Когда пробуждаются вулканы

Колбин взглянул на часы и пересел ближе к рации. Подходило время разговора с долиной. Поставив кружку чаю рядом с собой, он включил радиотелефон.

— Алло, алло, Тигла! — доносился далекий голос.

— Тигла слушает.

— Говорит Соколов. Вы хорошо слышите меня, Евгений Николаевич?

— Слышу, слышу.

— Сегодня приступили к перевозке дома. Сообщите погоду.

— Погода пока солнечная. Повторяю: погода солнечная. Но в кустарниковой зоне, кажется, метель.

— Разведите костер, чтобы летчик вертолета мог ориентироваться.

— Здесь нет дров. И без костра найдет. Новости есть?

— Все по-старому. Ждите вертолет.

— Передайте привет Марине Сенатовой.

— Хорошо, передам. Как самочувствие? Правда, великолепно в горах?

— Как в первоклассной гостинице, Александр Федорович, — с иронией сказал Колбин и снял наушники.

В час дня прилетел вертолет. Под брюхом он нес щиты сборного домика. Вторым рейсом прибыли плотники. Они натянули палатку, развели костер, повесили громадный чайник. «И дрова нашлись», — с удивлением подумал Колбин, присаживаясь к огню. Плотники были, как на подбор, молодые, рослые, белозубые. Командовал ими высокий сухопарый старик с вислыми седыми усами и немигающим взглядом больших, чуть навыкате, голубых глаз. Напротив Колбина, по другую сторону костра, молодой паренек с увлечением читал книгу. Темнело, он пригибался все ближе к огню, чтобы разобрать строки.

— Сгоришь, — сердито сказал старик. — Брось глаза слепить, чаевать будем.

— Не хочу.

— Ну, как знаешь...

Где-то прогремел выстрел. Все прислушались. Перекликаясь в распадках, эхо замерло, наступила тишина. Петрович, так звали старика, расстелил на снегу кошму. Каравай хлеба домашней выпечки он резал целыми круглыми ломтями. Запахло домашним. Паренек глубоко вздохнул и закрыл книгу.

— Интересно? — спросил Колбин.

— Какой там интерес, — проворчал Петрович. — Водку пьют, туманно так говорят о жизни. Не поймешь...

— Это вы напрасно. Хорошая книга. «Три товарища» Ремарка. Может быть, читали? — обратился паренек к Колбину.

— Ремарк с его скепсисом сейчас в моде.

— И только?

— Я ученый, привык считаться с фактами.

— Из фактов надо еще выводы сделать.

— Я и сделал — скепсис Ремарка сейчас в моде. — Неправильный вывод. Ремарк большой гуманист, жизнь любит и людей любит, а как их сделать счастливыми — не знает.

— А вы знаете?

Уловив иронию в голосе Колбина, парень с вызовом ответил:

— Знаю. Батько учил: жить надо для людей и с людьми.

Колбина занимала беседа. Он знавал иных молодых людей, немного развязных, немного хвастливых, живущих по принципу: «Бери от жизни все». Они тоже увлекались Ремарком. Им нравился хмельной, тоскливый скептицизм его героев, их легкое отношение к любви. А этот молодой плотник утверждает, что герои Ремарка, вопреки всем болезненным наслоениям, глубоко человечны. Они суровы в своей нежности. Печальны в веселой насмешливости. Циничны в доброте.

— Циничны не потому, что плохие. Циничен мир, в котором они живут, — закончил паренек.

Колбин выбил пепел из трубки. «Умен для плотника», — подумал он, принимая от Петровича кружку пахучего чая.

К костру вышел человек с тяжелой ношей.

— Жаркое, — сказал он, сбрасывая груз к ногам Петровича.

— Хорош, — заметил Петрович, ощупывая убитого горного барана длинными узловатыми пальцами.

Охотник отер пот с крутого лба, жадно вдохнул запах пшеничного хлеба и широко улыбнулся.

— Плесни-ка чайку, Петрович, — и взял в руки ломоть хлеба. — Ну и задал же он мне работенку, — кивнул он головой на тушу барана.

После ужина все закурили. Молчали. Плотник, увлекающийся Ремарком, убирал посуду. Охотник, стоя на коленях, свежевал барана. Разговор начался незаметно, как это часто бывает в большой и дружной крестьянской семье. Кто-то лениво бросил реплику, другой ему ответил, третий добавил. И пошло. Петрович, как глава семьи, зорко следил за «детьми» и, когда они «расходились», одним словом одергивал.

Колбина удивляла основательность, интеллектуальная глубина суждений собеседников. Когда они, черт побери, успели приобрести столько знаний?

— Вы в самом деле плотники? — спросил он Петровича.

Тот повернул голову, с удивлением посмотрел на Колбина:

— Сомнение какое?

— Разговоры не плотницкие.

— А-а... Так мы коммунистическая бригада, товарищ ученый. Студенты все. В институтах учатся.

— И вы?

Петрович вздохнул:

— Отстал я.

Колбин промолчал. В годы его молодости ничего подобного не бывало.

«Время другое, — подумал он. — Но почему я лишь сегодня впервые встречаюсь с ними? А в газетах...» Размышления прервал чей-то звонкий голос. Колбин повернулся — у костра стоял Данила Романов.

— Не думал, что вы навестите меня здесь.

Данила сбросил рюкзак и устало опустился на него.

— По радио дали ваши координаты. Озеро на Синем я покинул утром, но не надеялся добраться до вас. Костер помог. Я уже облюбовал себе место на ночлег, да увидел ваш огонек...

— Выпейте чайку, — предложил Петрович. — После дороги чай — первое средство супротив усталости...

— Спасибо... — сказал Данила. — Благодать. Вот ведь как бывает: выпил кружку чаю — и счастлив человек...

Данила, как только забрался в спальный мешок, сразу же уснул. Он дышал медленно и ровно. Колбин долго лежал с открытыми глазами. Сегодня ему подкинули то, что он потерял в молодости, — веру в людей. Она вошла в душу и требовала себе места. А места ей не было. И душа болела. Колбин нащупал в изголовье флягу с коньяком и припал к ней губами...

Утро было звонкое. На небе — ни облачка. Тигла дымила, как мощная домна. Данила вышел из палатки, потянулся, потом сбросил рубашку и начал обтираться снегом.

— Евгений Николаевич! — звонко и весело крикнул он. — Выходи глотать солнце! Проглотишь первый луч — широко вздохнешь, проглотишь второй — улыбнешься, проглотишь третий — засмеешься, и будешь ты сильным и здоровым, будут бояться тебя горные духи.

Он пересказывал содержание корякского сказания о богатыре, питающемся солнечными лучами. Колбин уже слышал это сказание много лет назад, когда работал на Камчатке. Он стоял у палатки и смотрел, как Данила бросал на себя горсти снегу. Спина широкая, гладкая. Снег таял на ней, и крупные капли воды скатывались на землю.

Плотники, поднявшиеся с первыми лучами солнца, побросали работу и тоже смотрели на Романова. Петрович с размаху воткнул топор в бревно и подошел к ученым. Данила, закончив «купание», насухо вытирался полотенцем.

— Просим позавтракать с нами.

— А что будет, баран?

Петрович утвердительно кивнул.

— Пошли, Евгений Николаевич, — сказал Данила.

— Я не прочь полакомиться, — вяло ответил Колбин. После выпитого ночью коньяка голова у него гудела, как пробуждающийся вулкан.

Петрович разбросал остатки ночного костра и из широкой ямы, засыпанной тонким слоем земли, начал извлекать куски мяса, обернутые в баранью шкуру. Растягивая губы в ухмылке, довольно сказал:

— Жаркое в собственном соку.

— По такому случаю не грешно бы и стопку пропустить, — сказал Колбин.

— Ни-ни, — замотал головой Петрович. — Вино делу не помощник. Вот кончим дом, тогда и выпьем по чарочке.

Мясо чуть отдавало дымом и оттого казалось еще вкуснее.

Сразу же после завтрака плотники разошлись по местам и принялись за работу. Стук топоров звонко падал в тугой утренний воздух. Данила поглядел вверх. «Погода летная». Колбин вернулся из палатки, глаза у него блестели. Принимаясь за остатки мяса, сказал:

— Итак, я вас слушаю.

— Извержение Синего вулкана принесет большие беды населению.

— Знаю.

— Поток лавы запрудит реку. Вмешательство человека изменило бы направление движения лавы.

— Каким образом?

— Взорвать вулкан.

— Вы в своем уме! — воскликнул Колбин и швырнул необглоданную кость. — Черт знает что вы говорите!