Перемирие

— Нет, — хмыкнула я, — Вы промахнулись на несколько лиг и одну реку.

Мои слова не сразу дошли до них. Но выражение лица сначала одного, потом другого изменилось, они осознали, и сразу шепот и смешки прекратились, и все они взглянули на меня. Что они подумали обо мне в тот момент, они, отличающиеся от нас, обычных Охотников, на половину пути к мирам Духа? Вряд ли то же самое, что я сама подумала бы при таких обстоятельствах…

— Вот как, — сказал один из них после непродолжительного молчания, — Что же, вы собираетесь перейти на ту сторону Черной речки? И сражаться против Охотников?

— Я собираюсь вернуться в свою родовую крепость. На Север.

— Навсегда? — спросил другой.

— Да, — заявила я с легкой улыбкой на губах, словно это слово «навсегда» было таким простым, словно оно не означало целую человеческую жизнь. Впрочем, перейдя свой мост и запалив его, я не боялась уже таких слов. Мне поздно было бояться, мост мой уже пылал вовсю. И захочешь — не вернешься.

— Вы вернетесь, — сказали мне.

— Нет, — сказала я, и улыбка моя стала еще самоуверенней.

Хэрринг, сказавший это, покивал головой. Это был еще относительно молодой, может быть, лет шестидесяти человек с кудрявой бородой и длинными волосами, в которых среди седины немало было и темных. Волосы его были собраны в хвост на затылке. Он внимательно смотрел на меня. И не улыбался. Тонкие губы были плотно сжаты.

— Но вы не сможете измениться, тцаль, — сказал он, разжимая неприятные свои губы, — У вас одна дорога, где бы вы ни прожили свою жизнь, она будет жизнью Охотника.

— Я знаю, — сказала я.

— О, черт! — вдруг воскликнул другой хэрринг, тонкий и белоснежный, — Я говорил, что это Перемирие не принесет ничего хорошего! Эта дурацкая экспедиция в пустыни не стоила такого риска. Да она и не принесла результатов…

Легкое удивление промелькнуло во мне и померкло. Какое мне, в сущности, дело было до этого?

— Посмотрите, — говорил он, указывая на меня рукой, — Это тцаль, тцаль отказывается от своей жизни. А сколько будет мердов, торренсов, адраев! У скольких теперь остались друзья или любовники на том берегу!

А тот, первый, с хвостом и кудрявой бородой, продолжал спрашивать меня:

— Вы хотите уехать туда, где больше не будет Воронов, и прожить там всю жизнь?.. Прожить всю жизнь в тишине и невозможности достичь полноты бытия? Разве вам не будет скучно, тцаль? Или пусто? Разве вы хотите ощущать эту пустоту каждый день — всю свою жизнь?

Я смотрела в его глаза и улыбалась прежней безмятежной улыбкой.

— Моя жизнь не будет пуста.

— Не будет? — почти шепотом спросил он.

— Нет, — сказала я, глядя на него широко открытыми глазами, — Нет.

— О, — коротко сказал он, наклоняя голову, и продолжал, — Он пойдет за вами, не вы — за ним? Как интересно. Вы переломили его отношение к женщинам? Почему вы так уверены?

— Он сказал мне.

— Вы, может быть, не знаете этого, тцаль, но у Воронов развито очень жесткое подчинение законам и нуждам народа…

— Я знаю…

— И он может переступить через них? Кто же он такой, в таком случае?

Я молчала и улыбалась. Светило солнце, на пол ложились светлые прямоугольники. Все это было комедией, и я это знала, и они, хэрринги, тоже знали. Я молчала. Мне стало весело. Мой покровитель, зашедший вслед за мной и севший на свое место, усмехался, приподняв седые брови. Я не могла им сказать, но я почти это сделала, и он понял, и многие поймут потом. Я почти сказала им, что занд, один из зандов, будет жить на Севере, и потом они будут решать, опасно ли это для них и не послать ли им еще одного агента на еще одно убийство.

— Ладно, — сказали мне, — Вы можете идти, тцаль. Вы приняли решение, что ж, прощайте.

А когда я выходила, один из них сказал громким шепотом:

— За поясом хэрринга она вернется.

Я прошла по коридору мимо библиотеки. Итена там уже не было. Я спустилась в огромный мрачный холл. Сыро и холодно было здесь, узорчатые, выложенные цветным стеклом окна почти не пропускали света.

— Тцаль!

Я оглянулась. Бородатый хэрринг стоял на ступенях. Я дождалась, пока он сеустится. Он подошел ко мне вплотную, и мне пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо. Ненавижу высоких людей!

— Что вам нужно?

— Честно?

— Хотелось бы, — фыркнула я.

— Вы очень молоды. Вы настолько молоды, что даже не понимаете, насколько вам повезло. Быть может, вы единственная, кто завершит построение своего тайцзи не в схватке — а в единении. Но вам повезло и в другом.

— В чем же?

— Вы думали когда-нибудь об эволюции?

— О вороньей?

— О нашей.

— Нет.

— Ведь мы повторяем их во всем. И если есть занды, то должно быть и их подобие…

— Среди нас… нет, я не думала об этом.

— Вороны еще сами не понимают, что это такое — занд. Мы тем более не понимаем, что происходит с нами.

Я невольно заинтересовалась.

— Среди Охотников действительно есть такие? Это предположение или действительно есть?

— Вот нас двое, и мы стоим здесь. Предположение ли мы или действительность?

— Я не…

— Мы не знаем, кто мы. Но зато у нас есть название — дьердь.

— Мы?

— Вы не поимаете?

— Нет.

— Сначала вам нужно стать хэррингом. Но потом вам не отвертеться.

Сказать, что я обалдела, это значит — ничего не сказать.

Я просто онемела.

Стояла и глазами хлопала, словно драгоценная механическая кукла.

А хэрринг усмехнулся.

— Знаете, с какой целью заключалось перемирие?

— Слышала только что.

— А что мы искали в пустыне, знаете?

— Чего же?

— Понимания.

— Зато я ничего не понимаю.

— Мы привыкли смотреться в Воронов, словно в зеркало. А в кого смотреться нам, дьердям? Мы искали сонга, который находится в процессе превращения…

— Нашли?

— Нет. Его нашли вы. И я думаю, что он тоже искал — вас, меня, кого-то, кто сможет сыграть для него рль зеркала. Вам повезло. Вам обоим повезло.

— Наверное…

— Всю жизнь вы будете смотреть друг в друга. Вы обрели то, что до сих пор не было у зандов и дьердей, — возможность понять собственную сущность…

Я вдруг почувствовала, что с меня хватит. Развернулась и пошла прочь. Пройдя по каменному полу, возраст которого приближался уже к пятистам годам, я проскользнула в приоткрытую дверь и вышла на высокое крыльцо. Солнце ударило мне в глаза. В теплом прозрачном воздухе носились листья.

Дальние клены почти уже совсем облетели, трава вокруг них усыпана была пестрой опавшей листвой. Тонкие белесоватые ветви вырисовывались на фоне яркого осеннего неба. За деревьями видны были казармы моего отряда. Впрочем, уже не моего. Как сказал поэт:

В конюшне я оседлала пегого жеребца и, выехав за пределы поселения, пустила его галопом. По обочинам дороги шумели отжелтевающие травы. Возле ложбины, где собиралась вода, толпились высокие мощные ивы, сидевшие на них птицы кричали, уставясь в глубокое синее небо. В голубизне его появилась уже фиолетовая нотка, приближался вечер. Как сказал поэт:

А ветер летел мне навстречу — степной, теплый, пропыленный ветер. Степь впереди смыкалась с небом.

37

др. кит.

38

Мэн Хао-жань