Страница 4 из 14
— Августина, о чем это вы задумались, мой ангелочек?
Быть может, «Ипполит, граф Дуглас»[7] и «Граф де Комминг»[8] — два сочинения, найденные Августиной в шкафу кухарки, недавно рассчитанной г-жой Гильом, способствовали духовному развитию девушки, — в долгие ночи минувшей зимы она с жадностью прочла их тайком от матери. Отпечаток каких-то смутных желаний, нежный голос, белое, как жасмин, личико и голубые глаза Августины зажгли в душе бедного Леба любовь сильную и почтительную. По прихоти, вполне понятной, Августина не чувствовала никакой склонности к сироте; быть может, потому, что она не догадывалась о его любви к ней. Зато длинные ноги, темно-русые волосы, огромные руки и весь мужественный облик старшего приказчика стали предметом тайного обожания Виргинии, к которой, несмотря на приданое в пятьдесят тысяч экю, никто не сватался. Нет ничего естественней этих двух противоречивых страстей, родившихся в тишине полутемной лавки, подобно тому как в лесной глуши расцветают фиалки. Благодаря властной потребности развлечься среди напряженной работы и церковной тишины, безмолвное и непрерывное созерцание, соединявшее взоры молодых людей, должно было рано или поздно возбудить чувство любви. Привычка видеть какое-нибудь лицо незаметно приводит к открытию в нем особых душевных качеств, и в конце концов перестаешь замечать его недостатки.
«Если он будет продолжать в таком же духе, то наши дочери пойдут за кого угодно, лишь бы нашелся жених!» — подумал г-н Гильом, прочитав первый декрет Наполеона о досрочном призыве новобранцев.
С этого дня, с отчаянием думая об увядании старшей дочери, старый торговец вспомнил, что, когда он собирался жениться на девице Шеврель, он и его невеста были почти в таком же положении, в каком находились теперь Жозеф Леба и Виргиния. Как бы хорошо было выдать дочь замуж и уплатить священный долг, передав сироте имущество, которое он некогда получил от своего предшественника при таких же обстоятельствах. А Жозеф Леба, — ему уже исполнилось тридцать три года, — думал о том препятствии, которое создавала разница в пятнадцать лет между ним и Августиной. Кроме того, как человек проницательный, он разгадал замыслы г-на Гильома и, достаточно хорошо зная его непоколебимые правила, понимал, что младшая дочь ни в коем случае не будет выдана замуж раньше старшей. И несчастный приказчик, отличавшийся не только длинными ногами и крепкой грудью, но и благородным сердцем, молча страдал.
Таково было положение вещей в этой маленькой республике, расположенной в середине торговой улицы Сен-Дени и тем не менее напоминавшей отделение монастыря траппистов. Но для того, чтобы отдать полный отчет о внешних событиях и чувствах, необходимо отойти на несколько месяцев назад от той сцены, которой началась наша повесть. Однажды в сумерках какой-то молодой человек, проходя мимо темного магазина «Кошки, играющей в мяч», остановился на минуту при виде картины, перед которой задержались бы все художники мира. Лавка, еще не освещенная, составляла черный фон, в глубине которого виднелась столовая торговца. Висячая лампа разливала тот желтоватый свет, что придает столько прелести картинам голландской школы. Белая скатерть, серебро, хрусталь своим блеском оттеняли живой контраст света и тени.
Отец семейства и его жена, лица приказчиков и правильные черты Августины, а в двух шагах от нее неуклюжая, толстощекая девица составляли группу весьма любопытную. Эти головы были так своеобразны, так естественно вырисовывались характеры этих людей, так хорошо угадывались мир, тишина и скромная жизнь этой семьи, что для художника, привыкшего изображать правду жизни, казалось почти невозможным передать эту мимолетную сцену. Прохожий был молодой художник, семь лет тому назад получивший высшую награду по искусству живописи. Он только что возвратился из Рима. Его душа была напитана поэзией, глаза насыщены творениями Рафаэля и Микеланджело, и после долгого пребывания среде слишком нарядной природы, в стране, где искусство всюду разбросало величественные памятники, он жаждал простоты и естественности. Правильно или нет, но таково было его личное чувство. Его сердце, долго отдававшееся бурям итальянских страстей, искало одну из тех скромных, сосредоточенных в себе девушек, каких, к несчастью, он видел в Риме только на картинах. От восторга, вызванного в его взволнованной душе правдивостью зрелища, которое он созерцал, естественно было перейти к глубокому восхищению главным лицом: Августина казалась задумчивой и ничего не ела; лампа висела так, что весь свет падал на лицо девушки, грудь ее подымалась и опускалась в ярком круге огня, который резко очерчивал голову и озарял ее причудливым, почти сверхъестественным светом. Художник невольно сравнил девушку с изгнанным ангелом, вспоминающим о небе. Ощущение почти незнакомое — светлая и пылкая любовь затопила его сердце. Одно мгновение он стоял неподвижно, как бы подавленный бременем своих мыслей, а затем оторвался от своего счастья, возвратился домой, не ел, не спал. На следующий день он отправился к себе в мастерскую и не выходил из нее до тех пор, пока ему не удалось запечатлеть на полотне все очарование виденной сцены, о которой он вспоминал с каким-то неистовым восторгом. Но его счастье было неполным: он не обладал верным портретом своего кумира. Несколько раз он прошелся мимо «Дома кошки, играющей в мяч», даже осмелился раз или два, переодевшись, зайти туда, чтобы поближе увидеть очаровательнейшее в мире создание, которое г-жа Гильом укрывала под своим крылышком. В продолжение восьми месяцев, отдавшись своей любви и искусству, он был недоступен даже для самых близких друзей, забыл об обществе, поэзии, театре, музыке, о самых дорогих привычках. Однажды утром Жироде[9], нарушив силой все запреты, которые художники знают и умеют обходить, ворвался к нему и взбудоражил его вопросом:
— Что ты выставляешь в Салоне?
Художник схватил друга за руку, повлек его за собой в мастерскую и открыл стоявшую на мольберте небольшую картину и портрет. После долгого и жадного созерцания этих двух шедевров Жироде в безмолвном восторге бросился на шею своему приятелю и обнял его. Свои впечатления он мог передать только так, как их чувствовал, из души в душу.
— Ты влюблен? — спросил он друга.
Они оба знали, что Тициан, Рафаэль и Леонардо да Винчи обязаны своими самыми прекрасными портретами тому пламенному чувству, которое, хотя и при разных условиях, порождает все шедевры. Молодой художник вместо ответа наклонил голову.
— Какое счастье, что ты мог влюбиться здесь, возвратившись из Италии! Я не советую тебе выставлять такие вещи в Салоне, — прибавил знаменитый художник, — Видишь ли, их не поймут. Эта верность красок; эта чудесная работа еще не могут быть оценены, публика не привыкла к такой глубине. Наши обычные картины, друг мой, ведь это просто ширмы, экраны. Честное слово, уж лучше писать стихи и переводить древних. Так мы скорее достигнем славы, чем этими картинами.
Несмотря на благожелательный совет, оба полотна были выставлены. Сцена из семейной жизни произвела переворот в живописи. После нее возникло такое множество картин в этом жанре, появившихся на всех наших выставках, что можно было заподозрить, не изготовляются ли они чисто механическим способом. Что же касается портрета, то, вероятно, все художники помнят об этом насыщенном жизнью полотне, у которого публика, иногда бывающая справедливой, оставила венок, и он был возложен самим Жироде. Обе картины окружала густая толпа. Успех был потрясающий, как любят говорить женщины. Биржевые дельцы, знатные господа готовы были покрыть оба полотна двойными наполеондорами, но художник наотрез отказался продать их или сделать с них копии. Ему предлагали огромную сумму за право сделать гравюры, но торговцы были не более счастливы, чем любители. Хотя это событие занимало общество, но оно было не такого свойства, чтобы проникнуть в глушь маленькой Фиваиды[10] на улице Сен-Дени; однако жена нотариуса, придя в гости к г-же Гильом, заговорила о выставке и объяснила ее цели в присутствии Августины, которую она очень любила. Болтовня г-жи Роген, естественно, внушила Августине желание посмотреть картины, и она осмелилась потихоньку попросить свою родственницу сопровождать ee в Лувр. Та с успехом повела переговоры и получила у г-жи Гильом разрешение оторвать на два часа свою племянницу от ее скучных обязанностей. Итак, молодой девушке удалось проникнуть сквозь толпу к увенчанному цветами портрету. Узнав на нем себя, она задрожала как осиновый лист и в ужасе оглянулась, ища г-жу Роген, от которой ее отделила толпа. В это мгновение ее испуганный взор встретил загоревшееся радостью лицо художника. Девушка тотчас вспомнила незнакомца, которого она порой с любопытством наблюдала, думая, что это какой-нибудь новый сосед.
7
«Ипполит, граф Дуглас» — любовный роман XVII в., написанный графиней д'Онэ (1650 г.).
8
«Граф де Комминг» — мелодрама второстепенного французского писателя, драматурга и романиста Франсуа Бакюлара д'Арно (1718—1805).
9
Жироде Луи (1767—1824) — французский художник, ученик Давида.
10
Фиваида — старинное название Верхнего Египта; оно фигурирует в легендах о первых христианских отшельниках.