы. Возможно, неподалеку была дорога и по ней двигались броневики. — Товарищи… ребятки… есть же приказ… — И он заплакал. Он пробовал поднять, повернуть к себе дрожащее дуло нагана и не мог.

Страх его передался мне:

— А как же мы? А нам куда же?

— Перестань, — сказал Саша опасным от стыда голосом. — Пошли. — И он пошел, не ожидая меня.

— Стой, — сказал интендант. — Приказываю.

— Катись-ка ты… — сказал Саша, не оборачиваясь.

— Стой, — повторил интендант. — Стрелять буду!

Саша раздвинул ельник. Интендант вдруг вскинул наган и выстрелил. Саша подпрыгнул, упал, ломая ельник. Я стоял рядом с интендантом. Мне ничего не стоило вышибить или просто отнять у него наган. Вместо этого я стоял и одурело смотрел на него — как он выстрелил, потом положил руку на сердце, сидя все так же прямоугольно. Саша выругался, я кинулся к нему, в глубь ельника. Пуля не зацепила его. Мы постояли, прислушиваясь. Странные звуки донеслись с прогалины. Не то всхлипы, не то полузадушенный стон. А может, мне это показалось? Я ни о чем не спрашивал Сашу. Мы старались не смотреть друг на друга. Потом мы шли, сохраняя азимут нашего полка, чтобы солнце оставалось справа. Иногда мы останавливались, отдыхая, прислушивались. И через час, и через два мы все еще слушали тишину за нашими спинами. К вечеру мы встретили двух солдат из нашего полка. У них был компас, и теперь мы могли двигаться точно на Ленинград. Ночевали в лесу. Я лежал, прикрытый полой алимовской шинели, и все еще прислушивался, пока не заснул.