Записки орангутолога

Наконец я добрался до дальнего края пруда. Здесь над самой водой нависали древние ивы. В этом тихом уголке был настоящий заповедник детенышей амфибий. Я бултыхался четверть часа в этом прохладном компоте и был почти до изнеможения отмассирован толпами головастиков. Я подумал, что легенды о русалках, которые способны были защекотать до смерти человека, не лишены основания и, не торопясь, поплыл к моим студентам.

Назад я плыл спокойно — брассом, стараясь двигаться так, чтобы не тревожить водную поверхность.

На выступающих из-под воды корягах сидели огромные прудовые лягушки. К ним неторопливо змеился уж, сверкая оранжевыми пятнышками за ушами, как пожарная машина мигалками.

Кормящаяся на пруду камышница, издали заметив мою торчащую над водой голову, испуганно заплыла за ствол лежащей в воде ивы. Однако водяная курочка спряталась за ствол не удачно — мне было хорошо видно все ее тело, матово-черное оперение, а в прозрачной воде — зеленые ноги с малиновыми перетяжками и фестончатыми оторочками на пальцах, которыми она слегка шевелила, удерживая себя на одном месте. Я, памятуя терпение и выдержку крокодила, скрадывающую жертву, еле шевеля руками и ногами и погрузив голову до уровня глаз, начал медленно приближаться к камышнице. Я подплыл к ней почти на метр, но мои некрокодильские нервы сдали и я раньше положенного срока, на пределе дистанции сделал рывок. Я только и сумел, что коснуться кожистой лапы птицы, как она с криком стартовала из-под ивы и, взлетев, взяла курс на берег — на моих отдыхающих студентов. Но никто из них не шевельнулся, и даже не обратил внимания, когда камышница, свесив ноги пролетела прямо над их головами. Только Боря, помнивший утреннюю зябличиху, как голкипер сделал прыжок, но тоже промахнулся.

Все это я вспоминал в реке, лежа на спине, чуть шевеля конечностями и наблюдая, как неспешно плывут мимо меня берега.

Головы водяных ужей торчали, как перископы подводных лодок, а при моем приближении змеи бесшумно и бесследно уходили под воду.

Зеленые лягушки, напуганные дрейфовавшим доцентом, прыгали с берега в воду. Одна из них то ли от напряжения, то ли от страха обмочилась, и траекторию ее полета обозначила дуга из блестящих капелек.

На прибрежной осоке сидели изящные стрекозы с чудесным научным названием — красотки-девушки. Сквозь их полупрозрачные зеленоватые крылья просвечивали стройные стрекозиные тельца, словно силуэты давших им название прототипов, стоящих в легких одеждах на фоне солнца.

Занятые делом, ловцы миног равнодушно посмотрели на сносимого мимо них течением преподавателя. Затем студенты углубились в раскопки очередной кучи в поисках материала для самостоятельной работы. Тем временем течение утащило меня до пришвартованной к берегу лодки заповедника. У этой сильно потрепанной многими поколениями студентов, потемневшей от времени дощатой посудины было единственное светлое пятно — недавно сработанное Сергеем весло. А чтобы все знали, кто их облагодетельствовал, мастер каленым железом, то есть раскаленным на костре гвоздем, выжег на лопасти свою фамилию и год изготовления — как это делает всякий великий художник.

Накануне Сергей для того, чтобы выяснить, много ли пескороек водится и у другого берега Дона, получил от директора заповедника разрешение сплавать туда на лодке. Директор выдал Сергею весла от судна. Я решил, что в первый рейс мы сходим вдвоем.

Хотя Сергей сказал мне, что умеет работать веслами, я решил проверить это и тоже сел с ним в лодку. И не напрасно. Сергей отсутствие техники гребли компенсировал избытком силы. Уключины пищали, когда студент, «топя» весла, так что они становились почти вертикально откидывался назад и делал рывок, как будто в его руках был гриф штанги.

До того берега мы так и не доплыли — левое весло не выдержало такого издевательства и сломалось. Течение было сильное, и Сергею, работающему уцелевшим веслом, удалось пристать только в полукилометре от места старта. Потом мы вдвоем почти час толкали посудину назад, пробираясь у самого берега по топкому дну. Когда мы прибыли назад к причалу, физкультурник Сергей был свеж, как огурчик, а я в который раз пожалел, что у нас сухой закон, и сказал, что зачет ему не поставлю, пока он не сделает новое весло.

То, что студент зарабатывает себе зачет знал весь заповедник — от директора до последнего лесника — так как из рощи весь день слышались удары топора. К дровосеку периодически направлялись делегации, чтобы удостоверится, что Сергей весь день колотит только по одному стволу и еще не извел всю дубраву. К вечеру он принес в лагерь свое творение — новое весло. Мастер рубил его по образцу другого, сохранившегося. Но хотя общие контуры были выдержаны довольно точно, изготовленное из дуба орудие гребли весило раз в пять больше своего соснового прототипа. Это особенно стало заметно тогда, когда Сергей устроил показательные испытания на реке. Как только весло приладили к пустой еще лодке, судно заметно накренилось на левый борт. Позже выяснилось, что и уключину Сергей сделал неудачно. Поэтому при ходе весла вперед, когда его лопасть касалась поверхности воды, мощная струя заливала всех, кто сидел спереди от гребца, а при завершении гребка облитыми оказывались и те, кто сидел сзади.

К сожалению, безделье преподавателя не могло длиться вечно. Наступил день зачета — последнего в этом семестре. Дальше у студентов начинались каникулы, а у меня отпуск. Педагогический процесс даже во время полевой практики очень утомляет преподавателя и поэтому на последнем зачете этого лета я не свирепствовал.

В частности, Аллу я только и спросил об общей численности обитающих под куполом церкви стрижей, и в качестве дополнительных вопросов — как звали попа и какой церковный праздник случился во время ее лежания под стенами храма.

Моника же во всем блеске вечернего макияжа, с гипертрофированными глазами настолько образно рассказывала, как на нее нападал сорокопут, что можно было подумать, что речь шла не о птице, а о насильнике.

После доклада Лены студенты с брезгливостью рассмотрели плавающих в банке пескороек, которых она во время своего отчетного выступления периодически доставала из банки своими изящными ручками. Но, конечно же, героем этого дня, да и всей практики, был Боря. На зачет он явился с мешком, который и опорожнил прямо на главной площади заповедного поселка. Из мешка вывалился «зачет» Бори — слепыш.

Зверек попытался закопаться, но на асфальте это, естественно, ему не удавалось. Моника, которой после безжалостного сорокопута хотелось чего-то мягкого и плюшевого, протянула руку — погладить зверька.

Грызун ничего ни видел, но каким-то образом почувствовал, что кто-то есть поблизости. Когда Моника поднесла к нему руку совсем близко, он встрепенулся, вскинул вверх голову и, показав здоровенные зубы, грозно «поприветствовал» нас тихим вибрирующим голосом.

Я разыскал сухой стебель полыни и коснулся им слепыша. Зверек резцами молниеносно превратил сухой стебель в щепки. Я попытался загнать землекопа в мешок, чуть пододвинув его ногой. Слепыш мгновенно вцепился в мой ботинок мертвой бульдожьей хваткой и повис на нем. Боря подставил мешок, и я стряхнул в него «зачет». Потом мы перенесли трофей на луг и развязали мешок. Слепыш тут же опустил нос к земле и начал копать. Как он это делал видно не было — трава была слишком густая, но только через минуту он скрылся под землей, словно утонул в ней. Через час я снова сходил на это место. Среди зеленой травы чернели располагавшиеся строго на одной линии три холмика земли — слепыш пробивал тоннель к ближайшему картофельному полю.

Наконец наступил долгожданный вечер — вечер после зачета. Мои подопечные развели костер. Сухие дубовые бревна пылали ровным жарким пламенем. Студенты расстелили «пенки» — туристические коврики — у костра, легли и заворожено уставились на огонь, пока кто-то не вспомнил о первой бутылке с сухим вином, откупорил ее и пустил по кругу.