Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 77



Я погладила отложной меховой воротник, манжеты из того же меха согревали озябшие руки: ах, какая прелесть был этот мех, шелковистый, длинный, абсолютно белый, без единого признака желтизны.

— Это зандский соболь, — сказала Ольса сзади.

— Красивое платье.

— Да, мне его шили к шестнадцатилетию, — сказала она довольно, — Так я ни разу и не надела его с тех пор, слишком уж быстро выросла из него. Так обидно было, оно мне ужасно нравилось.

"Приятно, наверное, носить такие вещи", — думала я между тем, поглаживая шелковистый мех. И ведь я могла бы носить такие наряды и жить точно такой же жизнью, это неминуемо должно было случиться со мной и случилось бы, если бы не случай. Или Судьба? Та самая Судьба с большой буквы?

Серая властительница, Лоретта Дарринг, поехала с визитом к лорду Марлону, властителю Южного Удела. Почему она взяла с собой внучку? Может быть, она просто не хотела расставаться с девочкой, особенно после нелепой гибели дочери и зятя? Да только Южный Удел — это уже Граница, и замок лорда Марлона расположен совсем близко от казарм Охотников. А во дворе казармы, на перевернутой бочке сидел пленный Ворон, ирис, младший офицер, худой, грязный, уже совершенно безучастный ко всему. Правая рука у него была отрублена по локоть, и культя была замотана грязной окровавленной тряпкой. Ворон сидел, сгорбившись, опустив растрепанную голову, и устало смотрел на свои пыльные сапоги. Маленькая внучка Лоретты Дарринг оглянулась на пленника, и что-то в ее лице, в ее глазах — не любопытство, не испуг, а словно бы узнавание — заставило одного из Охотников обратить на нее внимание. Это был хэрринг западного участка.

Он рассказывал мне эту историю, наверное, тысячу раз: гордился мной как своим личным достижением. Тогда редкие стычки на Границе начинали перерастать в настоящую войну, каждый Охотник был на счету, и пятилетний ребенок, который через десять-двенадцать лет стал бы рядовым, обладал для Охотников особой ценностью. За таким ребенком Охотники могли поехать даже на Север, к тому же по дате рождения девочки было ясно, что из нее выйдет не просто Охотник, но espero. По законам Охотники могли получить любого ребенка, и хотя нелегко было забрать внучку Серой властительницы, последнюю из знаменитого рода Даррингов, она все-таки досталась Охотникам. И превратилась в меня.

— Ты приехала поэтому? — спросила вдруг Ольса.

— Прости? — удивленно сказала я, но не обернулась.

— Ты приехала с пятеркой Охотников, — говорила Ольса своим резким голосом, — но здесь не Граница, и ты приехала не затем, чтобы навестить свою родину. Ты так и взвиваешься, стоит только напомнить о твоем происхождении. Так зачем ты здесь? И вдруг, откуда не возьмись, являются Вороны. Мне только одно приходит в голову: ты из-за них приехала. Разве не так?

— Как я, по-твоему, могла узнать, что они здесь появятся? — пробормотала я, не зная, как от нее отвязаться.

— Откуда я знаю? — сказала Ольса резко, — Но я не хочу, чтобы они были здесь! Я не…

В голосе снова послышались истерические нотки.

— А знаешь, — сказала я, оборачиваясь к ней, — знаешь, мне наплевать на твои желания. Я — тцаль Охотников, и хочешь ты того или нет, ты будешь мне подчиняться. Ты обязана подчиняться мне, и ты это прекрасно знаешь, хотя и не понимаешь по-настоящему.

— Я не обязана подчиняться даже князю Андраилу…

— Да какое мне дело до князя Андраила? Ты понимаешь хоть, что говоришь?.. Нет, ты не понимаешь. Ведь то, чем вы были шесть веков назад, это сейчас мы. Мы сейчас храним человеческую расу от вторжения нелюдей. И я, тцаль Охотников, тот самый человек, которому обязаны подчиняться все, кто встретиться мне на пути. Обязаны, слышишь? Потому что, не будь Охотников, завтра ты могла бы оказаться в загоне для женщин в вороньей деревне. А они с женщинами обращаются неважно, они держат их, как скот, и пользуются ими.

Ольса вздрогнула и слегка побледнела.

— Нет, я ничего, — сказала она вдруг, жалко улыбнувшись, — я ничего, я не против власти Охотников. Просто я… понимаешь, ведь я клялась не допустить, чтобы порог крепости переступили нелюди. И ты клялась в том же, — прибавила она.

— Нильфы, Ольса. Ты клялась не допустить в крепость нильфов.



— Нет, — сказала она. Уверенность возвращалась к ней, — ты этих слов не помнишь, а там говориться именно «нелюдей», не «нильфов», а «нелюдей». И вот они в крепости…. Вот в чем весь ужас. Эсса. И ведь ты тоже давала эти клятвы, ты не помнишь этого, но ты ведь знаешь, что клялась, и знаешь, в чем клялась. Как ты могла после этого впустить их сюда? И меня заставить это сделать? Знаешь, что с нами должны после этого сделать? Властительницы, не выполнившие своего предназначения! Знаешь или нет? Какие же мы дуры с тобой.

— Это ты дура, — буркнула я.

Ольса вздохнула, поправила шаль на плечах, выпрямилась и посмотрела на меня.

— А ты? — спросила она негромко, — А ты — Дарринг?

— Я не Дарринг. И вообще, откуда ты знаешь, что я не помню?..

— А…. Это все здесь знают. Был такой скандал, когда тебя увозили.

— Ты ведь тогда еще не родилась, — сказала я с усмешкой.

— Да об этом до сих пор говорят! — воскликнула Ольса, оживляясь, — Знаешь, что тогда было? Был съезд властительниц, первый со времен Лорель, и все из-за тебя, из-за того, что тебя хотели забрать Охотники. Они, то есть Охотники, говорили точь-в-точь как ты — что мы уже ничто, что только на юге идет настоящая война и все в таком роде. Ну, я думаю, властительницам нашлось, что сказать в ответ, — прибавила она высокомерно и продолжала уже обычным тоном, — Весь Север оказался втянут, наши князья сразу вспомнили ссоры с южными лордами, а твоя бабка взяла и отдала тебя. И все. Властительницы не могли этого стерпеть. И даже не того, что ты была последняя из Даррингов, а того, что давала обеты, носила ключ от крепости и знала о ее местонахождении, а кто знает, как тебя могли воспитать Охотники. Никто не мог поручиться, что ты будешь соблюдать интересы крепости и сохранишь ее тайну. И тут твоя бабка заявила, что она забрала у тебя ключ от крепости, а еще забрала твою память, что ты уже никогда не вспомнишь свою крепость и свою семью, и что тайна Кукушкиной крепости в безопасности. Никто, конечно, не понял, как это "забрала память", что именно Лоретта сделала. Но она стояла на своем — забрала и все. Некоторые властительницы провели расследование и выяснили, что ребенок… то есть ты, — сказала Ольса, прерывая свою увлеченную речь и взглядывая на меня виноватыми глазами, — то есть ты… что ты ничего не помнишь. Так все и осталось.

— Ладно, — сказала я, — Это дело прошлое. Мне сейчас важно одно — чтобы ты поняла…. На юге сейчас Перемирие. Но перемирия такого рода — дело хрупкое, из-за любой оплошности могут разбиться. Если ты сейчас вздумаешь мне мешать, если ты попытаешься предпринять что-нибудь против Воронов, ты нарушишь Перемирие. Граница тянется на тысячи лиг, вдоль нее живет несколько миллионов человек, и их всех ты подвергнешь опасности. Ты поняла? — Ольса смотрела на меня, — Ты поняла?

— Да, — сказала Ольса своим резким голосом, — Я поняла. Но какого черта им здесь нужно?! — воскликнула она зло, — Зачем они сюда притащились?!

— Вот это я и собираюсь выяснить.

— И как именно? — усмехнулась Ольса, на миг показав свои белые зубы.

— Поговорю с ними.

— Поговоришь с ними? Ты думаешь, они скажут тебе правду?

— Пойду и узнаю, — сказала я.

— Прямо сейчас? — растерянно спросила Ольса.

— А зачем откладывать?

Дверь мне открыл хонг. Он был без плаща и шлема, в обычном одеянии Воронов: в коричневых кожаных штанах и более светлой кожаной рубахе с широкими рукавами, в кольчужном жилете, глубоко вырезанном на груди и стянутом на узкой талии широким, в ладонь, кожаным поясом. На ногах его были грязные промокшие сапоги, на руках (одну руку он упер в бок, другой опирался на косяк) — обычные короткие вороньи перчатки из светлой, тонко выделанной кожи; Вороны эти перчатки почти никогда и не снимают, и едят в них, и спят в них. Хонг был очень бледен, аж с синевой, словно покойник, под глазами залегали тени. Теперь, когда я видела его лицо, округлое, с припухлыми щеками, я поняла, что он совсем мальчишка, моих лет или немного постарше, для Воронов это ранняя юность. Не смотря на тени под глазами и страшную бледность, он был очень красив, как бывают красивы Вороны — тип жестковатой темнолицей привлекательности, но, кроме того, его молодое, не опаленное еще временем лицо было красиво само по себе. Увидев такие темные пушистые ресницы, можно было умереть на месте — по-женски, просто от зависти. Особенно блондинке. И потом, у него была фигура, у этого хонга, совсем еще птенца, вороненка, такая, какая редко встречается у взрослых Воронов. Он был очень крупный, широкоплечий, размерами он, пожалуй, не уступал моему кейсту, и весь он был такой гладкий, сытый, как молодой бычок; с возрастом-то все Вороны очень худеют.