Записки орангутолога

Тем временем на соседний пляжик въехала «нива». А вот это было недопустимым нарушением заповедного режима. Гена подошел к нам, взял у Никиты бинокль (тот начал было говорить ему что-то про отдыхающую парочку, но замдиректора отмахнулся, и я решил, что ему приходилось видеть на донском берегу и не такое) и стал рассматривать выгружающихся из «нивы» людей. Это были две разодетые тетки и двое мужчин. Мужчины, на ходу раздеваясь, направились к реке, а их спутницы стали бродить по песку. Через мгновение послышался их визг. Мужики рванулись назад. Одна из дам на что-то показывала и истошно вопила. Представители сильной половины человечества схватили палки и начала нещадно колотить ими по земле.

— Ужика мучают, гады, — сказал Гена, смотря в мой бинокль. — А нам на тот берег быстро никак не добраться — объезжать далеко.

— Не тронь животное! — крикнул Гена во весь голос.

Один из мужиков поднял голову, увидел нас на другом берегу, показал неприличный жест, и продолжал экзекуцию.

— Мобильник дома оставил, — с тоской сказал Гена.

— У меня есть, — сказал Никита. — Дать?

— Давай!

Гена позвонил в контору заповедника, а мы сели на высоком берегу стали ждать, чем это все закончится.

Закончилось это все очень быстро, но печально. И для «ужика» и для нарушителей. Змею мужчины забили, а потом вся компания пошла к реке — купаться. Но тут из-за бугра вынырнул УАЗик заповедника, и из него вылезли лесники. Все в новой камуфляжной форме, с резиновыми дубинками. У одного даже было ружье.

Как нам прокомментировал происходящее Гена, предводитель лесников раньше работал в милиции и поэтому хорошо знал свое дело. Через минуту оба нарушителя лежали, уткнувшись лицами в песок, и на них грубо надевали наручники. Потом всех четверых арестованных безжалостно запихнули в УАЗик в и увезли. Наверное, в контору заповедника. До выяснения. Но ужа все равно было жалко.

Хотя в лагере нас ждал обед, утомленные жарой и впечатлениями студенты почти ничего не поели, а просто напились чаю, и разбрелись по своим палаткам — отдохнуть в теньке.

В это время из-за угла показался Николай, как всегда с ведром дохлых цыплят, и проследовал к вольерам. Соколятника украшал огромный синяк, закрывающий пол-лица.

— Это меня Земфира приласкала, — пояснил мне причину возникновения гематомы Николай.

— Отбивалась, что ли? — спросил я, в душе завидуя и страсти Николая, и мощи руки Земфиры.

— Да нет, наоборот, стремилась. Можно сказать, летела. Пойдем на нее посмотрим. Красавицей была.

Прошедшее время употребленного Николаем глагола заставило меня насторожиться, но я ничего не сказал и пошел за ним. Он привел меня в свою лабораторию, где, как и во всякой зоологической лаборатории, на стенах висели рога оленей (почему-то эти великолепные трофеи там всегда крепят на плохих медальонах, сделанных из наспех обструганных досок, а то и вовсе из кусков ДСП), пустые террариумы, аквариумы со сдохшими и сдыхающими рыбками. На шкафах валялись старые птичьи гнезда, какие-то ветки, высушенные трутовики и прочий растительный хлам, который любознательные испытатели природы понатаскали из леса. На окне стояла клетка с чирикающими волнистыми попугайчиками. Не обращая внимания на все это богатство, Николай подошел к холодильнику, открыл морозильную камеру и бережно достал оттуда большой полиэтиленовый пакет.

В нем, как в хрустальном гробу, лежала мертвая птица — огромная самка балобана очень красивой окраски — цвета сильно разведенного молоком кофе.

Николай развернул полиэтиленовые пелена и произнес с сожалением:

— Какая красавица! Земфира! А как меня любила!

Соколов в заповеднике выращивали для разных целей. Часть выпускали на волю — таким образом пытались заселить балобанами территории, где они когда-то обитали. Часть появившихся в неволе хищников продавали в зоопарки и питомники. И наконец, несколько соколов дрессировали для охоты — в качестве ловчих птиц.

Любимым соколом Николая была Земфира. Он с ней ежедневно занимался — давал полетать-размяться. А чтобы далеко улетевший сокол возвращался к своему хозяину его приманивали ваби́лом. Издавна все соколятники для этого использовали высушенное крыло грача или вороны, утяжеленное грузом и привязанное к веревке в несколько метров длиной. Николай крутил веревку над головой и издали казалось, что вокруг него летает кругами какая-то черная птица. Балобан, увидев это безобразие, несся к хозяину, который прекращал крутить свою снасть, подставлял своему питомцу руку, защищенную от острых когтей птицы мощной кожаной перчаткой, и доставал угощение — может быть того же цыпленка.

Все так и было (вернее так начиналось) три часа назад — то есть когда мы уехали пропалывать луг.

Николай размахивал ваби́лом, привлекая Земфиру, которая взмыла под самые облака. Вероятно, Земфира была либо слишком голодна, либо слишком соскучилась по Николаю. Она камнем пала на вабило своего хозяина из поднебесья, но промахнувшись со всего разлета ударилась о Николая, вернее о его голову.

Когда Николай очнулся на поляне, где он дрессировал сокола то обнаружил, что у него работает только один глаз — левый. А кроме того, соколятник, этим левым глазом, увидел лежавшую в траве, широко раскинувшую крылья мертвую Земфиру.

Через час я все-таки повел студентов на первую экскурсию. Первая экскурсия (впрочем, как и первый день полевой практики вообще) всегда больше дидактическая, чем познавательная. Начало ее всегда бывает безнадежно скомкано самими студентами, вернее, их сборами. После объявления о начале экскурсии мои подопечные начали хаотично мигрировать по палаткам в поисках потерянных кроссовок, штанов, нижнего белья, биноклей и записных книжек.

Вся мужская часть, как водится, поголовно вооружилась разнообразным, но тупым холодным оружием — ножами с компасами в рукоятках, с пилами на обушках и прочей дребеденью. При этом ни один из клинков не годился для того, чтобы заострить колышек или нарезать колбасу.

Никита по-прежнему был со своим кинжалом. Однако носил он его недолго. При попытке завязать шнурок на ботинке студент сел на кочку столь неудачно, что прищемил себе огромными ножнами причинное место. После того, как обезумевший от боли Никита пришел в себя, он снял оружие и навсегда спрятал его в рюкзак.

После этого мы отправились на экскурсию.

Как всегда из всей группы только два человека работали — то есть честно слушали, что я им объяснял. У остальных отчетливо проявлялось обезьянье поведение — все усиливающаяся рассеянность при кратковременно-мимолетном интересе к деталям моего выступления.

Лиза нашла первую, еще розовую, ягоду земляники и на этом зоологическая часть экскурсии закончилась, так как все студенты ту же разбрелись по ягодной поляне, не исключая и тех, кто все-таки меня слушал и честно пытался отличить песню зяблика от крика вороны.

Над нами пролетел канюк. Я начал было рассказывать про питание этой замечательной птицы, но увидев обращенные ко мне попы, замолчал и сел на кочку. Сам же я не стал рвать землянику потому, что ягода, судя по всему, должна была по-настоящему поспеть только ко времени нашего отъезда.

Трава рядом с моим ботинком зашевелилась и показалась головка маленькой — не длиннее карандаша — гадюки. Я привстал и змейка свернулась крендельком. Прижав сухим стебельком полыни голову гадюки к земле, я осторожно взял ее пальцами за шею, а потом позвал студентов. Они медленно и нехотя потянулись ко мне. Лиза первой увидела рептилию в моих руках. Студентка завизжала так истошно, что вся группа мигом собралась.

Я, снова оказавшись центре внимания, сообщил, что эта поляна — типичное место обитания гадюк и что хотя эта змея совсем маленькая, но вполне ядовитая. В доказательство этому, я плотной травинкой осторожно раздвинул нежнейшие челюсти рептилии и травинкою же подцепил крохотные ядовитые зубы — чтобы студенты их получше разглядели. А потом предложил студентам погладить животное. Все с ужасом шарахнулись в стороны от гадючьего детеныша, и я отпустил его.