Чёрный Дьявол

Макар взял пса на кабанью охоту. И не успели они миновать седловинку, как Буран бросился в распадок, где кабаны остановились на дневку. Пес звонко залаял, кабаны сорвались с лежки и метнулись в разные стороны. Буран с ходу схватил одного секача, тот крутнулся и встал задом к дубу. Макар вскинул бердану, ахнул выстрел, смертельно раненный кабан заковылял по снегу, забился. Буран оседлал зверя и, пока подбежал Макар, успел придушить подранка.

— Ну вот и все, — почесывая затылок, сказал Макар. — Ежли найдется хозяин, все золото ему отдам за тебя.

Макар на том и оставил охоту. Суетился на пасеке. Выставлял пчел на улицу, слабые семьи подкармливал медовым сиропом, выметал из даданов отсев, отмершую пчелу.

Сошел снег, повеяло теплом. Пес слонялся по пасеке, греб лапами старую листву, дремал на смолистых стружках, томился. Он не раз подходил к Макару, смотрел в его глаза, приседал на передние лапы, лаял, звал в тайгу. Макар журил:

— Ну чего тебе не сидится? Нет сейчас охоты: зверь худой, пушнина полиняла. Сиди дома.

Но Буран не захотел сидеть дома. Ранним утром он убежал в тайгу. Макар встревожился, хотел идти искать его. Но пес вернулся, и не один. Он нес на спине убитую им косулю. Подошел, положил трофей к ногам хозяина, завилял хвостом, ожидая ласки. Макар плюхнулся на пустой дадан, не в силах выговорить слова от изумления. В глазах застыла страшинка. Бывали и у Макара такие собаки, которые легко догоняли косулю, особенно по весне, когда косули слабы, но чтобы принести домой, такого он еще не видел. Но откуда знать Макару, что в крови Бурана есть и кровь волков? Волков, которые бросают убитого ими зверя на спину и легко уносят в свое логово.

Опомнившись от удивления, Макар заговорил с собакой:

— Вот ястри тя в нос, да рази так можно варначить! Ты ведь всю живность в моем угодье передавишь. К тому же самку ухайдакал. Пошли в ледник, там ты увидишь, сколько у нас мяса. — Макар повел пса в ледник. — Смотри, вона лежит туша кабана, вона изюбра, вона пять косуль. Куда нам еще? Вот наступит пантовка, пару пантачей подстрелим. Будет снова едома и деньги. Ведь панты стоят дорого. Потому нишкни! Чтобы я не видел такой шалости! — строго заговорил Макар.

Пес впервые в голосе хозяина услышал недовольные нотки. Поджал хвост.

— Без моего спроса ни шагу в тайгу! Понял ли?

Буран отошел в сторону. Не мог он понять, в чем его вина. Косулю гонял больше часа, долго она водила его по кругу, пока пес не догадался по-волчьи срезать кривую. Срезал и догнал зверя. А потом нес этакую тяжесть на спине. Она сваливалась, тащил ее волоком, пока не приловчился. И здесь ему нагоняй! Забился под низкое крыльцо и до вечера не выходил оттуда.

Обиделись друзья друг на друга, неделю дулись. Надоело. Первым предложил мировую Макар. Подошел к псу, положил тяжелую руку на голову и ровно заговорил:

— Вишь, какое дело-то, Буран, здесь мы с тобой хозяева, потому и должны сами радеть за таежную живность. Ведь она без призору, никто ее не жалеет, бьют все, кому не лень. А мы-то люди, мы должны жалеть зверя, зря и без меры не убивать. В это время всякая тварь водит за собой дитя. Вот в той косуле было два мальца, они так и не увидели свет. Ты их убил. Непорядок это.

Понял пес хозяина или нет, но больше без Макара не ходил в тайгу. Мир был восстановлен. Да и жить скоро стало веселее. Пчелы понесли мед с бархата, с клена. Ивайловские ребятишки сбегались к Макару, помогали ему крутить ручку медогонки, Макар кормил их медом вволю. Потом они затевали игру с Бураном. Тот сразу понял, чего от него хотели дети. А они хотели, чтобы Буран играл с ними в прятки. Что же, согласен. Вставал головой к омшанику, ждал, пока все разбегутся, а потом шел искать. Он находил ребятишек под крыльцом, на деревьях, даже на чердаке, куда, конечно, не мог забраться, и отчаянно лаял. Одного он не мог понять, почему они бегут к омшанику и громко кричат:

— Тук-тука! Тук-тука!

Хорошо на душе у Макара, улыбается он, глядя на игру Бурана и детей. Заглядывают к нему мужики на кружку свежей медовухи. Зашел однажды и Хомин, решил сгладить прошлые размолвки. Но тут еще глубже вошел в трещину клин. Смотрел, как чужие дети едят ложками мед, не удержался:

— Васька, стервотина, ешь мед-то не ложкой, вылезет на пузе, пчелы тебя заедят. — Повернулся к Макару и горячо заговорил:

— Макар, да разве так можно? Ить это деньга шальная в их пасти лезет. Ты что, сдурел, старик?

— Пока нет. Они едят божий дар, пусть едят. Поешь и ты. Не жалко.

— А мне жалко, Макар Сидорыч, ты ведь добро на ветер пускаешь.

— А вон и твои плетутся «пчелки». Тоже меду захотелось, — кивнул Макар на хоминский выводок. Дети Хомина, словно гуси, растянулись цепочкой по тропе. Чинно, по росту. — И для них тебе моего меду жалко?

— И для них жалко, ведь это деньги. Ребятишки и на хлебе проживут.

— Скажи, Евтих, отчего люди перестают быть людьми?

— Это ты к чему?

— А к тому, что ты стал скверным человеком. Помнишь, я тебе добыл трех изюбров, что ты с ними сделал?

— Продал.

— А как?

— Как все продают.

— Ежли бы как все, а то ведь ты смешал изюбрину с мясом дохлой коровы и продал за свежину.

— А тебе что, не все равно, как я продал? Ну, Макар, быстро ты забыл, кто выволок тебя из реки! — взъярился Евтих.

— Ах вот ты о чем? И ты скоро забыл, кем был. Теперь ты сам уже не работаешь, только указываешь, полон двор работников. Кто тебе дал их? Молчишь! Верно, что память людская с гулькин нос. Вон отсюда, не могу смотреть на тебя! Вон!

— Ну погоди, ты еще меня вспомнишь! — крикнул Хомин, вскочил на коня и ускакал на свои пашни.

— Ешьте, дети, пчелка носит мед для себя и для людей. И не слушайте Евтиха, мед на пузе не выступает. Это он от жадности такое говорит. Ешьте, всем хватит.

И верно, всем хватило.

У Макара сто пчелосемей. За один медосбор они приносят столько, что одному Макару за пять лет не съесть. Мед он не продавал. Зачем? Пусть все едят, вспомнят доброту Макарову.

После сладкой еды вся ватага бежала на берег реки. Бежал с ними и Буран.

На реке мальчишки ловили жирных линьков, хариусов и вечером варили с Макаром отменную щербу в чугунном котле, в котором Макар топил воск, варил панты. Шел дружный ужин, ели кто из чего: из котелков, чашек, плоских туесков — добро, ложек было с избытком, их Макар настрогал в долгие зимние вечера. Потом начиналось чаепитие с медом. От чая пахло лимонником, тайгой и дымом. Наевшись, дети мыли посуду и рассаживались вокруг Макара. У него была заветная цель: приучить детей не бояться тайги.

— Что есть тигр? — спрашивал Макар. — Васька, отвечай.

Вихрастый Васька сильно шмыгал простуженным носом, скользил голубыми глазами по зелени сопок и, сам похожий на молодой дубок, отвечал:

— Тигр — самый сильный зверь в тайге. На человека зряшно не нападает, ежели не ранен и здоров. Матка за детей дерется славно. Она опаслива, ходит очень осторожно, как кошка, можно и не услышать ее шага.

— Верно. Шел я по осени с охоты. У обрывчика на меня нанесло дурным духом. Принюхался, чую, давлениной пахнет. Начал с обережкой подходить к обрывчику. Заглянул туда и застыл столбом. Под яром играли два котенка тигровых. Ну все у них кошачье: беззлобно тискали друг друга за шеи, убегали, катались, придавливали лапами… Вот ты, Федьша, скажи, что бы ты сделал?

— Я бы снял бердану и перестрелял котят, потому как в прошлом году тигр унес у нас телку.

— Перестрелял бы? Один? Вернулась бы самка, глянула, что котят нет в живых, что бы она сделала? Ответь-ка, Саня.

— Она бы догнала Федьку, — подал голос Санька, — и ночью, как мышонка, прихлопнула бы его.

— А я был бы у костра. Звери огня боятся, — упирался Федька.

— Боятся, говоришь? Нет. Звери боятся только большого пожара, — вел свой урок Макар. — Костров и низовых пожаров они ничуть не боятся. Вот был случай с охотником Исааком. Спал он у костра, проснулся оттого, что на лицо упали капли воды. Думал, дождь начался. Открыл глаза и себе не поверил: медведь забрел в речку, окунулся, подошел к костру и, как собака, отряхнулся у огня, притушил его. Кто знает, для ча он это делал. Озоровал ли или хотел Исаака поломать? Угнал его Исаак криком. Може, это байка, а вот я сам видел, когда, дикие кабаны шли за пожаром, был низовой пожар, и поедали поджаренные желуди. А раз видел, как по кромке низовика спокойно бродили изюбры, потому как знали, что такой пожар им не опасен. Боятся они пожара-верховика. Значит, у костра ты от тигрицы не спасся бы. Не спасся бы и днем. Вот и смекай… Ваньша, а ты что бы сделал?