Страница 45 из 136
— Если б не императорский двор, на какие б деньги поставили себе дворец в предместьях всякие мудреные церемониймейстеры и красильщики тканей, ювелиры и резчики слоновой кости?..
Затем фантазия его понеслась в тропические моря далекой Индии, где рабы-ныряльщики для византийских царей добывают редкостный жемчуг и сами становятся пищей акул… А рабы-поденщики на далеком острове Аустралис…
Никита с разгону чуть не ударился в спину невесты, потому что шествие внезапно затормозилось — церемониймейстеры устанавливали в его середине высокопоставленных военных, которых в обычный порядок процессии добавляли из уважения к жениху.
«А кстати, — подумал Никита. — Куда девался этот симпатичный Дионисий, о котором ходили всякие легенды, будто он царя вылечил, будто он с того света прилетел?.. Он ведь, кажется, был в форме офицера императорской тагмы? У нас все так: все кричат, все болтают, но узнать ничего решительно невозможно!»
В это же время невеста, шествуя под бременем всяческих нарядов и украшений, тоже несколько успокоившись, думала о своем. Она думала, конечно, о будущем муже. Сквозь двойную фату сбоку она видела его горбоносый профиль, оправдывавший его родовое имя Врана — Ворон, чем-то похожий и на гордые бюсты древнеримских полководцев. «Неужели ему почти семьдесят? У него же и морщин нет на лице. Какая мужественная складка у бровей!»
Ей много успели нарассказать о женихе. Она знала, что у своего отца он был под командой, служил простым весельщиком на военном дромосе. А отец был вначале военнопленным, заслужил свободу и честь ревностной службой.
И чем-то напомнил ей заслуженную боевую лошадь, которая и везет и везет, даже и ранения имеет, а все добротой и надежностью привлекает к себе. Вспомнила, как она отметила про себя: он подает команды тихим «голосом, а они исполняются мгновенно!
«Ипа!» — шепнула она, непроизвольно подумав, что ведь придется как-то мужа звать в интимной обстановке. «Ипа» — это уменьшительное от «гиппос» — конь, на простонародном диалекте.
И он услышал ее и тоже скосил взгляд вниз, пытаясь взглянуть ей в лицо. Но тотчас послышалось шипение этериарха, ответственного за церемонии: «Всесветлый, не шевелитесь, все римляне смотрят только на вас…»
И еще один знаменательный разговор состоялся в притворе церкви Косьмы и Дамиана, в колоннаде среди почетных гостей обручения. Там присутствовал великолепный, похожий на дебелую женщину венецианец Альдобрандини, который пылко рукоплескал на все показываемые чудеса византийской церемониймейстерской школы. К нему подошел генуэзец, оружейник де Колон, тот самый, которого Денис прозвал «старший предок Колумба», и венецианец воскликнул, пожимая ему руку:
— О мадонна! Какой блеск, какая выдумка! Если б так было здесь во всем! Вы знаете, я вчера осматривал их оборонительные укрепления возле Золотых Ворот…
— Ваше превосходительство, вы же знаете суждение великого Фридриха Барбароссы: в Византии сосредоточены две трети всех богатств мира, тогда как на все другие страны — на нас, на вас, в совокупности, только одна треть. А по какому праву?
— И поэтому вы, итальянец, служите тем двум третям мира?
— Служил, ваше превосходительство… Но всему приходит конец. И пусть знают западные монархи — здесь вся сила, как говорится, ушла в песок. Все гнило, все шатко — приходите, возьмете все голыми руками.
— К сожалению, западные монархи занимаются выяснением отношений вокруг какого-нибудь торфяного болотца на берегу Атлантического океана… Но это изменится скоро. Мне очень хорошо говорил о вас синьор генуэзский резидент.
Сутулый старший предок Колумба с благодарностью раскланялся, они отошли вглубь и заговорили о каких-то суперважных вещах.
— Пора, пора итальянским общинам, — закончил беседу красавец Альдобрандини, расправляя черные волосы по плечам, — пора забывать распри, объединяться вокруг общей идеи завоевания Востока. А вы конкретно используйте все свое влияние, как и раньше, чтобы в Византии поменьше производилось оружия. Вообще, пусть будет кавардак, чем хуже, тем лучше!
Когда же наконец обременительный спектакль окончился, церемониймейстеры подхватили свои жезлы, а попы кадила, любопытствующий народ разбежался по харчевням, а смертельно усталой невесте подали пышные носилки.
Жених протодоместик Врана Комнин пригласил садившуюся в носилки Теотоки и ее родственников посетить военный парад в его ставке в Редеете.
Там, среди роскошных вилл и купален столичной знати, довольно обширный квадрат земельных угодий был превращен в военный лагерь, посреди которого красовался плац. Невеста, окруженная плотным кольцом своих людей — Хрисы, Бьянки, Фиалки, Иконома, даже Никиты, в сопровождении Манефы Ангелиссы, которая, как вдова военного, хорошо знала всю относительность римских понятий о чести и целомудрии, и вступила на трибуну под хлопающий от ветра тент.
Среди множества обращенных к ней обветренных и загрубелых лиц, обтянутых под подбородком ремешками шлемов, она увидела и улыбающееся лицо Враны. Он даже подмигнул ей: держись, мол, веселей! И ей стало вдруг действительно легко и весело, она сбросила пелерину, потому что пекло солнце, и засмеялась. Манефа посмотрела на нее с некоторым удивлением.
А протодоместик Врана Комнин поднял над головой орленый жезл и тут же устрашающе заревели римские трубы-букцины и легионы начали марш.
Они двигались четким строем, синтагма к синтагме, все в пернатых шлемах, в одинаковой форме, чего, кстати, никак не могли добиться западные короли. Только рыцарским орденам, да и то сто лет спустя, удалось добиться строевого однообразия. Весь принципиальный индивидуализм, геройское своеволие странствующего рыцаря, богатыря-одиночки, паломника, отдавшего себя в жертву идее, выражались в преднамеренной пестроте и своеобразии его наряда. У византийцев же, как и у древних римлян, они были всего-навсего послушные винтики военной машины.
Никита-историк и тут оказался раздираем скорбными мыслями. Как могло случиться, что римская армия, по всеобщему признанию лучше всех снаряженная и устроенная, вот уже тысячу лет только и терпит поражения, то от западных варваров, то от восточных кочевников, в результате чего оказались отняты благодатнейшие земли и на Западе и на Востоке? А один самозваный князь из русских, тот даже ухитрился щит свой пригвоздить на священных воротах Второго Рима!
Из-под зонтика Теотоки видит, что главнокомандующий Врана и не смотрит на свои проходящие войска. Он поднял восхищенное лицо на невесту, а справа и слева серьезнейшие генералы тоже глядят только на нее, на ничтожную девчонку в общем-то… И ей становится невообразимо весело, она щекочет стыдливого Фиалку и тем доводит его до слез.
А букцины ревут вновь и вновь. «Гей!» — обращается командующий к каждой проходящей части, по мере того как она равняется с его трибуной, и поднимает приветственно жезл. А вот и гвоздь праздника — катафрактарная конница, введенная в римское войско Комнинами. Это огромные, как бочки, витязи, закованные в кольчуги. Еле от тяжести движутся, еле держат равнение, еле сидят на своих конях-монументах. Но именно такие чудовища одерживают победы в сражениях последних ста лет, с тех пор как Готфрид Бульонский привел их под стены Иерусалима.
Прощаясь, Врана сказал, что хотел бы своей избраннице два слова сказать наедине. И опекунша Манефа согласилась, хотя по византийскому домострою таковой разговор в период меж обручением и венчанием совершенно невозможен. Спутники Теотоки отошли в сторону, каждый занявшись своим разговором.
— Гей! — начал Врана, словно он еще перед шеренгами катафрактов. — А не встретиться ли нам, голубка, где-нибудь без наших тетушек и начальников штаба, не поговорить бы по душам? Могу честью своей поклясться…
Теотоки слушала его без малейшей неловкости, как будто он ей ровесник.
— Честь протодоместика чего-нибудь да стоит, — улыбнулась она. И тут ей пришла в голову дикая мысль. И как всякая дикая мысль, она у нее должна была быть немедленно реализована.