Единорог

— Лерка, все хорошо. Все хорошо, солнышко, все прошло.

Широко раскрытыми глазами я смотрела в его лицо. На глаз его несчастный, на тонкую струйку крови, стекающую по щеке. И вдруг — наконец-то! — осознала, что про-изошло. И оттолкнула его, вырвалась из его рук, вскочила.

— Лер, ты что?

— Не подходи ко мне! — закричала я.

— Лера!

— Не подходи ко мне! — я вытянула перед собой руку, — Не приходи ко мне боль-ше! Я не хочу больше тебя видеть, слышишь?! Не подходи!

Валерка все стоял на коленях, потом медленно поднялся, не сводя с меня взгля-да.

— Лера…

— Не под-хо-ди ко мне…

— Что с тобой, Лера?

— Не подходи…

— Лерка!

— Я не хочу тебя больше видеть! Никогда, слышишь?! — закричала я в отчаянии, бросилась в подъезд.

Все получилось как в дешевой мелодраме для подростков. Я взлетела на свой четвертый этаж на одном дыхании, а у двери затормозила, все ключ не могла вставить в замок, руки у меня тряслись, как у алкоголички. Да я вся тряслась. Валерка бегом под-нялся по лестнице, остановился на полпролета ниже. Если бы он схватил меня и вытряс бы из меня объяснения, я бы сдалась, но он просто стоял и смотрел на меня снизу.

Наверное, он просто растерялся. Не растерялся, когда на нас напали, а когда я вдруг закричала на него — растерялся. Мне кажется, я до самой смерти не забуду, как он смотрел на меня, какое юное, усталое, обреченное было у него лицо. Такое лицо, на-верное, было у него, когда его везли в полевой госпиталь — за сотни и сотни километров отсюда, двадцать лет назад.

Я открыла, наконец, дверь. Забежала в квартиру, села на пол в прихожей и раз-ревелась. Боже, я впервые по-настоящему поняла, что он может погибнуть — из-за меня, рядом со мной. Упаси меня Бог стать девой Вивианой, я не хочу никого губить! Не хо-чу губить никого, я не роковая дева, не пани Ниниана, мать моя, сгубившая своего мага и губящая свою дочь, я — не они, я всего лишь перепуганная девчонка, которая сидит на полу и плачет, плачет, плачет.

Забился в истерике дверной звонок.

— Лера, открой, — сказал Валерка глухо, — Пожалуйста, Лерка.

Я не шевелилась. Мне казалось, я превратилась в одну из тех ледяных скульп-тур, которые во множестве вырастают под Новый год по всему городу.

— Лер, пожалуйста. Давай поговорим, Лера.

Слезы текли из-под моих сомкнутых век. Сколько слез! Мне кажется, никогда я не пролью их больше, чем тогда, когда я слушала Валеркин голос из-за закрытой двери. Я как Царевна-несмеяна — под один глаз мне серебряное ведерко, под другой золотое. Как ясно я в тот миг понимала, что он, настороженный, странный, бесконечно далекий от меня, все-таки был ко мне привязан. И больно ему было, когда я вдруг попыталась все разорвать, все, что нас связывало. Странная была наша любовь, глупая, слишком доверчивая, но как ясно я чувствовала — его боль и смятение, когда он стоял за закры-той дверью и звал меня. Если б я могла, я бы откликнулась, но я не могла, я онемела, оледенела, окаменела, меня не было и в помине. Только слезы лились по моим щекам.

Долго ли, коротко я так сидела, я не знаю. Я выплакала, кажется, все слезы, что были мне отпущены. Вставала, посмотрела в дверной глазок. Валерка сидел на сту-пеньках, обхватив колени руками. Меня охватила внутренняя дрожь, дошла до сердца и замерзла. Я открыла дверь.

Валерка поднял голову. Глаз у него совершенно заплыл.

— Уходи, — сказала я.

Он молча смотрел на меня.

— Я вызову милицию, слышишь? Уходи!

Я говорила, а сама поражалась: какое у него спокойное, усталое, отстраненное лицо. Все-таки он очень странный человек, никогда я больше не видела таких лиц, или я просто не с теми людьми общаюсь? С таким скучающе-устало-отстраненным лицом бухгалтер подводит итоги года, снайпер ловит свою цель в прицел после долгой ночи ожидания, домохозяйка отжимает последнюю рубашку.

— Ты думаешь, не вызову? Хорошо же! — я бросилась в квартиру.

Номер нашего участка у меня записан в книжке рядом с телефоном. Я свою род-ную милицию помню и думаю, что они меня тоже не забыли. Во всяком случае, меня выслушали и приняли всерьез, когда я сказала, что меня давно уже преследует какой-то человек, и что теперь он сидит у меня под дверью, не давая мне выйти из квартиры. Они даже приехали — минут через сорок. К кому другому не поехали бы, наверное.

Позвонили в дверь, когда я открыла, спросили:

— Это он?

— Да, — сказала я, взглянув в Валеркино усталое лицо.

— Проедемте в отделение, напишите заявление.

Я молча кивнула.

В отделении все пошло наперекосяк. Когда выяснилось, что я Валерку знаю, за-явление у меня принять отказались. Валерку отпустили.

Когда мы вышли из отделения, было уже совсем светло. Холод стоял ненор-мальный, воздух казался стеклянным — по-настоящему, просто стеклянным, тронь и разлетится вдребезги. Валерка втянул непокрытую голову в плечи, руки сунул в карма-ны, весь сгорбился и пошел за мной к остановке. Мы шли какими-то дворами, я так давно там не было, что уже и сама забыла, как и куда идти. Я все поглядывала на Ва-леру, наконец, не выдержала, подошла, натянула на него свою шапку, сама накинула капюшон.

— Не надо, — вяло сказал Валерка.

— Последние мозги хочешь отморозить?

Он усмехнулся — чуть-чуть.

На остановке никого не было. Транспорта тоже не было, никакого. В обе сторо-ны тянулась обледенелая пустая улица. Валерка стоял с закрытыми глазами, в моей шапочке с помпоном, дубленка нараспашку.

— Застегнись, — сказала я.

Он поджал губы, скривил тонкий рот, но застегнулся, не стал спорить. Глаз у не-го почти и не открывался, и к виску краснота сменялась синевой.

Подошел пустой троллейбус с замерзшей кондукторшей в шубе. Мы сели не ря-дом, но за билет заплатил Валерка. Я все посматривала на Валерку, на глаз его подби-тый.

— Что ты смотришь?

— Болит? — спросила шепотом.

Он усмехнулся.

— Дурочка ты все-таки, Лерка, ох, какая дурочка.

— Я знаю, — сказала я.

— Ты когда передумаешь, телефон мой у Сашки спроси. Ладно?

— Валер, ты не понимаешь…

— Видно, никогда не пойму, — буркнул он, покосился на меня, улыбнулся еле за-метно.

Он даже не злился на меня. Мне показалось, он воспринимает все, как капризы глупой девчонки. Самое странное, что это меня даже обидело — глупая девчонка и есть.

Мы дошли до моего дома, зашли в подъезд. Я оглянулась на Валеру, и в этот момент у него затренькал мобильник. Валерка достал его.

— Да! — и лицо у Валерки вдруг изменилось, скулы обтянуло, — Когда? — спросил он хрипло, — Кто-нибудь жив?.. А Серый?.. Я приеду. Сейчас приеду.

Отключил мобильник. Посмотрел — сквозь меня.

— Валера, — сказала я шепотом, — Валер, что случилось?

Он будто не слышал меня. Не видел и не слышал.

— Валерка!

— Лер, я… я пойду.

— Что случилось?

— Квартиру взорвали. Ребята погибли, двое в больнице.

Он провел рукой по лицу, посмотрел на меня и сбежал вниз по ступенькам. Я прислонилась к стене, не смотрю даже, побелка — не побелка. Ноги меня что-то не дер-жали.

Весь день я просидела дома. Врубила «Vacuum» на всю катушку, легла на диван и только вставала кассету переворачивать. Давно надо было магнитофон с авторевес-ром купить.

Валера заявился часов в одиннадцать — ночи или вечера? В общем, я уже спать легла, открыла ему в ночной сорочке. Валерка зашел, как был, в дубленке и в моей ша-почке с помпоном, пошел в спальню и повалился на разобранную кровать. Лицом в по-душку, лежит и не шевелиться. Я тихо села рядом. Сняла с него шапку. Валера не ше-велился. Мне отчего-то — боже, отчего? — вспомнилось, как лежали ОНИ в морге, ОН и ОНА. В таком ярком безжалостном свете. ЕЕ белые волосы, спутанные и странно по-хожие на нитки, размотанные с катушки. ЕЕ шубку, платье и сапожки — будто склад ненужных вещей, зачем надетых на валяющегося тут же манекена. И ЕГО — черная ще-тина коротких волос, куртка и порванные брюки, ожоги на лице и бессмысленный шарф, который я связала ЕМУ на день рождения. Валерка так лежал — будто в морге. Наверное, я всю жизнь сохраню этот страх перед ярким светом и неподвижным телом, лежащим на столе. Для меня смерть заключена в этом. А для Валеры — цинковый гроб, этого он боится? Какой он, интересно, видит свою смерть? Нет, Лера, совсем не инте-ресно.