Перемирие

Как сказал поэт:

Я ощущала, как Вороны лезут за мной, и… Боги, я не боялась — за себя, но за него я испугалась по-настоящему. Давно я не испытывала ТАКОГО страха. Я так отчетливо чувствовала его усталость. И слабость, кошмарную слабость. У него кружилась голова, а сорваться здесь было легче легкого. Теперь уж все решала судьба, а у меня не было причин считать ее ко мне благосклонной. Отнять память, семью, все, потом снова сюда вернуть, так почему бы еще ему не упасть…. Любая случайная стрела могла лишить его жизни! Вот уж поистине "злые звезды померкли"… А потом я подумала: а что помешает и мне разжать руки в этот миг? Спасительная мысль. И я успокоилась. И все волнения все равно были зря: никто из нас так и не упал. А интересно было бы свалиться с такой высоты…

Я ползла по скале в ночном воздухе, прикидываясь птицей, — как-то глупо ощущать себя так высоко над землей. Я слышала чье-то тяжелое дыхание внизу. Или это было мое дыхание?

Пальцы мои вдруг легли на уступ. Я подтянулась, перекинула ногу и выбралась боком на небольшую ровную площадку. Я села и привалилась спиной к стене. Я сидела, стараясь отдышаться, когда показалась растрепанная, с прилипшими ко лбу черными волосами голова веклинга. Пододвинувшись к краю, я ухватилась за его руку в изодранной грязной печатке, другой рукой схватилась за его плечо. Наполовину я вытащила его, он немного полежал, тяжело дыша, и выполз на уступ…

— У-уф…

— Что ты сказал? — пробормотала я, стараясь оттащить его от края.

— Не трогай меня.

Я отпустила его и, отодвинувшись, прислонилась к стене. Ветер холодил мое лицо. Бездумно я смотрела на странные звезды в сероватом небе — искусственная картина, созданная напряжением способностей организма. Скоро на уступ выбрался и дарсай. Он подобрался ко мне и растрепанной головой ткнулся мне в плечо. Его тело сотрясала дрожь. Я обняла его, прижимаясь лицом к его мокрым от пота, холодным волосам. Мне и самой было так холодно, и я так устала, что ничего уже не понимала и не помнила. Я знала только: он жив, и я жива тоже. Этого, в сущности, было достаточно для спокойствия.

Мы решили, то есть это веклинг решил, что до утра мы останемся здесь. Мы улеглись: я у стены, веклинг с краю, дарсай в середине. Я обняла его, вцепилась пальцами в рукав его рубашки и прижалась лбом к его плечу. Он весь дрожал, и это дрожь передавалась мне. Я лежала с открытыми глазами. Немного погодя дарсай поднял голову. Я почувствовала его движение и, приподнявшись, взглянула на него. Ночь снова стала ночью, я увидела только его глаза, светящиеся в темноте.

— Пить, — хрипло сказал он.

— Воды нет, — извиняющимся тоном сказал веклинг.

Дарсай с вздохом опустил голову. Скоро он заснул, правда, сон этот был беспокойный какой-то, он не шевелился, но я чувствовала, как тревожится и мечется его сознание между явью и бредом.

Сама я до утра так и не заснула. Было очень холодно. Мысли мои путались, я то пугалась высоты, на которой мы находились, то начинала твердить про себя:

Ника я не могла целиком вспомнить это стихотворение, только эти строки все вертелись и вертелись у меня в голове.

Время проходило. Я увидела, как тихо светлеет воздух в промежутке между плечом дарсая и моим лицом. Тогда я повернулась.

Всходило солнце. Холодный алый свет разливался по серо-прозрачному небу над моей головой. Этот ясный свет напомнил мне — их глаза.

Веклинг резко сел и, перегнувшись через дарсая, потряс меня за плечо.

— Что? — спросила я онемевшими губами.

— Как ты?

— О-ох…

Я села, обхватив себя руками. Морозное было утро — и красивое. Сероватое огромное небо с алыми прозрачными разводами. Я смотрела на него — с такой высоты. Смотрела и смотрела, и мне вспоминалось, как я видела другое небо. Они были похожи — это небо и то, другое. О, как они были похожи…

Сухие истресканные губы дарсая шевельнулись, он открыл глаза, обвел нас мутным взглядом, облизал губы и снова закрыл глаза.

— Как ты? — спросила я.

Он закивал головой, потом сказал хриплым шепотом:

— Ничего.

Обняв его за плечи, я помогла ему сесть. Он прислонился ко мне и сидел так, с закрытыми глазами, изредка вздрагивая всем телом. Веклинг рассеяно приглаживал растрепанные волосы. Он стоял на коленях и смотрел на нас, такой четкий на фоне сероватого неба. Лицо его было бледным, посиневшие губы улыбались.

— Ну, что, — сказал он, — продолжим?

— Ты сможешь? — тихо спросила я дарсая.

— A ro respero? (А ты, малолетка?) — буркнул он, не открывая глаз. Я натянуто улыбнулась. Я-то, конечно, малолетка, но у Воронов это ругательство, и не из самых приличных.

— Пошли, — сказала я.

И мы пошли.

Глава 11 В горах (продолжение)

О, горы…. Сколько дней прошло с тех пор, как я впервые увидела их — десять, пятнадцать? Но что я видела тогда — только Мглистый, невысокий, изъеденный временем хребет с пологими склонами, поросшими лесом. Синеватой полосой на горизонте был он все время нашего путешествия, потом стал вздыбленной странной громадой, местом, где ровная земля вдруг собралась в складки. Но только теперь я понимала, какой он был, в сущности, невысокий и уютный, этот Мглистый хребет. Если бы мне пришлось сочинять сказку, то именно такими были бы горы в моей сказке — уютненькая горная цепь с синеватым издалека и темным вблизи лесом, самое место для нестрашных сказочных приключений и неопасных сказочных драконов.

Но теперь я увидела другие горы. Почти два дня я ехала с обозом меж этих гор, но я не видела их, сердце мое было закрыто, и разум мой был закрыт. Ибо смотреть и видеть — не одно и то же. Только взявшись за них руками, только почувствовав под пальцами острые камешки и гладкие сколы, только прижавшись лицом к камню и ощутив его запах — запах тысячелетий, вот как назвала бы я его, если мне пришлось бы его описывать, — свежий, холодный, мертвый запах, только тогда я начала понимать и видеть, что такое эти горы. Только в сероватом свете зимнего утра, нащупывая рукой трещину в скале, я вдруг — вдруг — поняла и увидела, что это были за горы. Это были горы из моего сна.

Какое волшебное, смешное и радостное чувство испытала я тогда — чувство узнавания. В своем сне, сквозь окна над серой гранитной лестницей я видела не Мглистый и не какой-нибудь другой из невысоких передовых хребтов, поросших лесом, я видела бело-серые скалы, видела уступы, по которым не суждено взобраться человеку, видела корявое деревце, прилепившееся на уступе и, кроме него, ни одного растения, сплошной камень. Я не понимала, что это горная страна тянется на тысячи лиг и что много здесь таких мест, как это. Я знала только: в предгорьях камни были красновато-коричневые, а горы низкие, и всюду росли леса, а здесь были серые скалы почти без растительности — точно такие же, какие снились мне.

"Значит, это правда!", — мысленно повторяла я. Я думала, это всего лишь мираж, созданный моим сознанием, я думала, что это бред, а оказалось, что это правда. Осколок памяти, ускользнувший от Лоретты Дарринг, обманувший ее и нашедший укромный уголок в моем сознании. Эти горы существуют на самом деле. И значит, я помню! Пусть чуть-чуть, лишь миг своей пятилетней утерянной жизни, но я помню! Я помню свою комнату, гобелены на стенах, свою кровать и серое шелковое платье, аккуратно повешенное на спинку стула. Я помню, помню, помню! И радостно и весело было у меня на душе, когда я лезла наверх, и над головой моей разливалось алое сияние небес. В то утро было странное, совершенно невозможное, какое-то абстрактное небо, какого я не видела ни до того, ни после. Словно два мира слились в один и породили это небо над нашими головами.

19

Ли Бо

20

Гао Ши