Записки орангутолога

Паша, осмотрев все это богатство, вернулся к Людочке. Он расспросил лаборантку, посетила ли их отдел тетка с мышеловками. И Людочка показала, где дератизатор расставила свои ловушки.

Паша вытащил из сумки еще слабо пахнущих формалином зверьков, и мертвой мордочкой каждого коснулся приманки — куска сала, со слегка садистской улыбкой пронаблюдав как стальная дужка ловит свои жертвы.

Он уже собирался было уходить к себе в отдел, но снова заглянув на хоры и обнаружив, что Олег с Вовочкой заняты своими сундуками надолго, остался.

Паша еще раз осмотрел их комнату и на минуту задумался, а потом произвел несколько действий. В частности, он взял пару книг, снял с полки стрекозиную голову, с вешалки — Вовочкин пиджак и берет начальника отдела, со шкафа — пару Олеговых (то есть, конечно, моржовых) костей и быстро сконструировал из всего этого добра инсталляцию.

После этого он сходил к Людочке попросил «штрих» (белую краску для затирки ошибок в машинописном тексте), а также и птичку с этикеткой, написанной рукой Олега. Людочка предоставила ему и «штрих», и кулика, добытого начальником отдела орнитологии прошлым летом на Чукотке. Того самого — oahuensis.

Через пятнадцать минут Паша вернул Людочке и куличка, и «штрих», взял свою сумку с грызунами и пошел по другим отделам. А еще через полчаса пришли усталые Олег с Вовочкой.

Оба они были слегка удивлены тем, что за столом Вовочки спиной к ним сидел человек.

Олег и Вовочка вежливо поздоровались с ним, но незнакомец ничего не ответил и даже не обернулся. Только тогда Вовочка заметил на незнакомце свой пиджак и Олегов берет. Вовочка быстро подошел к своему рабочему месту заглянул сидящему в лицо. Младший научный сотрудник увидел, что над столом склонилась огромная стрекозиная голова, пустые рукава пиджака был положены на статью Вовочки о трясогузках, а из рукавов торчали, перечеркивая статью, две пикантные кости моржей. Олег посмеялся над этим чучелом, а заодно и над Вовочкой. А Вовочка надел свой пиджак, отдал Олегу кости и берет, поставил стрекозиную голову на полку, а сам пошел к Людочке, чтобы она подтвердила его догадку о том, что их отдел посещал Паша.

А Олег принялся за статью о куличках, в душе радуясь, что так разыграли именно Вовочку, а не его. Но напрасно Олег радовался.

Через час в Кунсткамеру прибыла директриса и с инспекцией (на месте ли научные сотрудники?) стала носиться по отделам. И в первую очередь она посетила птичий отдел. Директриса (по прозвищу Мамочка) была не по годам энергичная дама, предпочитавшая красную или, в крайнем случае, рыжую краску для волос. У нее была средиземноморская фамилия, тонкие губы и кавказский профиль. Кроме того, директриса была гораздо наблюдательнее, чем Олег. Она быстро осмотрела комнату орнитологов, скользнув взглядом по фотографиям и моржовым костям, взглянула на распустившуюся Людочкину розочку (розочка почему-то показалась директрисе очень знакомой). Затем она уставилась на картину с арктическим моа.

— А я и не знала, что вы, Олег Иванович, еще и неплохо рисуете. Только, по-моему, мрачновато. Жизнерадостнее надо быть, бодрее, — и перевела разговор на тему о погрузочно-разгрузочных работах, а также о нормах расходования нафталина и спирта.

Олег после ухода директрисы внимательно рассмотрел свою любимую картину. У самых ног куропатки им была обнаружена надпись выполненная белой краской: «Чукотка, 1980» и размашистая, очень искусно подделанная подпись самого Олега.

После орнитологов Паша пошел в отдел герпетологии. В отличие от отдела териологии и отдела орнитологии, где также пахло нафталином, в отделе герпетологии не пахло ничем, так как у них было изолированное хранилище, а кроме того, они всех своих гадов хранили в спирте. Отдел, где изучали жаб и змей (в частности, гадюк), конечно же возглавляла женщина, Галина — особа средних лет, с висевшими на шнурке очками.

Кабинет Галины был убран цветами, на стенах висели фотографии ярких, как бабочки, тропических лягушек, в углу стоял террариум, на четверть засыпанный песком, на поверхности которого лежала пресловутая Олегова кость. Сверху террариум обогревался лампочкой. Под этим источником света на все той же интимной кости моржа (нашедшей, кстати, свое отражение в русском фольклоре) грелось любимое животное Паши — ушастая круглоголовка. Паша поздоровался с Галиной, а затем проследовал к террариуму и пошевелил пальцем перед головой ящерицы. К удовольствию Паши, дремлющая под лампочкой рептилия приподнялась на лапах, закрутила, как собака-лайка, на спину хвост, так, что на его нижней стороне стали видны черно-белые полоски, широко разинула пасть отчего складки по бокам головы разошлись в стороны и от прилившей крови стали красными, зашипела и вцепилась в палец Паши. Лаборант счастливо улыбнулся. Он любил такие создания. Ящерица повисела на пальце Паши и плюхнулась на песок. Паша снова поднес к ней палец, но круглоголовка сменила тактику — ее тело стало быстро вибрировать и животное мгновенно утонуло в песке — спряталось.

— Не мучь животную, посмотри лучше, кого мне вчера подарил знакомый с Дальнего Востока, — сказала Галина и повела Пашу в угол к аквариуму.

Паша, проходя мимо стола в раскрытом сборнике научных трудов прочел название одного: «Попытка наблюдения за поведением гадюки, ползающей по вертикальной стене» и подумал, что он, пожалуй, и герпетологом никогда бы не смог стать.

В аквариуме неторопливо плавала небольшая, размером с ладонь, водяная черепашка. Паша поднес к ней руку. Черепаха мгновенно вытянула длиннющую змеиную шею и громко клацнула челюстями. Паша инстинктивно отдернул руку.

— Ты поосторожней с ней, а то без пальцев останешься. Это ведь трионикс — мягкотелая черепаха. Это тебе не круглоголовку дразнить, — сказала Галина.

Паша принялся гонять черепаху по аквариуму, стараясь поймать ее, и, вместе с тем, остаться с целыми пальцами. Наконец, он ухватил черепаху за задний конец панциря и вытащил трионикса из аквариума. Черепаха сучила лапами, изо всех сил вытягивала шею, и громко щелкала челюстями, не дотягиваясь до Пашиных пальцев всего на сантиметр.

Паше этот зверь понравился еще больше, чем круглоголовка.

— Ты это, не отдавай ее в зоопарк, — сказал он герпетологу. — Я ее кормить буду. Банку гуппи принесу. Пусть кушает.

Потом лаборант сменил тему.

— Полоумная тетка с давилками была?

Галина кивнула.

— Где мышеловки поставила? В хранилище?

— Ага. Все пять штук вдоль стены стоят. А ты что, думаешь уже что-нибудь попалось? Да у нас-то и мышей нет.

— Будут, — успокоил ее Паша и со своей заветной сумочкой прошел в хранилище. Из-за двери было слышно, как с периодичностью в несколько секунд последовательно захлопнулись все пять мышеловок и через некоторое время на пороге хранилища появился довольный Паша и, не задерживаясь, пошел к выходу из отдела.

Но Галина его остановила.

— Паша, — сказала она. — Удели минут пятнадцать женщине. То есть мне.

Галина недавно вернулась из монгольской экспедиции, привезя из этой страны степной загар, кучу живых змей, ящериц и лягушек, массу впечатлений от общения как с монголами, так и со своими товарищами по экспедиции, а также пару купленных на базаре в Улан-Баторе маленьких серебряных сережек с, якобы, бирюзовыми камушками.

Сережки, хотя и были из чистого серебра, но отличались топорным дизайном. А кроме того, как позже выяснилось, вместо бирюзы монголы вставили в оправу крашенную зеленкой кость.

И все-таки, Галина решилась их носить. Но оказалось, что дужки были чересчур толстыми. Для устранения этого недостатка и был призван Паша, которому Галина вручила серьги и набор инструментов.

Паша подточил надфилем дужки, обработал их шкуркой, отдал Галине сережки и стал наблюдать, как она их примеряет.

Специалист по гадам уселась за своим столом перед зеркалом и стала просовывать обработанную дужку в дырочку в мочке уха. Но женщина, вероятно, давно не носила сережек, и скважинки в коже затянулись. Поэтому она, склонившись над зеркалом и манипулируя сережкой и своим ухом, взвизгивала и шумно вздыхала. Но упрямая дужка никак не хотела пролезать туда, куда ей было положено. Но и Галина не сдавалась. Она смазала косметическим кремом упрямую дужку и снова со стенаниями принялась украшать себя.