Из тьмы веков

— И я это слышал! — поддержал мюрида всадник, сидевший позади него. — Как только до уха грешного человека дойдет капля из той воды, что мулла выливает на могилу, так он и начинает орать! Это точно.

— Вообще-то с покойниками чего только не случается! — словно без всякого интереса, промолвил Орци. — Приходилось, слышал!..

— Да вам что, больше не о чем говорить, что ли? — заворчал толстомордый Аюб с бегающими глазами, боязливо поворачиваясь спиной к огню. — Вот еще нашли разговорчики! Только на ночь! А после вас иди и стой на посту в степи или рядом с крестами…

Солдаты расхохотались.

— Расскажи, расскажи, Орци!

— Давай, не слушай его! — просили они.

— Ничего, даже если и соврешь! Лишь бы поинтереснее было!

Орци лег навзничь, подложил руки под голову, уставился в черное небо, усыпанное мелкими звездами, и задумчиво протянул:

— Ладно уж. Расскажу одну, но настоящую историю. Быль. Аюб что-то проворчал и влез к Орци на бурку с ногами. Всадники фыркали, подталкивая друг друга… В костер подбросили хворосту, он затрещал, взметнулся искрами. Все притихли, приготовились слушать.

— Давным-давно умер в нашем селе бедняк Ампуко, — начал Орци тихим голосом. — Принесли его хоронить. Глянул мулла в могилу и говорит: «Не в самый раз. Докопать надо». Стали ребята докапывать могилу, а дно каменистое. Уж и потом облились, а никто им «довольно» не скажет. Выглянули — муллы нет. Тот с мюридами под навесом молится. А возле могилы только один старик, дядя покойного остался.

— Погляди! — обратились к нему ребята. — Может, хватит уже?

А он вместо ответа показал им на дальнюю гору, откуда с ветром черные тучи ползли, да как крикнет:

— Хороните его! А то дождетесь вон той тучи, так она из вашего покойника собачье дерьмо сделает! — Орци эти слова выкрикнул так громко, что многие всадники вздрогнули, а толстомордый даже матерно выругался. Но Орци продолжал, как ни в чем не бывало:

— Стали ребята в спешке закапывать беднягу Ампуко, до середины уже засыпали могилу, как вдруг из нее раздается стон. Испугались они. Смотрят друг на друга, языки поотнимались. А старик опять говорит:

— Закапывайте! В нашем роду все имеют привычку кричать, когда их хоронят!

Зарыли люди Ампуко и, конечно, забыли о нем. Кто будет помнить о бедном человеке! Но была у него жена и детки. Детки еще малые, ничего не смыслящие, а жена взрослая. Ей мужа жаль. И вот, как у нее горе какое или радость, идет она к нему на могилку, дотронется до камня рукой, вроде поздоровается с ним, прочитает кое-как молитву: а кто ее учил-то по-настоящему? И, смахнув слезу, потому что жене плакать не полагается, сядет на траву рядом с могилкой и, вытянув ноги и аккуратно расправив платье, склонит набок голову и начнет с мужем долгую и задушевную беседу!

Правда, вслух говорит только она, но по лицу и по ее речам можно было понять, что и Ампуко отвечает ей. И порой радует, а порой огорчает ее своими ответами. Но чаще всего беседы их были мирные. Она старалась успокоить его, чтоб он не терзал себя там, на том свете, за то, что оставил сирот без достатка, без опоры в жизни.

— Ничего, Ампи! — ласково говорила она ему. — Не волнуйся! Коровка у нас теперь есть. Из той телушки выросла, которую тебе родные на поминки привезли. Я не дала тогда прирезать ее… Припрятала. Знала, что ты не обидишься! Да осенью на сходе из десятой доли урожая народ на двоих сирот хлеба дал… В этот раз шесть арб кукурузы в кочане досталось! Так что у нас есть все… Живем мы… Живем!

Вот так сидела она однажды, и было тихо, жарко, хоть солнце и бежало к закату. Женщина задумалась.

Ящерица вылезла из норки и тихонько, тихонько сделала шаг… другой… Она не могла понять, что же закрыло от нее лик солнца? Откуда ей было знать, что это на нее лег подол платья жены Ампуко, в могилке которого была ее норка!

Так тихонько, шаг за шагом пробираясь в траве, наткнулась ящерица на бревнышко, которого прежде тут не встречала…

Бревнышко было теплое, покрытое нежной «корой»… «Какое странное», — подумала ящерица и осторожно вползла на него…

Всадники не дышали. Ингуш-мюрид даже перестал жевать конское мясо. А Орци уже совсем тихо продолжал:

— Хотела было жена покойного снова заговорить с мужем, но на полуслове умолкла, опустила голову, покраснела… Она почувствовала, как живые пальцы прикоснулись к ее ноге… дошли до икры, пробрались до колена, погладили его и замерли…

Вокруг не было ни души. Женщина, истосковавшаяся без мужской ласки, разволновалась, вздохнула и, не поднимая глаз, прошептала:

— Ампи, я помню, как тебя всегда влекло ко мне… как ты любил мое тело… и если вам, покойникам, дозволено это… ты… можешь еще подвинуть руку…

Орци умолк. Некоторое время и всадники молчали.

— Бедная! — сказал кто-то наконец, и раздался смех, которого давно уже здесь не слышали.

— Вот — да!

— Наверно, и наши уже такими стали!..

— Чертов Орци! — горланили ребята.

И вдруг Орци вскочил, усы его дернулись вверх и, приложив руку к каске, он завопил:

— Смирна-а-а-й!

Всадники вскочили.

— Ваше высок балга-ароди! — орал Орци. — Садники четортой сотни отдыхаю! Дожюрни перой завод Эги Орци! — На его груди вздрогнули кресты и медали, а немецкая каска пригнула ему уши и уперлась козырьком в нос. Из-под нее на командира полка, как горящие угольки, смотрели два глаза.

Мерчуле едва сдержался от хохота, хотя чего только не приходилось ему видеть и слышать в своем полку с начала службы!

Байсагуров и Бийсархо, стоя позади начальства, пытались знаками подсказать Орци, чтобы он снял дурацкую каску и опустил руку, потому что командир полка скомандовал «вольно». Но тот ничего не понимал. Все его внимание было сосредоточено на командире, с которым он впервые вел разговор за всю сотню.

— А что это у тебя за каска? Откуда она? — поинтересовался Мерчуле.

Орци левой рукой убрал каску под мышку, но правая так и осталась у бритой головы.

— Немецки полконик шапка! — ответил он. — Полконик — язык. Яво голова ты визял. Шапка — я визял. Эта кирест Николай падишах давал… — Он показал на грудь и снова поднял руку к голове ладонью вперед.

— Вольно! Опусти руку! — скомандовал Мерчуле еще раз. — А кто у тебя командир? — спросил он Орци.

— Ваш балга… висока ароди, полконик, командер полка Мерчули, — неистово двигая усами, ответил Орци.

— Я спрашиваю, чьей ты сотни?

— Ваш балга… висока ароди, сами лучши ротмистер Байсагуров!

— А командир взвода?

— Ево балгароди — виличество корнет Бийсархо!

— Почему «величество»? — забавлялся Мерчуле, видя, что его гость из штаба дивизии умирает со смеху.

— Его сами храбри! — пояснил Орщи.

— Значит, у тебя все командиры «хорошие» да «храбрые»! А плохих нету?

— Есть! — неожиданно ответил Орци.

Все посмотрели на него с удивлением.

— Кто? А ну, выкладывай! — Мерчуле перестал смеяться.

— Вахмистр Пациюв!

— Чем он плохой?

— Ругаю!

— За что же это он тебя?

— Не меня, ваш балгава родие!

— А кого же ругает этот шельма Пациев? — добивался командир.

— Мой мать ругаю!..

Вместе с подвыпившими офицерами захохотали все.

— Ну и молодец! — воскликнул Мерчуле. — Этот сто лет будет жить! — И, взяв гостя под руку, он пошел дальше, смеясь и разговаривая с офицерами.

— Здоровя жилава! — крикнул Орци им вслед и снова улегся на бурку.

— Ай да Орци! — воскликнул мордастый Аюб, восторженно глядя на товарища. — Как скворец, заливался по-русски! Если тебя не убьют, служить тебе дома в суде толмачом!

— Если не убьют… — мрачно повторил Орци, снова напяливая на голову свою каску. — Не люблю я, когда приезжают офицеры из штаба дивизии… Не к добру это!

Все задумались.

На краю села, над руинами, поднималась красная, раскаленная луна.

Ротмистр Байсагуров, проводив командира полка и полкового гостя, направился к себе. Шумела голова. Но надо было еще проверить посты. И он пошел не через село, а вдоль околицы. Луна уже успела взойти и побледнеть, и все вокруг было залито белым светом.