Страница 8 из 71
Зима 1814/15 годов была удачной для Жозефа, который, благодаря тайному покровительству г-жи Декуэн и Бисиу, ученика Гро[9], ходил работать в знаменитую мастерскую, откуда вышло столько разнообразных талантов и где он тесно связался с Шиннером. Наступило двадцатое марта[10], и капитан Бридо, присоединившийся к императору в Лионе и сопровождавший его в Тюильри, был назначен командиром эскадрона гвардейских драгун. После битвы при Ватерлоо, где он был ранен — правда, легко — и где заслужил офицерский крест Почетного легиона, он остался при особе маршала Даву в Сен-Дени и не был зачислен в Луарскую армию[11]; благодаря покровительству маршала Даву, его не лишили офицерского креста и чина, но перевели на половинное жалованье.
Жозеф, беспокоясь за будущее, занимался в тот период с таким жаром, что несколько раз во время урагана событий сваливался больным.
— Это от запаха красок, — говорила Агата г-же Декуэн, — он непременно должен бросить свои занятия, они вредны для его здоровья.
В ту пору она беспокоилась только за своего старшего сына, подполковника; в 1816 году она снова увиделась с ним, когда его перевели с девяти тысяч франков жалованья, которые он получал в качестве командира драгун императорской гвардии, на уменьшенный оклад в триста франков в месяц. Для него она привела в порядок мансарду над кухней, истратив часть своих сбережений. Филипп стал одним из бонапартистов — завсегдатаев «Кофейни Ламблен», настоящей конституционалистской Беотии[12]; он усвоил привычки, манеры, стиль и образ жизни офицеров на половинном жалованье, а так как он был совсем еще молодым человеком — двадцати одного года, — то и превзошел их, серьезно поклявшись в смертельной ненависти к Бурбонам, не признавая их, даже отказываясь от представлявшихся случаев поступить на службу в армию в том же чине подполковника.
По мнению матери, Филипп обнаруживал большой характер.
— Отец не мог бы вести себя лучше, — говаривала она.
Половинного жалованья Филиппу хватало, он не вызывал лишних затрат, в то время как Жозеф целиком находился на содержании обеих вдов. С этого времени уже вполне проявилось предпочтение, оказываемое матерью Филиппу. До сих пор оно было тайным, но преследования, которым подвергся верный солдат императора, воспоминание о ране, полученной любимым сыном, его мужество в несчастье, которое, хотя и постигло Филиппа по его доброй воле, казалось ей несчастьем благородным, — все это переполняло нежностью сердце Агаты. Восклицание «он несчастен!» оправдывало все. Жозеф, отличавшийся простодушием, свойственным художникам, особенно в начале их поприща, да к тому же приученный восхищаться своим великим братом, нисколько не был уязвлен предпочтением матери, он оправдывал ее, разделяя тот же культ но отношению к храбрецу, передававшему в двух сражениях приказы императора и раненному при Ватерлоо! Как сомневаться в превосходстве этого великого брата, которого он видел в прекрасном, зеленом с золотом, мундире гвардейских драгун, командующим своим эскадроном на Майском собрании[13]!
Впрочем, Агата, несмотря на неодинаковое отношение к детям, была прекрасной матерью: она любила и Жозефа, но не слепо, она не понимала его, вот и все. Жозеф обожал мать, тогда как Филипп позволял ей обожать себя. Все же драгун смягчал для нее свою солдатскую грубость, но не скрывал презрения к Жозефу, выражая его, впрочем, в дружеской форме. Глядя на своего брата, наделенного такой нелепой огромной головой, похудевшего от неустанной работы, в семнадцать лет хилого и болезненного, он называл его «малыш». Его всегда покровительственное обращение показалось бы оскорбительным, если бы не беззаботность художника, который, сверх того, верил в доброту, скрывающуюся у солдат под их грубой манерой. Жозеф, неопытный ребенок, еще не знал, что военные, если они действительно талантливы, всегда учтивы и мягки, как и прочие выдающиеся люди. Гений везде одинаков.
— Бедный мальчик, — говорил Филипп матери, — не надо к нему приставать, пусть его забавляется!
Это презрение сходило в глазах матери за братскую нежность.
«Филипп всегда будет любить брата и покровительствовать ему», — думала она.
В 1816 году Жозеф добился от матери разрешения превратить в мастерскую чердак, прилегавший к его мансарде, а г-жа Декуэн дала ему немного денег на приобретение принадлежностей, необходимых для ремесла живописца — в семействе этих двух вдов живопись была всего лишь ремеслом. С умом и пылкостью, свойственными его дарованию, Жозеф сам все оборудовал в своей бедной мастерской. Хозяин по просьбе г-жи Декуэн заменил часть крыши стеклянною рамой. Чердак превратился в большую залу, выкрашенную Жозефом в шоколадный цвет, на стенах он повесил несколько эскизов. Агата, не без сожаления, поставила там маленькую чугунную печку, и Жозеф мог работать у себя, не оставляя, однако, занятий в мастерской Гро и Шиннера.
В то время конституционная партия, особенно поддерживаемая отставными офицерами и бонапартистами, произвела ряд выступлений у палаты депутатов во имя хартии, которой никто не хотел, и подготовила несколько заговоров. Филипп впутался в эти дела, был арестован, потом освобожден за недостатком улик; но военный министр лишил его половинного жалованья, переведя в разряд, который был, так сказать, штрафным. Во Франции Филиппу опасно было оставаться, он кончил бы тем, что попался бы в какую-нибудь ловушку, расставленную провокаторами. Тогда много говорили о провокаторах. Пока Филипп околачивался в подозрительных кофейнях, играя на бильярде и приучаясь прикладываться к стаканчикам с разными настойками — Агата пребывала в смертельном страхе за судьбу великого человека своей семьи. Трое греческих мудрецов слишком привыкли каждый вечер ходить по одной и той же дорожке, подниматься по одной и той же лестнице, зная, что обе вдовы их ждут и сразу же начнут выспрашивать у них новости дня, — поэтому в маленькой зеленой гостиной неизменно появлялись друзья, чтобы сыграть партию в карты.
Министерство внутренних дел, при пересмотре личного состава в 1816 году, оставило на должности Клапарона, одного их тех трусов, которые шепотом передают новости из «Монитера», прибавляя при этом: «Смотрите, не выдавайте меня!» Дерош, выйдя в отставку вскоре после старика дю Брюэля, все еще препирался из-за своей пенсии. Эти трое друзей, видя отчаяние Агаты, посоветовали ей отправить подполковника в чужие края.
— Поговаривают о заговорах, и ваш сын, при своем характере, пострадает в каком-нибудь деле, потому что всегда найдутся предатели.
— Черт побери, он той породы, из которой император делал своих маршалов, — шепотом сказал дю Брюэль, оглядываясь вокруг, — и он не должен отказываться от своей профессии. Пусть он отправляется на Восток, в Индию...
— А его здоровье? — сказала Агата.
— Почему он не поступает на службу? — спросил старый Дерош. — Сейчас открывается столько частных предприятий. Я сам, как только разрешится вопрос о моей пенсии, поступлю начальником отделения в Страховое общество.
— Филипп — солдат, он любит только войну, — сказала воинственная Агата.
— В таком случае он должен быть благоразумным и попроситься на службу...
— К этим? — вскричала вдова. — О, такого я никогда ему не посоветую.
— Вы не правы, — заметил дю Брюэль. — Мой сын недавно получил место через герцога де Наваррена. Бурбоны прекрасно относятся к тем, кто чистосердечно присоединяется к ним. Ваш сын будет назначен полковником в какой-нибудь полк.
— В кавалерии стремятся держать только дворян, и ему никогда не быть полковником! — воскликнула г-жа Декуэн.
Испуганная Агата умоляла Филиппа отправиться за границу и поступить на службу к какому-нибудь правительству, — ординарца императора примут с радостью.
9
Гро Антуан-Жан (1771—1835) — французский живописец-баталист и портретист.
10
Двадцатое марта. — Имеется в виду 20 марта 1815 г., когда Наполеон бежал с острова Эльба, возвратился во Францию и стал вторично ей править. Это правление получило в истории название «Ста дней» (20 марта — 22 июня 1815 г.).
11
Луарская армия. — В 1815 г., после разгрома наполеоновской армии при Ватерлоо, ее остатки, по военному соглашению между союзниками, отошли на Луару, где были интернированы, а затем распущены.
12
...«Кофейни Ламблен», настоящей конституционалистской Беотии. — Существовало мнение, что жители Беотии, области Древней Греции, отличались грубыми нравами. Кафе Ламблен в Париже было обычным местом сборищ бонапартистов.
13
Майское собрание — торжество в период Ста дней на Марсовом поле в Париже (состоялось 1 июня 1815 г.), на котором Наполеон принес клятву в верности конституции и напутствовал армию, отправлявшуюся на защиту границ Франции.