Вражда

- Всего лишь одна встреча на пути старой вражды - что она может изменить?

- О, многое! Впредь я воздержусь атаковать Властителей Зимы - и огнем, и словом, все равно. Если только вы не нападете первыми; тогда берегитесь.

- А я стану спрашивать - не состоит ли мой противник в родстве с Господами Огня. Тех, кто скажет «да», я буду склонять к мировой.

На улице молодой Кефас ловил ладонью капли, падавшие с края крыши. Несмотря на пасмурное настроение, лицо его освещала улыбка - как не радоваться солнцу, голубому небу и оттепели, чудесно нагрянувшей в город. Подумать только - пять часов назад над улицей трещал мороз, стояла немая иссиня-черная ночь, а с рассветом прилетел на теплых крыльях южный ветер и продул оледеневшие улицы, выметая прочь кусачий холод и гнетущую тьму.

Гереон смотрел вдоль Второй набережной - становилось шумно, люди на тротуарах мелькали в своей внешне бессмысленной муравьиной суете. Но его зоркий глаз усматривал в беспорядочном перемещении фигур зловещий порядок смерти - вот выносят из дома стонущего, а вон там прорывается плач по умершему; подъезжает фура, и полицейский чин распоряжается, как класть на телегу труп, и дворник накрывает застывшее, скрюченное тело мешковиной. Холодная беда многих обморозила, а иных убила - особенно малоимущих людишек, что ютились в плохо отапливаемых мезонинах. Господин в бархатном пальто, выйдя из пролетки, изумлялся рассказу приказчика:

- Всю ночь разве?.. верно, вечером был морозец, но потом стало мягче.

- Нет же, месьер, уверяю вас - ночь напролет калило, мы едва не обратились в сосульки.

- Ну, не преувеличивай!

- А вон смотрите - насмерть поморозились! Полусонный, продрогший консьерж, кланяясь, отворил дверь высоким и сильным ругам, сопровождающим кареглазую девицу в сине-черном ольстере. Старый привратник никак не мог припомнить - когда он впустил в дом эту троицу?.. Десять центов, опущенные ему в ладонь черноусым ругом, заставили консьержа забыть о сомнениях. Видно, что господа из глубокой провинции, но понимают в том, как благодарить за услуги.

Поравнявшись с Кефасом и Гереоном, Цахариас и Черноусый в знак почтения наклонили голову и приложили пальцы к отворотам шапок. Жемчужно-серые ответили легкими полупоклонами, немного приподняв свои цилиндры.

- Рад видеть вас в добром здравии, монсьер Цахариас.

- Взаимно рад, монсьер Гереон. Прекрасная погода, не правда ли?

- Если бы погоду можно было делать, я сказал бы, что она сделана мастерски. Можно поздравить автора погоды.

- Есть мастера куда более искусные - скажем, по части отнятия природных дарований. Как по-вашему - возможно ли, не прикасаясь, избавить человека от навыка правописания или умения бегать и прыгать?

- Так же легко, как вернуть утраченное, - Гереон с невозмутимым лицом (надо уметь достойно проигрывать) по часовой стрелке обвел серебряным набалдашником трости воображаемый овал вокруг Рагнхильд, разрушая результат кропотливого труда.

- Премного вам обязан, монсьер Гереон.

- Не стоит благодарности.

- Я высказался о том, что вас заботит.

- Я все слышал. Вы поступили достойно.

- Всего вам наилучшего, господа, - руги и ругинка скрылись в подворотне. Спустя пару минут за домом грохнуло, как если б выпалила пушка, а над крышей быстро сверкнуло зарево. Господин в бархатном пальто вздрогнул и порывисто обернулся:

- Эт-то что такое?! Прямо у берега взрывают, что ли?.. Так ведь и стекла повышибет!

Гереон проводил взглядом то, что могли видеть лишь они с Кефасом, - три стремительных тела, взвившиеся в зенит и затем крутым поворотом «все вдруг» перешедшие в горизонтальный полет.

- Пора подняться и поговорить с ним, - нерешительно предложил Кефас.

- Трудно будет втолковать ему, что мы действовали исключительно в его интересах, - Гереон был грустен. - Особенно в том, что касается денежных дел.

- Надеюсь, он поймет - мы только пытались удержать его и заставить жениться. И еще… Гереон, мы увидим не того, кто ночью не пускал нас в дом. Она дышала на него, и даже в лицо. Прежний Гертье сгорел.

Снег сошел, и расцвели сады, опал вешний цвет, и налились колосья и плоды. С приходом осени, богатой яблоками и вином, усадьба Свенхольм стала прихорашиваться, готовясь к свадьбе.

Барон Освальд дан Лейц принимает гостей. В Свенхольм съезжаются родственники, добрые знакомые, соседи дальние и ближние, их дочки на выданье, их сынки с мечтами о славе и богатстве, какие-то вытащенные из чулана сказочные горбатые бабушки и зловещие деды, скрипящие на ходу, с перекошенными параличом лицами. По господскому дому, вырываясь из окон и эхом отдаваясь меж хозяйственных пристроек, гуляет громкий голос графа Гальдемара. Этот длинный и неугомонно подвижный родич, без пяти минут сват Освальда, с утра в подпитии, но никто не в состоянии понять, насколько пьян сьер дан Валлероден. И трезвый, и хмельной, он одинаково быстро шагает на ногах-ходулях, горланит, машет руками, как огородное пугало на ветру, целует в мокрые носы охотничьих псов, нахваливает стати лошадей и готов на пари с кем угодно стрелять по мишеням.

В иные времена граф Гальдемар отправился бы через море на спор, что первым водрузит знамя с крестом на главной мечети Иерусалима - причем, скорей всего, он позабыл бы поставить домашних в известность о своем поспешном отъезде.

Старый граф Марей дан Валлероден приехал из своего имения со штатом слуг - двое дюжих молодцев носили его в резном кресле с мягкими подушечками, лектриса читала ему из Белой книги, а мальчик опахалом отгонял мух от графской персоны.

После утонченного и модного житья в Маэне вновь попав в захолустное общество, Гертье недоумевал - как он мог здесь родиться и жить? Как вообще можно жить среди помешанных на псовой охоте фанфаронов, пропойц, сдобных безмозглых девиц и паяцев, непрестанно дергающихся от наследственных нервных болезней? Гертье старался не оказаться в компании, не попасть кому-нибудь лишний раз на глаза, чтобы не вызвать шквала глупейших вопросов и плоских свадебных острот о первой брачной ночи. Впрочем, и за глаза его склоняли почем зря, и он это точно знал. Помогал слух - и от природы чрезвычайно острый, он стал небывало чутким после того, как ушей коснулся огонь Рагнхильд.

Он слышал, что говорят за стеной, любое слово, каждый вздох.

- Жених изысканно одет, прямо-таки красавец.

- И каждая его пуговица куплена на деньги тестя.

- Похоже, барон оплатил также наряды свата и сватьи. - Обеднели Валлеродены… Одно спасение - богатая женитьба. Видели Атталину?

- Мимоходом. Лица нет на несчастной. Каково ей выходить за неимущего? Только название что студент и кавалер, а за душой ни цента.

- Троюродные. Наплодят дегенератов.

- Вдобавок она - лунатичка.

- Да что вы?!

- Так и есть. За ней много чего замечали…

- Она… о, пресвятые угодники… до брака?

- Это бы еще ладно. А ходить ночами по лугам в одной рубашке - это, по-вашему, нормально?

С горьким осадком в душе уходил Гертье в другую комнату, а там слышались беседы из лакейской. Нет-нет да и мелькнет феодальное желание вырвать прислуге язык.

- Бедняжка наша, птичка наша! Отец родной отдал на погибель. Что бы ему на палец выше не взять, мимо выпалить, чем попасть в отродье Брандесьеров…

- Сьер Освальд бьет без промаха, с зароком - если нацелился, то пли!

- Пропадет ни за что наша хозяечка, совсем молоденька!

- Дурацкий твой ум!.. Может, так лучше - пых, и нету. Чем вечность гореть в пекле, легче краткий миг мученьев претерпеть. Это расплата за родство проклятое, за то, что по ночам бродила…

…Атталина сидела напротив зеркала, вглядываясь в свое отражение. Что будет вместо лица завтра? Сожженная, сочащаяся кровью алая маска боли…

Даже если вся родня, посещавшая Свенхольм при свете звезд, соберется вокруг как заслон, это не поможет. Огонь везде - в лампах, свечах, спичках, папиросах, трубках и сигарах, в бутылках с пиронафтом. Придет ночь - и огонь будет зажжен, чтобы прогнать темень. А настанет зима - он будет дарить тепло. Пишут про «русский свет», какие-то беспламенные свечи, горящие от электричества, - но и от них будет веять zhar, сила огеньдеша.