Перемирие

Я перелистывала по несколько страниц и медленно читала. Долгое время в кабинете царило молчание, нарушаемое лишь шелестом страниц. Светило солнце. Госпожа Лайса не шевелилась и, казалось, не смотрела на меня, погруженная в свои мысли.

— Ни одного подробно описанного случая, — сказала я, наконец, отодвигая от себя манускрипт.

— Да, — сказала госпожа Лайса своим резким голосом, — Потому никто ничего и не понимает. Хорошее выражение "дыхание Времени", правда? Оно ничего не объясняет и в то же время может значить очень многое.

Я взглянула на нее. Госпожа Лайса сидела, слегка наклонясь ко мне, и улыбалась. Улыбка эта была какой-то странной — глаза госпожи Лайсы оставались холодными, улыбались только губы.

— Что ж, — сказала я, отодвигаясь с креслом от стола и поднимаясь на ноги, — спасибо за то, что показали мне летописи.

— Ну, что вы, не за что…

Она тоже встала и смотрела на меня с любезной улыбкой, но глаза ее были все так же серьезны и неулыбчивы. Госпожа Лайса слегка нагнула голову, словно готовилась к чему-то. Она поправила книгу, неровно лежавшую на столе, и снова взглянула на меня.

— Пять лет назад, — сказала госпожа Лайса своим резким, самоуверенным голосом, но ее тонкое, холодное лицо вдруг дрогнуло, когда она начала говорить, как будто она не уверена была в себе, — пять лет назад я надеялась, что вы, может быть, заходите вернуться в свою крепость…

Я сделала протестующее движение и хотела возразить. Мне вовсе не хотелось выслушивать то, что она собиралась сказать. Но словно немота напала на меня, слова не пошли у меня с языка, я вдруг почувствовала себя страшно усталой. Прошлое не отпускало меня, будь оно проклято, это прошлое!

— …возродить ее, — продолжала госпожа Лайса, воодушевляясь, — Тайные крепости, — говорила она уверенно, словно повторяя давно затверженный урок, — очень важны для целостности Птичьей обороны, но из трех тайных крепостей на данный момент не действует ни одна. Крепость Чайки была взорвана сто лет назад, во время набега морских пиратов. Ее взорвала властительница крепости. Наследниц у нее не осталось. Эствиги, правящая семья крепости Филина, вымерла во время эпидемии после войны. Одно время там был гарнизон, им командовал бывший бандит, но они создали хороший заслон для нильфов. Там, на востоке, набеги нильфов закончились не так давно, всего лет сто назад. Филин — это антипод Чайки, они расположены напротив друг друга, Чайка на острове, а Филин в горах на материке. После взрыва Чайки гарнизон Филина напал на пиратов. Командир гарнизона погиб в этом бою, и крепость постепенно опустела. Я подумала, может быть, вы…

Я тихо вздохнула, представляя, что мне пришлось бы выдержать, если бы она нашла меня тогда, пять лет назад. О, боги, ну, за каким чертом я вернулась сюда? Почему это прошлое, которое, казалось, уже умерло, вдруг снова воскресло и снова мучает меня?

— Нет, — сказала я, — это исключено. Мое прошлое мертво. Я не знаю даже, где находится Кукушкина крепость. И даже если бы знала, это ничего не изменило бы. Мое предназначение — Граница.

Госпожа Лайса прошлась по комнате, энергично переступая с пятки на носок. Тонкие пальцы ее руки бессознательно, по-видимому, сжимались в кулак и разжимались. Наконец, она остановилась у стеллажей, протянула руку, провела пальцем по корешкам книг и резко обернулась ко мне.

— Вы уверены? — сказала она, подходя ко мне и останавливаясь прямо передо мной, — Лорель Дарринг когда-то думала, что ее предназначение — лечить людей. Она собиралась уехать из Серой крепости, она могла себе это позволить, ведь у нее были младшие сестры. Но пришла война, и она поняла, что ее предназначение совсем в другом.

"О, боги!" — подумала я, глядя в ее утратившее уже всякую невозмутимость лицо.

— Я не Лорель Дарринг.

— Вы очень на нее похожи. И мне смешно — смешно, слышите?! — воскликнула она, — слышать, как женщина, которая выглядит, как родная сестра Лорель, говорит, что ее предназначение — не Кукушкина крепость. То, что вы — из Даррингов, увидит даже слепой!

О, да! Это было выражение мыслей Севера. В каждом селении, которое мы проехали на пути сюда, во взглядах людей — торговцев, крестьян, стражников, всех без исключения — я видела кроме почтения еще и этот вопрос: что ты делаешь здесь в черном плаще Охотника, наследница Даррингов? Почему твои глаза — глаза Лорель — глядят с такой беспечностью, неподобающей для истинной властительницы крепости? Почему, если ты жива, Кукушкина крепость до сих пор заброшена? Почему?..

Потому что есть во мне эта звенящая струна. Потому что есть для меня Граница и Вороны с алыми глазами и есть я — для них. Потому что я родилась с этим, я родилась Охотником и умру тоже Охотником. Потому что можно забрать у ребенка ключи от крепости и лишить его памяти, можно освободить его от произнесенных некогда обетов, но невозможно лишить его этой струны. Ничего нельзя сделать с истинным предназначением. Судьба все равно возьмет свое, судьба все равно…. Но вряд ли эта женщина с холодными глазами поймет такие объяснения.

— Я не Дарринг, — сказала я просто, — Моя семья отреклась от меня и забыла о моем существовании. А я и не помню свою семью, понимаете? Я ее и не помню, для меня ее все равно что не было. Знаете, дети в казарме, где я росла, часто вспоминали свое прошлое и тосковали по родным, но мне нечего было вспоминать, Лоретта Дарринг позаботилась об этом.

— Мне кажется, это слишком детская обида, — негромко заметила госпожа Лайса.

— Это не обида, — сказала я, уже начиная уставать от этого разговора, — Я пытаюсь объяснить вам, что моя жизнь началась на юге, там моя подлинная родина. Я не Дарринг, я не имею ничего общего с этой семьей, кроме случайности моего кровного родства с ними. И потом, поймите, я не гожусь на роль властительницы, я не способна отвечать за жизни других людей.

— Вы руководите целым отрядом, — начала госпожа Лайса, но я прервала ее:

— Не руковожу. Всего лишь определяю стратегию его передвижений, а это значит, что я просто лучше других чувствую Воронов. Вы, конечно, многое знаете об Охотниках, но еще больше вы НЕ знаете. У меня сознание Охотника, я не умею, я не приучена заботиться о чьей-то жизни, и о своей тоже. Как бы я ни была похожа на Лорель Дарринг, я — НЕ ОНА. Поймите, поймите же вы, я лишь случайно похожа на нее. Я не Дарринг совсем, я уеду и не вернусь сюда больше никогда в своей жизни.

— Не зарекайтесь.

— Я не вернусь, — сказала я, сжимая правую руку в кулак и ударяя по раскрытой левой ладони, — Хватит с меня и этого визита.

Госпожа Лайса еле заметно усмехнулась на эти мои слова и отошла к столу.

— Я уверена, — сказала она вдруг, — что однажды вы передумаете и поймете, что является вашим истинным предназначением. Вы поймете. Это время однажды придет.

— Мне пора. Спасибо, что показали мне летописи.

Госпожа Лайса, перебиравшая бумаги на столе, выпрямилась и посмотрела на меня.

— Да не за что, — повторила она, — Не за что.

Она придержала люк, пока я спускалась вниз. И последнее, что я видела, была ее странная улыбка, с которой она закрывала крышку люка, отгораживаясь от меня.

Пока я шла обратно по темным коридорам, я была зла и растерянна, и кулаки мои сжимались сами собой. ЗА ЧТО мне это?

Боги, как мне было мучительно и безнадежно тогда, в моем детстве!

Какая пустота скрывалась в моем прошлом — страшная, темная, непроницаемая пустота! Вокруг меня дети тосковали и хотели домой, а мне не о чем было вспоминать и не о чем тосковать. Зачем я вернулась сюда, боги, зачем? Я не хочу, чтобы эта боль снова вернулась ко мне.

Уже смеркалось, короткий зимний день подходил к концу. На лестничной площадке горели свечи, и огоньки их отражались в зеркальной глубине. Я остановилась.

Ведь я не Лорель Дарринг! Люди бывают похожи, что ж тут такого?

А она смотрела на меня — из зеркала, и я смотрела на нее, и чувствовала себя ужасно. Все здесь видели что-то мистическое в нашем сходстве, и я тоже видела что-то мистическое в этом. Как я могу быть так похожа на нее?