Корректор жизни

Так встречали на каждых двух метрах, у каждой могилы. Пиршество продолжалось до самого вечера, доходило и до песнопений, вовсе, казалось бы, не приличествующих скорбному мероприятию, однако душа простого народа требовала, чего хотела, и получала это сполна. Души же умерших радовались, слетались по этим дням к своим могилкам, встречались с еще живущими родственниками, слушали их разговоры, знакомились с родившимися после их смерти потомками.

По окончании мероприятия на могилку ссыпались хлебные и пасхальные крошки, скорлупки от крашеных яиц, иногда оставляли и стакан с вином, и кусок пасхи. Не забывали и могилки соседей, на которые в этот раз не пришел никто.

И птицы тоже знали про этот день, и прилетали за своим угощением, собирая с могильных холмиков, оставленное для них, и окрестные собаки, и бомжи, и алкоголики, и нищие - все в этот день праздновали.

Господин Драгош вспоминал эти шумные дни, вспоминал, как единственный в нижней части кладбища деревянный туалет на два очка, разделенных стенкой, продырявленной, как решето, сотнями озабоченных ручонок, трещал по швам: очередь выстраивалась человек на пятьдесят. Как они мальчишками тоже выстаивали в этой очереди, имея единственную цель: вдруг повезет, и в соседнюю кабинку одновременно с тобой зайдет тетка, - тогда можно будет подсмотреть! А потом зайдет следующая, а потом еще, и еще... А очередь кричит: "Давай, выходи, хватит тебе там глазеть!"

Господин Драгош прикрыл глаза, предаваясь воспоминаниям...

-- Вы позволите присесть рядом с вами? - спросил по-русски чистенький старичок, тщательно и точно выговаривая все буквы. На старичке был светлый пиджак и светлые брюки, почему-то заправленные в высокие хромовые, "офицерские" сапоги. В руках у него была длинная темно-вишневая трость с бронзовым набалдашником.

-- Пофтим, пожалуйста, - ответил сразу на двух языках господин Драгош: по привычке, и чтоб не обижать собеседника.

-- Уже конец октября, а теплынь летняя, - продолжил старичок, - как вы думаете, долго еще продержится?

-- Кто ж его знает... Недельку, я думаю, еще будет тепло, а потом, все-таки, должно похолодать.

-- Смотрите-ка, на платане листья не только не все опали, они даже не полностью пожелтели. Удивительная осень, - продолжал болтать старик, начиная надоедать господину Драгошу, поэтому он никак не ответил, и стал разворачивать газету.

Старичок, казалось, это понял и замолчал, откинувшись на спинку садовой скамейки. Идиллия продолжалась минут пять, покуда к ним не подошла старуха нищенка, ковылявшая в сторону церкви.

-- Подайте, Христа ради... Дай вам Бог здоровья, и деткам вашим, и всем вашим близким, добра вам и удачи во всех делах, - запричитала она и по ее речи было ясно, что это занятие давно стало для нее привычным.

Господин Драгош продолжал читать газету, не обращая на нее внимания. Старуха не унималась:

-- Богородица за вас молится, беду от вас отводит, врагов ваших побеждает, подайте копеечку... Милосерд будь, заповедал нам Господь Бог наш, - продолжала бормотать старуха, протягивая сухонькую, почти черную от времени и загара ручонку.

-- "И что она пристала. Ведь у старика-то она явно не просит, весь этот спектакль для меня. Придется, видимо, дать, а то как-то неудобно..." - подумал господин Драгош и протянул старухе пол лея, - "многовато, но у меня других-то монеток нет".

-- Спасибо тебе, Раду, - с поклоном ответила старуха, - живи сто лет и не жалей полтинничек для бабы Жени. Я за тебя Богу буду молиться, а сегодня день для тебя будет хороший.

Старуха поковыляла к церкви, а застывший, как высохший стручок фасоли, старичок неожиданно расшевелился:

-- Так старуха вас знает? Вы, что, здесь часто бываете? У вас, должно быть, здесь кто-то похоронен? - затараторил он как типичный папарацци.

-- Я просто рядом живу... Но я и сам не понимаю, откуда она меня знает... - неохотно начал отвечать Раду Драгош, - а здесь у меня похоронен отец и дед, и другие родственники есть...

-- А матушка ваша на Дойне? - уточнил старичок.

-- Да, а вы...

-- Елисей Семенович, пенсионер, - перебивая его, представился старичок и протянул для рукопожатия ладонь, - в прошлом - юрисконсульт.

-- Раду Драгош, инженер, - ответил господин Драгош, протягивая в знак знакомства руку.

Старик не просто пожал ладонь, но вцепился в нее, и долго не отпускал, продолжая говорить:

-- Не удивляйтесь, люди довольно часто бывают весьма наблюдательны и проницательны, особенно нищие и цыгане. Наука отрицает наличие сверхъестественных способностей, а я, признаться, не просто верю в это, я сам неоднократно бывал свидетелем поразительных, неправдоподобных вещей. Вот, например, во время войны был случай, - Раду вежливо, но настойчиво все-таки вытянул свою ладонь из удивительно цепкого стариковского кулачка, - Я находился в госпитале в городишке под Владимиром. Название я помню, но это не имеет значения. Я уже начал поправляться, но с койки пока еще сойти не мог, а сиделкой у нас была замечательная русская женщина, знаете, такая настоящая русская баба, которая "в горящую избу войдет, и танк на ходу остановит". Звали ее Клавдия Петровна, но это не важно. Она потрясающе умела выхаживать раненых. При ней раны заживали быстрее, боль утихала - честное слово! Вы мне не верите?

-- Вполне, почему же не верить - это вполне объяснимо...

-- Но не об этом я хотел вам, господин Драгош, рассказать, - с жаром продолжал Елисей Семенович, - у Клавдии Петровны сын был на фронте, как и у всех собственно, в этом тоже ничего удивительного не было. Однажды произошло вот что. Клавдия Петровна не вышла на работу, что было явлением невероятным, невозможным. И дело даже не в дисциплине тех лет, просто она была очень добросовестным человеком. Поскольку жила она рядом с госпиталем, медсестры сбегали узнать, в чем дело и тут-то все и стали удивляться. У ней на квартире жила семья эвакуированных с Украины, и они сказали, что Клавдия Петровна ночью встала, оделась, ничего не сказала и ушла. Они решили, что ушла в госпиталь, - такое не раз бывало, и не волновались. Но в госпиталь она не приходила. Исчезла, значит. Городок маленький, человек не иголка, время военное, бдительность на высоте: вскоре выяснили, что ночью она была на станции и села в проходящий скорый из Москвы. Представляете?

-- Угу, - поддержал разговор Драгош.

-- Неделю все терялись в догадках, наконец, она вернулась. И вот тут, молодой человек, начинается самое интересное. Куда бы, вы думали, она ездила?

-- ???

-- А ездила она в Саратовскую губернию, в деревню Лошадиный Брод, в госпиталь, который организовали в местной школе. Как вы думаете, зачем ей понадобилось уехать за семьсот верст, потом сутки тащиться пешком по саратовской степи без пищи и воды?

-- Не знаю, - вежливо ответил господин Драгош.

-- К сыну, - почти закричал, вставая в оживлении, Елисей Семенович, - к собственному сыну! Он лежал в этом госпитале и уже почти умер. Она сама мне потом не один раз рассказывала, как ей приснился сон, в котором она увидела раненого сына, видела, как ему делают операцию, как стала развиваться гангрена, она увидела во сне всю дорогу, все вокзалы и поезда, на которых можно добраться, весь путь по степи до деревни Лошадиный Брод - все-все, в мельчайших подробностях. И она встала, оделась, взяла только документы и деньги и немедленно отправилась на станцию. Ну, как вам?

-- Потрясающе, я, кажется, что-то подобное читал...

-- Читал он! - возмущенно закричал старик, - Да она ни разу за всю жизнь из городка не выезжала, не то, что про Лошадиный Брод, она и про Саратов-то ничего никогда не слыхала. А добралась, и поспела вовремя: три дня от сына не отходила, а спасла и жизнь его, и ноги ему спасла. И он пришел в себя, и мать свою узнал, - тут губы старичка задрожали, и он заплакал, но закончил, - а она вернулась...

-- Да, правильно говорят, что молитва матери со дна моря достанет, - чтоб хоть как-то прореагировать, сказал Драгош.