Чудо человека (сборник)

Именно создание: тридцать один час провели они втроем — Олаф, Мак-Манус и один из бесчисленных его приятелей, Джерри Новак, аттестованный Магнусом как лучший звукооператор если не континента, то уж Ю-Би-Си наверняка. Тридцать один час в маленькой облицованной мягкими панелями, словно палата для буйнопомешанных, студии. Слава богу, что Дорис Пайк была актрисой и из множества фонограмм ее ролей можно смонтировать практически любой текст! В том числе — исповедь Фанни Флакс. Славный удар по добрым самаритянам! С покойницы взятки гладки, ее уже не постигнет судьба Пэдди О'Мура. Дорис Пайк лишь привлечет к себе еще больше внимания, получит дополнительную рекламу, которая и не снилась никому из ее коллег. И если рядом с ней будет человек, способный внушить, что ничем не отличается она от остальных людей, что судьба, ее, может быть, исключительна, но отнюдь не чудовищна, — что ж, тогда и за нее можно быть спокойным. Лаверкрист, правда, на такую роль не годится, но… Посмотрим.

Не заботили Олафа и добрые самаритяне. Пусть ими занимается Магнус, если уж ему это необходимо. В конце концов, прогресс чуть ли не каждый день подсовывает нам все новые и новые свои данайские дары. Позавчера это была нейтронная бомба, вчера — зомбинг, сегодня — репликаты добрых самаритян, и кто знает, что принесет с собою завтрашний день. Мир усложняется, и никакими силами нельзя превратить вечное его движение в мертвую неподвижность остановленного мига. Есть лишь один способ решать любые проблемы в этом движущемся мире — оставаться человеком, действуя в ладу с собственной совестью. Если совесть Магнуса требует битвы с самаритянами — что ж, пусть его. И если нужна будет ему помощь — Олаф встанет с ним плечом к плечу. С самого же Олафа пока достаточно одного — честно выполнить свой долг. И когда Дорис Пайк покинет стены Сан-Дорварда, он будет вполне удовлетворен. На сегодня. А завтрашние проблемы и решать надо завтра.

А сейчас надо было еще подкинуть кассету кристалле-памяти в тайник, обнаруженный в свое время Олафом при повторном осмотре квартиры Фанни Флакс. Полиция прохлопала его, иногда и такое случается, но в то время это казалось неважным, и лишь теперь оказалось, что и тайнику отведена своя роль. Предстояло и заложить керстограмму в командный механизм машины Фанни Флакс-самое простое дело, потому что машина преспокойно стояла в подвальном гараже Добни-Хауса, а керстограммой могла послужить любая фраза, произнесенная голосом Дорис Пайк. И, наконец, последнее — звонок инспектору Древерсу. Бедняге придется долго ломать голову, чей мелодичный женский голос сообщил о существовании тайника в квартире Фанни Флакс и посоветовал поинтересоваться его содержимым, но вряд ли придет ему в голову мысль поинтересоваться об этом у почетной миссис Мак-Манус… Вот, собственно, и все.

Хотя нет, осталось еще кое-что. Олаф подошел к столу и набрал телефонный помер. Лео Коллинз, заведующий отделом хроники «Аргуса», откликнулся сразу же.

— Лео, — сказал Олаф, — у меня к тебе маленькая просьба.

— Пожалуйста, старина, — радушно пробасил тот. — Ты самый честный из поставщиков информации, когда не молчишь. В чем дело?

— Я сказал тебе вчера, что дело Дорис Пайк будет пересмотрено…

— Было. С меня причитается.

— … так вот, когда узнаешь точно, в какой день ее выпустят, — свистни мне. Договорились?

— И всего-то?

— Всего.

— Будет исполнено.

— Спасибо, Лео.

И еще надо будет купить цветы.

Дорис сидела на койке и сосредоточенно изучала себя. Зеркала в камере не было — еще бы, не дай бог, заключенный разобьет его и, осколком вскрыв себе вены, уйдет таким образом от уготованной ему казни. Поэтому она рассматривала свои руки, ноги — так, словно играла в очередном научно-фантастическом фильме космического пришельца, разум которого вселился в тело земного человека и теперь постигает новую оболочку.

Но она не постигала — прощалась. Смотрела и не могла насмотреться на собственное тело, которое останется жить, когда ее, Дорис Пайк, уже не будет на свете.

Как-то не укладывалось это в сознании — зомбинг. Древнее африканское поверье о зомби — мертвецах, оживленных темным колдовством, покорно выполняющих волю своего повелителя, — обрело ныне страшную реальность. Исчезает память, душа, сознание — можно называть это как угодно, но за любыми словами скрывается то, что делает человека человеком. Говорят, это совсем не больно. Кто может знать? Ведь память исчезает вместе с человеком… Магнитные импульсы, градиенты, гауссы-ей приходилось слышать всю эту тарабарщину в связи с зомбингом. Но разве важно — как? Важно, что ее тело, прекрасное, тренированное, с пластичными, отточенными движениями, станет телом идиотки. Младенчество в сорок три года — что может быть страшнее?! И даже новейшими ускоренными методами к пятидесяти его, это тело, смогут обучить лишь настолько, чтобы женщина, феникс, возрожденный из пепла Дорис Пайк, смогла обслужить себя и, может быть, выполнять какую-то примитивную, не требующую квалификации работу…

Уж лучше бы унести свое тело с собой в могилу, как в прежние времена, чем отдавать его на такое поругание!

Дорис Пайк сидела, рассматривая свои руки, пошевеливая узкими, тонкими пальцами, когда за ее спиной беззвучно отворилась дверь и на пороге, улыбаясь, появилась Айрин Даблуайт. Адвокатесса дважды окликнула Дорис, чтобы вырвать ее из состояния углубленного и полубессмысленного созерцания, в которое она была погружена.

Дорис слушала, но ей все время казалось, что в воздухе бессмысленно витает великое множество слов. Слова, слова, слова… Зачем быть такой многословной, Айрин? «Отсрочка», «пересмотр»… Похоже, в этом был какой-то смысл, может быть, даже очень для нее важный, но Дорис никак не могла его постичь. Она чувствовала, что у нее нет сил ни на что — ни радоваться, ни скорбеть. Душа ее была выжжена, словно луг после пала.

И Дорис не приходило в голову, что зола лишь удобряет почву для всходов новой весны.

1976