Школа Детективов

— Мо-олоко-о! Вот мо-олоко-о!

Робер не успел основательно рассмотреть этого человека, который, в куртке и штанах из серого тика, смешно семенил, наклонившись вбок, чтобы уравновесить свою тяжелую ношу. Из переулка вылетел велосипедист; он мчался, отпустив руль, так лихо, что на повороте едва не задел тротуар. С открытым ртом, в куртке, которую трепал ветер, он, вращая педали, в такт мотал головой и плечами. Робер сразу узнал его по пылающей шевелюре.

Эй, Патош! Не спеши так! Ты первый! — закричал он, выходя из тени.

Тот резко затормозил и, скрежетнув по бровке подбитой гвоздями подошвой, спрыгнул со своего металлического коня. Прежде чем ответить, он поморгал своими черными глазками и отдышался, открыв рот. Вид у него был встрепанный — вероятно, от спешки.

Первый?.. Ты что? Все на площади… У Лулу обыск!.. Я приехал предупредить тебя.

Обыск?! Какой еще обыск?.. Робер ничего не понимал, удивленно глядя на Патоша. А тот продолжал:

Там две машины с полицией… Детективов — человек шесть, не считая жандармов!

Но что случилось? Несчастный случай?.. Ты видел Лулу?

Какое там! Туда даже близко не подойдешь!.. Должно быть, что-то серьезное. Мадам Дюмарбр так плачет — на улице слышно… Ну так что? Едешь туда? Лично я возвращаюсь… там такое творится!..

Он развернул велосипед и оседлал его. Робер едва успел вскочить на ранец Патоша, прикрепленный к багажнику двумя резиновыми растяжками. Книги и тетради мешали ему; наконец он запихнул их за пазуху, уцепившись другой рукой за плечо друга. Патош изо всех сил жал на педали, крича что-то через плечо; Робер не мог разобрать его слов.

Он попытался собраться с мыслями… Полиция у Люсьена?.. Что она там делает?.. Нет, трясясь на багажнике и постоянно рискуя свалиться, напрягать мозги было совершенно невозможно. Он оставил бесплодные попытки.

Они въехали на площадь Тьер. Робер сразу увидел толпу зевак, которые, несмотря на раннее утро, стояли двумя группами перед хорошо знакомым ему голубым фасадом. На табличке возле двери белыми эмалевыми буквами значилось:

Два жандарма, с важным видом положив руки на портупею, удерживали послушную толпу на почтительном расстоянии от входа. Издали это показалось Р оберу похожим на сцену из немого кино. То ли боясь жандармов, то ли от смущения, люди переговаривались между собой вполголоса, зато сопровождали слова интенсивной жестикуляцией.

На Патоша и Робера никто не обратил внимания. Лишь когда они остановились у тротуара, группа одноклассников отчаянно замахала руками, зовя их к себе.

Смотри-ка, и Бавер здесь! — заметил Робер.

Еще бы, — процедил Патош. — Небось доволен до смерти, что у Лулу неприятности.

Ну-ну, старик, не спеши с выводами! — поспешил остудить его Робер.

А Бавер отделился от остальных и, протягивая руку, направился к ним; на губах у него застыла лицемерная улыбка.

Бедняга Люсьен, вот уж не повезло ему! Говорят, полиция приехала за его отцом.

Патош взглянул на Робера; в глазах его было написано: «Видишь, я же тебе говорил!»

Эй, Бавер… Думай, что говоришь! — возмущенно воскликнул Робер.

А что такое? Что все говорят, то и я… А все говорят, что он — фальшивомонетчик. Еще бы: у него как-никак типография, ха-ха…

Ухмылку его нельзя было вынести. Робер быстро повернулся к нему спиной и направился к остальным.

Эй, Боб! — закричал Нибаль. — Плохи наши дела! Самое скверное, что эта история приключилась не с кем-нибудь, а именно с беднягой Лулу…

Робер пожал плечами. Нибаль и Бавер — одного поля ягода. Видно было, что Нибаль с трудом скрывает радость, хотя и притворяется, что сочувствует товарищу.

А Лулу-то здесь при чем? — ответил Робер. — Даже если все это правда — хотя ведь никто еще ничего не знает, — Лулу все равно не имеет к этому отношения.

Нибаль ухмыльнулся. Но, увидев глаза Робера, счел за лучшее промолчать. Ища поддержки, он повертел головой, отыскивая Бавера; однако тот уже направлялся к коллежу, раскачивая в руке пачку книг. Чтобы отвлечь от себя внимание и в то же время спасти лицо, Нибаль закричал:

Нам пора, парни! Меон ждет. У вас будет четыре часа, друзья мои, целых четыре часа!

Это было выражение директора: так он назначал наказание за малейшее нарушение правил. Услышав эти слова, ребята, подражая крику павлина, нестройно закричали:

Меон, меон, меон!

Происхождение этой клички было довольно туманным. Лишь одна версия выглядела относительно правдоподобной: много лет назад в коллеже якобы был директор по фамилии

Симеон, а такая фамилия — настоящий клад для мальчишек, которые рады любому поводу поупражняться в остроумии. Прозвище того, давнего директора и получили в наследство его преемники, которые даже не могли на него обижаться: настолько оно не имело смысла и, главное, не содержало в себе насмешки.

Пока третьеклассники шли к коллежу, крик «Меон!» взлетал еще несколько раз.

Робер, которому очень не хотелось уходить, не повидавшись с Лулу, покинул площадь одним из последних. Он слышал, как взрослые переговариваются между собой, осуждая современную молодежь, которая даже в такой печальный момент не может не валять дурака, лишний раз демонстрируя свое легкомыслие. Здесь были все или почти все, кто обладал в городе хоть каким-то весом. Здесь был даже сам майор Шарен; он беседовал с мсье Брюнуа, и их животы не уступали друг другу в объеме, как петлицы — в количестве цветных ленточек.

«Для них, наверно, это вроде кино, — подумал Робер. — Ох и бездельники же они, эти взрослые!..»

Пока Патош ставил свой велосипед под навес возле кухни, Робер присоединился во дворе коллежа к одноклассникам. Те возбужденно рассказывали интернатским подробности происшедшего, гордые, что первыми принесли новость, о которой наверняка будут писать в газетах.

— Ты не поверишь, старик!.. Две машины!.. И это не считая жандармов!

Восклицания сопровождались оживленной жестикуляцией; можно было подумать, что каждый, кто присутствовал при драматических событиях, разыгравшихся нынче утром у дома Дюмарбров, был участником какого-то славного деяния.

Робер отошел в сторону. Ему было неловко; особенно из-за Бавера и Нибаля, которые вели себя вызывающе, порой бросая многозначительные взгляды и на него.

«Бедный Лулу, — думал Робер. — Он, наверно, и не подозревал, что эти двое так его ненавидят».

И еще он думал, что если история про фальшивомонетчиков — не выдумка, то Люсьен Дюмарбр никогда уже не вернется в коллеж. Робера мучила мысль: неужели жители города способны заставить расплачиваться за грехи отца его ни в чем не повинных жену и сына? «Им придется уехать отсюда, это точно!» Он представил щуплую фигуру Дюмарбра в кажущейся слишком большой для него серой блузе, испачканной типографской краской, его редковатые волосы, из-под которых просвечивала бледная кожа… Ему вспомнилась фраза, которую можно прочитать на любой денежной купюре: «За подделку государственных казначейских билетов виновным грозят каторжные работы…» — и настроение у него совсем испортилось. Перед мысленным его взором появился Гюстав Дюмарбр: в полосатой каторжной робе, под присмотром вооруженного до зубов надзирателя, он дробит кувалдой огромные камни…

Чушь какая-то! — пробормотал он себе под нос, пытаясь избавиться от наваждения.

Люсьен Дюмарбр в это утро не пришел в коллеж. Его отсутствие, впрочем, никого не удивило. Учителя тоже приняли факт к сведению.

После уроков Робер не стал тратить время и переубеждать одноклассников, которые снова собрались пойти на площадь, посмотреть, что там происходит. Быстро вернувшись домой, он дождался прихода отца и, улучив момент, задал ему несколько вопросов.