Ответный темперамент

– Какие серьезные у тебя надежды! – засмеялась мама. – Космического прямо-таки масштаба.

Насчет космической же глупости она не добавила. Видимо, это и так было понятно. Или, что вернее, маме просто не была присуща потребность в пустой иронии.

В таком же духе она отвечала на все прочие вопросы, которые задавались ей на протяжении недели. И вот наступил наконец вечер пятницы, и Ольге представилась возможность убедиться в точности маминых ответов.

Глава 2

Сосны обступали участок с трех сторон по периметру, а отдельные деревья стояли и у самого крыльца. Ежевикой был увит весь забор – во всяком случае, та его часть, которую можно было разглядеть, идя от ворот к дому.

Ольга шла от ворот к дому, и дорожка, недавно посыпанная мелким светлым гравием, весело хрустела под ее шагами.

Мама обернулась на этот радостный звук. Она стояла в конце дорожки, у самой веранды. В руках у нее были большие садовые ножницы.

– Ты что это делаешь? – спросила Ольга, подойдя поближе. – Привет, ма.

– Привет. Волчки с розовых кустов обрезаю.

– Что-что обрезаешь? – поразилась Ольга.

Все-таки сад сулил множество открытий! От них уже не захватывало дух, как захватывало в детстве, когда она читала об открытии Северной Земли, например. Но все же в повседневности и простоте этих маленьких нынешних открытий была какая-то неназываемая прелесть.

– Волчки, – повторила мама. – Если на новом побеге не по пять, а по семь листков, то, значит, роза вырождается в шиповник. И такой побег надо срезать.

– Надо же! – улыбнулась Ольга. – А кто тебе это сказал?

– Сама помню. С молодости еще. У твоей бабушки здесь был розарий. Вон там, видишь, где теперь смородина. – Мама показала на площадку перед домом; смородина выглядела там как-то не на месте. – Твоя бабушка Нина очень была всем этим увлечена.

– Смородину надо пересадить, – сказала Ольга.

– Да просто выбросить.

– Ну да, выбросить! Жалко же.

С тех пор, как появился этот сад, Ольга стала с благоговением относиться не только к деревьям, но и к кустам. Попробуй-ка его вырасти, куст! Да и цветок обыкновенный попробуй вырасти, если он так и норовит не прижиться, и непонятно еще, как перезимует.

– Нисколько не жалко. – Мама пожала плечами. – Куст старый, ягод от него мало. И красоты никакой – глупо он здесь посажен.

Конечно, она была права. Ольга и сама так думала.

– Смешной у нас с тобой разговор, – вдруг улыбнулась мама.

– Почему?

– Так. Старческий.

– И ни капельки не старческий, – обиделась Ольга. – Это все очень важно.

– Я и не говорю, что неважно. Но, согласись, в восемнадцать лет такие вещи важными не кажутся.

– Мало ли что не кажется важным в восемнадцать лет! – усмехнулась Ольга. – Что же мы теперь, Нинку начнем спрашивать, где смородину сажать?

– Да я не о том… Ну ладно, это ерунда!

Мама махнула рукой с той самой беспечностью, которая, Ольга легко догадывалась, с ума сводила мужчин в ее молодости. И вообще, весь этот разговор о возрасте в самом деле казался по отношению к маме ерундовым. Невозможно было поверить, что ей уже исполнилось восемьдесят лет. Восемьдесят! Эта цифра всегда казалась Ольге запредельной, просто-таки трагической. Близость смерти, ну, в лучшем случае, полное иссякновение жизненных сил – вот что такое был этот возраст, когда она думала о нем отвлеченно. Но когда он стал возрастом мамы, то как-то само собой оказалось, что ничего страшного в нем нет. Просто цифра, в абстрактности своей ничем не отличающаяся от других цифр, вот и все.

На юбилей Андрей подарил теще швейцарский велосипед и напомнил, что Лев Толстой именно в этом возрасте выучился на нем ездить.

– Лев Николаевич с младенчества ездил на коне, – напомнила та. – Так что навык держаться в седле у него был. Но подарок своевременный, спасибо. За молоком буду ездить.

Вообще-то велосипед не был для нее новинкой. Из маминых рассказов Ольга знала, что первый велосипед – не детский трехколесный, а настоящий – подарили ей родители на шестнадцатилетие.

Праздновали в этом вот самом саду. Под деревьями стояли столы, и гости забывали о расставленной на них еде, потому что с деревьев то и дело падали груши, такие сочные, каких, мама говорила, ей никогда в жизни больше есть не приходилось. Правда, она тут же добавляла, что ощущение сверхъестественной сладости и сочности тех груш может быть просто игрой памяти. И в самом деле, какие уж такие особенные груши могут вырасти в Подмосковье?

А на новом швейцарском велосипеде она в самом деле стала ездить за молоком в деревню. Мама была суха, легка и когда садилась в седло, то сзади казалась совсем девочкой – даже юбка вилась вокруг ее ног с девической соблазнительностью. Она не любила брюк и никогда их не носила, и Ольга переняла от нее эту странную привычку, которую Андрей, впрочем, находил очень женственной.

– Ты одна? – спросила мама.

– Ага. Андрей сегодня поздно освободится, только завтра сможет приехать.

– А тебе, конечно, не терпелось, – улыбнулась мама.

– Конечно! – засмеялась Ольга. – Может, и правда старею? – с удивлением проговорила она. – Кто бы мне лет пять назад сказал, что я в электричке буду трястись ради того, чтобы поскорее на травку попасть, обсмеяла бы, и все. А теперь…

Но мысль о собственном старении, что и говорить, неприятная, не успела задержаться у нее в голове.

– На ужин клубника со сливками, – сказала мама. – Все домашнее. Можешь себе такое вообразить?

– Не могу! – зажмуриваясь от восторга, ответила Ольга.

– Притом сливки настоящие, деревенские. Я с ними по утрам кофе пью. Приятное, скажу тебе, ощущение. Жизнь становится прекрасна и безумно хороша, – заключила она словами из какой-то оперетты.

На дорожке, огибающей дом, показался Назим.

– Здравствуйте, – кивнул он Ольге. И тут же обратился к маме: – Татьяна Дмитриевна, та будка, которая в конце сада была, на дрова не годится уже, очень дерево гнилое. Мы ее сожгем, да?

– Подождите сжигать, – сказала мама. – Вы ее разрушили? Сейчас я приду посмотрю.

Вести хозяйство большой усадьбы ей явно нравилось. В этом было что-то от романов ее любимого Толстого.

«Только корзиночки с ключами ей не хватает», – подумала Ольга.

Она только теперь поняла смысл этого хозяйственного атрибута. Раньше ей непонятно было, зачем для ключей нужна корзиночка, не проще ли положить их в карман. Теперь же оказалось – в какой там карман! Ключи не помещались даже в специальном плоском английском шкафчике, который Нинка приобрела для загородного дома, побывав в этом доме раза три, не больше. Ключи были от трех калиток и от трех ворот, по два ключа от каждой из двух входных дверей, от бани, от кладовки, от погреба, от сарая, еще от каких-то бесчисленных шкафов и ящиков… Все они были большие, старые, очень необычные, и хотя очевидно было, что ящики комода, например, можно и не запирать, но не выбрасывать же такие прекрасные ключи только потому, что на первый взгляд они кажутся бесполезными. Для чего-то же их завели в этом доме люди, которые получше разбирались в настоящей пользе!

Мама пошла вслед за Назимом в сад, а Ольга поднялась на веранду.

Веранда в доме была такая, которую, Ольга читала у Бунина, в помещичьих усадьбах называли балконом, то есть не застекленная, а открытая, обнесенная лишь невысокой деревянной решеткой. Это Ольге нравилось. Она и раньше, бывая в гостях у друзей – конечно, на обычных дачах, а не в дорогих коттеджах, – не понимала, зачем надо стеклить веранды. Зимой на них, застекленных, все равно холодно, летом жарко, и каждый год, приезжая на дачу весной, хозяева обнаруживают, что половина стекол перебилась за зиму.

Застекленные веранды были отголоском советских времен, когда в тесных дачных будках шла борьба за каждый квадратный сантиметр, на котором можно устроить спальное место; было бы странно, если бы Ольге они нравились.

А в их новом старом доме веранда была ажурная, просторная, вся увитая девичьим виноградом, и даже то, что терракотовая краска на ее решетке и опорах облупилась, придавало ей особенное очарование подлинности.