Из тьмы веков

Калой усмехнулся:

— Кто знает, что будет через четыре года! И сколько людей не доживет до этого праздника!

Но самое главное, Виты жив. Есть его адрес, и хоть изредка можно будет посылать ему гостинцы.

Калой дал писарю целковый за бумагу и за ответ, который тот написал брату. В нем Калой рассказал Виты о жизни в горах и о том, что Матас умерла.

Женщины, затаив дыхание, сидели в углу башни, прижавшись друг к другу, слушая, как Калой диктует письмо. Когда он называл имя Матас, они догадывались, о чем идет речь, и снова плакали.

Только один Мажит ничего не понимал. Сидя у матери на руках, он старался достать за хвост кота, который залез от него под нары.

В этот месяц Калой отослал Виты две посылки с сушеным мясом. Не забыл положить туда и цу мажиргиш[147]. Эта пища была очень сытной и могла не портиться годами.

Но не одна любовь к мирной жизни удерживала Калоя от дерзких набегов.

Царские власти, бессильные бороться против самих абреков, подвергали экзекуции, штрафам их аулы, а родных и близких поголовно ссылали в Сибирь.

Калой, да и все в горах, знали, сколько безвинных чеченцев было разорено и сослано за неуловимого эбарга Зяламха.

Жестоко, но справедливо наказывал Зяламх своих врагов. Он убивал карателей, грабил богачей. Однако тяжелой ценой оплачивал это народ. Зяламх тайно покинул Чечню и вместе со своей семьей скрылся у ингушей. Он готов был прекратить борьбу, потому что сотни чеченцев уже томились из-за него в тюрьмах. Но власть продолжала преследовать его. Для его поимки был создан отряд добровольцев-охотников во главе с есаулом Вербицким. Отряд этот так жестоко расправлялся с горцами, что о нем в народе сложили песню:

Калой не мог допустить, чтобы из-за него разорили Эги-аул, сослали людей… Ведь только ради них он шел на отчаянные дела, рисковал жизнью. Вот еще почему он стал «мирным».

Около года Зяламх и его семья тоже мирно жили в ингушском селении на плоскости. Но царские люди узнали об этом, и ему пришлось покинуть гостеприимный Экажконьги-Юрт.

Куда идти? Где искать спасение?

Многих ингушей знал эбарг Зяламх. Со многими из них ходил на большие дела… Но сейчас ему нужен был человек, слово которого было бы свято для всех других. И он решил искать Калоя.

Тайными тропами в ночную темень шла семья Зяламха в горы. Шли женщины, дети… В ауле Лежги пришлось искать приюта. Жене Зяламха стало плохо. А к утру она принесла ему сына. Что за судьба родиться от людей, у которых ни крова, ни очага, все богатство которых — вражда, вся радость — прожитый день!..

Но было у них одно настоящее богатство: ингуш никогда не спрашивал у пришельца, кто он, откуда и куда держит путь. И если гостю его угрожала опасность, он готов был сам встретить ее, а если надо, умереть. Однако плох тот гость, который без крайней нужды злоупотребляет этим священным обычаем.

Через три дня Зяламх снова двинулся в путь.

Перед рассветом залаяли собаки. Калой проснулся, прислушался. Надрывный лай псов говорил о том, что в ауле кто-то чужой. Калой накинул бешмет, вышел, окликнул собак. Услышав голос хозяина, они осмелели и ринулись за ворота.

Калой сбежал с терраски и увидел людей, остановившихся поодаль. Прогнав собак, он подошел к гостям.

— Счастлив ваш приход! Заходите! Заходите! — обратился он к пришельцам, стараясь рассмотреть их.

Мужчина с конем в поводу, парень-подросток, две женщины и много детей… Мужчина шагнул вперед, и Калой тотчас узнал его.

Узнал не по лицу, а по росту, по излому шапки, по манере носить винтовку — вниз дулом под правой рукой. Это был Зяламх. Они молча обнялись. Калой взял под узду его лошадь и пошел вперед. Им не нужно было говорить, чтобы понять друг друга. Калой был рад гостю и в то же время глубоко опечален тем, что ему пришлось покинуть плоскость и со всей семьей, терпя лишения, скитаться по чужим людям, искать убежища в далеких от родины горах.

Значит, круг сжимался.

Орци выбежал им навстречу. Когда гости вслед за Калоем вошли в дом, обе хозяйки были уже на ногах. Дали убирала постели, Гота разжигала печь.

Не прошло и часа, как гость и вся его семья, обласканная, согретая теплом и радушием хозяев, спали в отведенной им комнате спокойным сном, каким давно уже не приходилось спать.

И хотя в эту ночь никакой опасности для Зяламха не было, Калой на всякий случай велел Орци расставить в разных дворах заседланных лошадей. А когда рассвело, братья принялись за обычные домашние дела. Глядя со стороны, никто не мог бы подумать, что в их доме есть посторонние. Так прошел день. Жена Зяламха, жена его брата, младший братишка и дети привыкли скрываться. Они научились всегда говорить вполголоса и не подходить к окнам. Здесь можно было и не таиться, но у них это получалось само собой.

Ни Дали, ни Готе не было известно, кто у них в гостях. Калой сказал им, что это семья чеченца, который из-за кровничества вынужден прятаться и избегать людей. И это было истиной, потому что Зяламх действительно стал знаменитым абреком Залимханом из-за того, что его оскорбителей и кровников взяла под защиту власть и всей своей силой обрушилась на него.

Когда стемнело, Орци привел лошадей, посадил на них детишек гостей и тронулся в путь. За околицей обе женщины тоже сели верхом на лошадей, и караван двинулся в глубь гор, к аулу Кек, где у Зяламха были близкие друзья.

Кек стоял так высоко в горах, что выше уже не было ингушских поселений.

Часа через два следом выехали Зяламх и Калой. Прощаясь с хозяйками дома, Зяламх тихо сказал:

— Спасибо вам за хлеб-соль! Молю Аллаха, чтоб вам никогда не приходилось искать гостеприимства, скрываться, как это приходится нам!.. Счастливо живите!

— Счастливого пути!

— Да сжалится над вами Аллах! — ответили Дали и Гота. И, кажется, они впервые подумали, что беды и горе, изведанные ими, — еще не самые тяжкие испытания. «Не приведи Аллах вот так… бездомничать…»

Ночь была светлая, хотя луна еще не всходила. Калой и Зяламх проехали по дороге к аулу Пуй, что лежит на пути к Кеку, потом резко свернули в лес и направились в обратную сторону. Через некоторое время перед ними открылся вид на черную башню на горе. Это был замок Ольгетты. Оставив лошадей внизу, Калой провел гостя вверх пешеходной тропой, показал одному ему известный тайник и сказал, что здесь, если придется, он может оставаться и жить сколько угодно. Только никто не должен знать об этом убежище. Зяламх понимал, что Калой делится с ним самым сокровенным. Все меньше оставалось у него теперь таких друзей.

Вскоре они спустились к лошадям и вернулись на дорогу, по которой ушла семья Зяламха.

В Кек приехали поздно. Там все, кроме хозяина дома, спали. Орци давно уже угнал обратно лошадей. Калой не стал задерживаться и, поручив гостя хозяину, пошел со двора. Зяламх захотел проводить его, и они вместе вышли на дорогу. Поднялась луна, осветила горы. Было безветренно, тихо. Где-то журчала вода.

Калой и Зяламх остановились на крутой тропе. Их не смущала черная бездна у самых ног. Зяламх был спокоен.

— Вот куда загнали они меня… — грустно промолвил он, окидывая взглядом кольцо обступивших гор. — Такому, как я, не надо было иметь семью… Себя мне не жаль. Но их измучил… А ночью все мерещатся люди, что томятся и погибают из-за меня в тюрьмах…

— Да разве ты виноват в этом? — пытался успокоить его Калой. — Это трусость слуг царских! С тобой не могут справиться, так берут беззащитных…

Зяламх печально покачал головой.

— Я знаю тебя, Калой, — сказал он, — ты смелый человек, но ты добрее меня. Ты ради своей жизни не дал бы страдать другим… Вот они сожгли, разгромили ваш аул Цорх. А за что? Я же близко к нему не подходил! А я вместо того, чтобы смириться, свирепею! Ненависть к злодеям застилает мне ум. Я жажду их гибели и бью, бью, где могу, сколько хватает сил… — Глаза Зяламха горели. — Теперь это стало моей судьбой. Они меня сделали таким. Но ты свободен. Они еще не встали на твой след. Ты очень умно брал их за глотку, не открывая себя. Ты еще можешь вернуться к сохе. А разве есть что-нибудь вкуснее чурека, добытого своими руками из этой земли? Я хочу уйти за границу… Вот только достанем немного денег — и уйду… Мне как-то сказали русские — я тайно встречался с ними… не здешние были, — что таких, как мы, и в России много… Что они сбросят со своего стула царя Николая и сами станут хозяевами жизни… И будет большая война между русскими эбаргами и слугами царя! Вот тогда и я вернусь, и мы все вместе посчитаемся с ними за все! — Голос Зяламха был хриплый, простуженный. Он то улыбался, то хмурил брови и зло поводил глазами.

147

Цу мажиргиш — комочки из жареной кукурузной муки с маслом (инг.).