Из тьмы веков

Командиру понравилась находчивость и скромность Калоя. И в нем шевельнулось угрызение совести за то, что он в прошлый раз так резко говорил с ним.

— Как это ты так быстро выучился? А? — сгорая от зависти, приставали к Калою молодые люди.

— Выучишься, — усмехнулся он, — если тебе посоветуют барашек пасти…

— Не обижайся, Портос! — благодушно воскликнул Байсагуров. — Ты же добрый человек! А я вас ругал тогда за дело. На фронт идем. И вы меня еще вспомните! Да вот и сейчас, наверно, самому приятно. Ведь столько никто не срубит!

«Как он сказал: „Портос“? Что это такое? Бык, что ли?» — думал Калой. Но решил спросить потом. Чтобы люди не смеялись. Если это обидное слово, он проучит командира на всю жизнь!..

Несколько дней спустя полк на заре подняли по тревоге. Думали, что пришел приказ выступать. Но командир полка сообщил, что назначен внезапный смотр дивизии и отдельных пехотных частей.

Уже через час полк прибыл на поле, в назначенное место. Здесь не было никого, кроме дежурного штаб-офицера из дивизии. Он принял рапорт, указал курган, где будет командование. Об очередности построения было известно лишь одно: первой пройдет Осетинская пешая бригада, а последним — 8-й Донской казачий артиллерийский дивизион, приданный Кавказской туземной дивизии, не имевшей своих артиллеристов. Посоветовавшись с офицерами, командир полка полковник Мерчуле попросил штаб-офицера, который был его другом, выпустить его полк на плац последним, перед артиллерией. Цель была простая: учесть чужие ошибки и постараться избежать их.

Штаб-офицер согласился, и полк отошел на край поля, к лесу, справа оставив место для донцов.

Сейчас же была отдана команда еще раз почистить коней, привести в порядок себя, приторочить бурки. Наступил ясный, солнечный день.

Корнет Бийсархо сходил с ума. То он проглаживал носовым платком чью-то лошадь и, обнаружив налет пыли, заставлял всадника вновь чистить коня. То у кого-то замечал незастегнутым шарик-пуговку на бешмете. То ругал за грязь на чувяке. И изрядно надоел всем.

— Неужели начальник будет разглядывать мои пуговки? — не выдержал Орци.

Бийсархо вышел из себя.

— Не возражать! — закричал он. — Разговорчики!.. И тут ему на глаза попалась лошадь Орци.

— А это что еще за осел? Откуда появилась у меня во взводе эта мелкорослая тварь? — сверкая глазами, напирал он на Орци.

Когда он злился, все мышцы на его лице приходили в движение, обтягивая резкие скулы, широкий рот и сильные зубы. Казалось, он готов был впиться человеку в горло. Он становился страшен. Но подчиненные не боялись его. Они привыкли к нему, да и вообще не в их натуре было пугаться. Поэтому Орци посмотрел на командира и сказал:

— Что же я ее с каблуков снял, что ли? От рождения она такая. И комиссия ее видела и ты ее видел сто раз. Неплохая лошадь…

Всадники отворачивались, смеялись.

Разъяренный Бийсархо помчался куда-то в сторону. Через минуту он вернулся и приказал Орци:

— Ступай сейчас же к санитарам и немедленно обменяй эту скотину на лошадь.

Орци пожал плечами и повел своего коня в лес, где на всякий случай стояли санитарные двуколки. Бийсархо расхохотался ему вслед:

— Что и говорить, для атаки лучшей лошади не найти! Пока дотащится — и войне конец!

Орци хотел было вернуться и дать отпор обидчику, но передумал: «Ничего! Ты у меня еще посмеешься!..»

Один за другим подходили полки и строились побригадно.

К девяти утра дивизия была в сборе.

В это время пришла весть, которая заставила побледнеть офицеров: смотр будет проводить не только начальник дивизии — его императорское высочество великий князь Михаил Александрович — родной брат государя, но и дядя государя — сам Верховный главнокомандующий армией, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич.

Этого никто не ожидал.

Ровно в девять часов подъехали автомобили, на курган поднялось начальство. Войска издали увидели главнокомандующего. Он был на голову выше всех. Чуть пониже его виднелась папаха начальника дивизии.

Труба пропела «Смир-н-о-о-о!» Всадники замерли возле лошадей.

Начальник дивизии сел на коня и в сопровождении адъютанта и трубача поскакал к полкам. На полпути он принял рапорт своего помощника, а затем, здороваясь, объехал части.

— Здарав джилай!! Ваш височ!.. — прокричали и ингуши, которых специально обучали произносить отрывисто замысловатые титулы.

Когда гул приветствия замер, раздался одинокий голос: «Здрав джилай, ваш балгароди височ!»

Начальник дивизии не услышал этого. Он скакал к артиллеристам. Но многие всадники, да и офицеры не удержались и фыркнули.

— Кто сказал? — оглянулся корнет Бийсархо.

— Я, — спокойно ответил Орци, сидя на толстой санитарной кобыле, белой, как сметана.

— Сколько раз говорили, — воскликнул корнет, — кричать только вместе! И начальнику дивизии говорить «ваше высочество», а не «благородие»! Это же великий князь!

— А я думал, «балгароди» лучше, — невозмутимо ответил Орци.

— Ведь так мы тебя величаем. А кто выше тебя? Ты вот захотел — и меня на жеребую кобылу усадил…

— Замолчать! — прошипел на него корнет по-русски, так и не поняв, издевается над ним эта дубина или действительно не понимает ничего. И опять всадники разрывались от сдерживаемого смеха.

Но вот командиры полков, следовавшие за начальником дивизии, отдав ему честь, поскакали к своим частям, а он направился к кургану Верховного главнокомандующего.

Полковник Мерчуле вернулся в подавленном настроении. Командиры сотен смотрели на него с тревогой. Какая задача поставлена полку? Мерчуле вызвал к себе Байсагурова.

Зажав небольшую бородку в кулак, он прищурился, глядя на ряды выстроившихся сотен своего полка, и, видимо, что-то прикидывая в уме.

Как кавказец он хорошо знал ингушей, уважал их за товарищество, смелость и верность в дружбе. Но как кадровый офицер он понимал, насколько недостаточна сейчас их воинская выучка, чтобы демонстрировать ее перед главковерхом русской армии. Что делать? Как не уронить чести офицерского состава и всего полка?..

Этим он и поделился с Байсагуровым, которого считал наиболее способным офицером.

Оказывается, начальник дивизии предупредил, что Верховный может изменить порядок прохождения полков и начать командовать сам. Такое уже случалось.

— Понимаешь, чего я боюсь, — закончил Мерчуле. — Перепутают, сигнала не поймут — и все! Из стройной части полк в одну секунду превратится в табун! Я видел. Такое и с более обученными случалось! Черт побери!

Байсагурова обескуражило это сообщение. Он молчал.

— Мы идем последними, — с печальной усмешкой продолжал командир полка. — Вот если бы он протрубил нам «в атаку», мы бы показали!

Штаб-ротмистр в жизни был большим приятелем командира полка, и здесь, где их никто не слышал, они говорили на «ты».

— Послушай! — тихо воскликнул Байсагуров. — Эврика! Это же мысль! Не дожидаясь его команды, двинуться в атаку самим! А там ищи-свищи!

— То есть как? Без приказания?

— Да очень просто! Если другим он будет выбирать аллюры, то мы сами выберем себе… Пойдем в три креста[155] — и конец!

— Да с меня погоны сорвут! — воскликнул Мерчуле и в сердцах отвернулся.

Грянул дивизионный оркестр. Осетинская бригада пришла в движение.

Оба полка шли в пешем строю, отлично держа равнение на высокое начальство.

Только мягкость шага выдавала в них кавказцев, отличавшихся легкой походкой, которая выработалась в течение веков оттого, что ходили горцы в чувяках.

— Послушай! — торопливо сказал Байсагуров. — Началось. Надо решать.

А мимо начальства уже шел Кабардинский полк. Как и ожидалось, раздался сигнал дивизионного трубача. Полк сделал поворот направо, потом налево… Перестроения эти были эффектны, но проходили не гладко.

— Что дороже — один офицер или честь полка? — почти закричал Байсагуров.

155

Три креста — самое быстрое движение, карьер.