Из тьмы веков

Он знал, что ночью они никак не могут увидеть его след, и осторожно, прикрываясь кустарником, спустился вниз. На случай засады он поставил коней в разных местах и, прихватив с собой только револьвер, с предосторожностями, останавливаясь и прислушиваясь стал пробираться к дороге. Убедившись, что вокруг нет никого, он вышел. Быстрый лежал на том же месте.

Вот он четвероногий брат… помощник… Свидетель любви и горя…

Калой опустился на колени, припал к шее Быстрого. Рука бессознательно обняла голову друга, пальцы запутались в гриве… Как терпеливо заплетал ее Калой в косички! А потом она волнами рассыпалась по могучей шее… Какой он теплый… может, только ранен?

Снова показалась луна. Тень соскользнула, ушла стороной. Строгим, немигающим глазом Быстрый смотрел на Калоя, словно укорял его за слезы, которых при жизни своей он не видел у хозяина никогда.

Калой встал, хотел уйти, оставить Быстрому его последний наряд — уздечку, седло, сбрую, но вспомнил земные дела, вздохнул и снял их, чтобы не оставлять улики. Даже амулет — медвежью лапу — унес. Не помог Быстрому амулет. А может, без него он еще раньше бы умер? Кто знает, кому что помогает.

Тяжело нес на себе Калой седло, на котором Быстрый легко носил его двадцать с лишним лет… Тяжело нес. Но от всех невзгод и ударов судьбы сердце его всегда только крепчало.

Как и ожидал Калой, Иналук не ушел. Он на развилке дорог укрылся в лесу и, дождавшись, когда погоня вернулась назад, стал осторожно пробираться вслед за нею к тому месту, где упал Быстрый.

Увидев Калоя с лошадьми, Иналук был так удивлен, что не сразу поверил своим глазам.

Калой передал ему одну из винтовок и патронташ. Оружию этому не было цены. Это были новые, пятизарядные винтовки, каких в горах еще даже не видели.

Поскакали. Поздно ночью они добрались до своего аула. Лошадей спрятали в конюшню Калоя, винтовки тоже. Решили о случившемся никому не говорить.

Через два дня лошадей сбыли в Осетию. А еще через пару дней односельчане увидели у Калоя нового горбоносого кабардинца темно-гнедой масти. И немногие поверили в то, что Калой продал своего Быстрого, так как тот уже постарел. Но все знали: раз он так говорит, — значит, так надо.

Только дома у Калоя было горе. В особенности у Орци. Однажды, застав его в сарае у места, где всегда стоял Быстрый, Калой сказал:

— Это был не конь. Душа в нем была человеческая! И умер он от пули… как мужчина… Теперь он уже навсегда с тем, кому был посвящен, — с Гараком… Не будем об этом жалеть… Нам только в будущем предстоит это счастье…

Орци в удивлении посмотрел на брата! Как тот всегда находит нужные слова и понимает жизнь!

Дали и Гота, казалось, меньше переживали потерю коня. А может быть, они хотели уменьшить боль своих мужей?

Несколько дней они стирали мылом и гладили железкой все, что попадало им под руку. Сначала им это плохо удавалось. Материя горела! Но они быстро привыкли к утюгу и даже начали удивляться, как могли обходиться деревянными досками, между которыми до этого гладили одежду.

А Матас чахла. Чахла, как сосенка на скале, из-под которой выпал ее главный камень. Стоит такое деревцо на удивление всем, и зеленеет верхушкой, и птице дает ночлег в своих ветвях. Но корни его уже омывают дожди, а ветви иссушает солнце. И когда иссякнет в них сила, взятая из земли, побуреют зеленые иголочки, и рухнет оно на дно ущелья под напором осеннего ветра.

Думала ли Матас, что ей суждено увидеть Виты, или это просто надежда теплилась в ее истомленной душе, не покидала ее — только поставила она свои нары под самое окно так, чтобы, лежа на них, ей видно было родное ущелье и бесконечная ниточка узкой тропы.

Шел ли по ней пешеход, ехал ли всадник, жадными глазами вела она его по этой тропе и, не узнав, угасала, пока кто-нибудь снова не показывался впереди…

Жар ее глаз давно иссушил слезы. Тихая, грустная песня сменила жалобы на злую долю.

Любили братья Матас, как родную сестру. Калой и Орци не покупали своим женам ничего, чего бы не купили ей. Но ничто не могло спасти Матас от тоски. Бывало, подойдет к ее башне Калой, чтоб повидать ее, услышит песню, как плач, опустит голову, постоит и уйдет, не в силах нарушить ее печали.

Уйдет, а над башней Виты заблудившимся голубем вьется тихий голос женщины:

Незаметно наступила осень. Воздух звенел от кузнечиков и цикад. День за днем в ясном высоком небе ветер гнал вереницы легких облаков. В лесах, оглашенных радостными детскими голосами, дозревали ягоды и фрукты.

Но однажды с горы на гору, от аула к аулу понеслось тревожное: «Cа-a-л-ти-и! Са-а-л-ти-и!» Это означало: идут солдаты. Идет опасность.

А спустя несколько часов в Эги-аул вошел отряд, во главе которого были жандармский офицер и Чаборз. На нем снова красовалась цепь старшины.

Отряд окружил башню Калоя. Людям аула было приказана собираться на сход.

У Калоя начался обыск.

Дома были обе женщины и Орци. Калой с утра ушел в лес, прихватив с собой топор и новую пятизарядную винтовку.

Когда в комнатах все было перевернуто и выстукан каждый камень в стене, офицеру доложили, что ни оружия, ни других вещей, уличающих хозяина башни в грабежах, не найдено. Тот приказал вывести из сарая его скотину. Жандармы вывели трех коров.

— Где лошади? — спросил офицер у Орци. Тот показал на дальнюю гору.

— Туда выгнали, пастись… — пояснил он через переводчика.

— Где разбойник Калой? — снова обратился к нему офицер.

— Если он спрашивает о моем брате, — ответил Орци, — то передай, что он не разбойник. Мы все здесь землю пашем и пасем скотину. А Калой поехал к вам, чтоб узнать, когда царь прикажет вернуть нам зерно и деньги за потравленную кукурузу.

Офицер расхохотался.

— Царь только и думает о том, как бы побольше добыть для вас денег и хлеба! — Он снял с дома окружение и приказал вести со двора коров.

В это время Дали увидела на противоположном склоне Калоя. Он шел домой. Сердце ее оборвалось.

«Как остановить его?..»

К счастью, начальник и стража стояли спиной к лесу. Она проскользнула в башню и, до половины высунувшись из окна, стала размахивать белым платком. Калой заметил, остановился. Дали перепала махать. Калой опять пошел. Она снова замахала. И Калой понял. Он зашел за кусты и скрылся из виду. Дали подождала немного, он не появился. Она вышла во двор.

— Мне поручено дать вам ответ на вашу жалобу! — говорил в это время офицер, щуря глаза и поджимая губу. Его слушали всем аулом.

— Власть не имеет отношения к аренде земли и другого личного имущества верноподданных! Это ваше частное дело. Его может рассмотреть суд. Что же касается убитых живодером Калоем Эгиевым трех скотин, принадлежавших даже не хозяину земли, на которой был ваш посев, а совсем другим, ни в чем не повинным людям, то мы за это вернем пострадавшим вот этих коров.

Внимание всех было поглощено речью офицера. Дали потихоньку зашла за башню. Отсюда она соскользнула в овраг и, перебравшись через обмелевший поток, по-за кустами побежала вверх, к лесу. Сердце у нее трепетало, как пойманная рыбка. Ей надо было во что бы то ни стало удержать Калоя от встречи с отрядом, потому что она знала: он не был готов к их приходу, а в волнении человек никогда не поступает правильно.