Тегле

Ехать в машине было комфортабельно. Правда, Ведмедь совершил бы это путешествие еще более непринужденно — просто перенесся бы из Рима в Увелбене Лас. Но Кондрахин этого повторить не мог. Так бы мчаться и мчаться, глотая километры асфальта, коли бы не фронт, растянувшийся от Балтики до Венгерского королевства.

Ведмедь откинулся на спинку переднего сиденья и блаженно закрыл глаза, по видимому, медитируя. Кондрахин покосился на него.

— Автомобильного пути нам не больше часа. Потом — надо думать.

— Думай, — согласился ведун.

Решение назрело как бы само собой. В придорожном трактире, куда Юрий со спутником заявились поужинать, находилась группа германских офицеров, чуть подвыпивших и хваставших друг перед другом летными подвигами. Кондрахин не разбирался в знаках различия у военных Тегле — не видел в том практической нужды, но, судя по возрасту, это были не слишком опытные, но уже испытавшие азарт воздушных боев авиаторы. Выделялся лишь один из них — почти вдвое старше прочих, с проседью на висках, и орденами на форменном кителе. Военный летчик, доживший до седых волос, вряд ли может быть посредственным летчиком.

"Это то, что нужно, — подумал Юрий, — такого не так просто сбить огнем зенитной артиллерии". Его не смущало, что германский ас находился в компании молодых сослуживцев. Он и сам бы сумел отделить его, подчинить своей воле, а уж тем более — вместе с Ведмедем…

Он наклонился через стол и одними глазами показал на офицера-орденоносца. Ведмедь мгновенно все понял и согласно кивнул.

— С одной стороны, нужно дождаться темноты, — негромко сказал Кондрахин, — с другой — позаботиться о том, чтобы наш летун не напился.

— А он и не пьет, — ответил ведун, вовсе не глядевший в сторону офицерского столика, — просто вид делает.

— Откуда такая уверенность? — поинтересовался Юрий.

— А я давно за ним слежу.

О том, что за человеком, после соответствующей тренировки, можно следить, сидя к нему спиной, Кондрахин знал давно, но не предполагал, что до такой степени. Да, видать дал он пороху понюхать Кудеяровым ищейкам!

— Так что будем делать?

— Возьми на себя летчика, я а займусь остальными, — ответил Ведмедь.

Через четверть часа офицеры зашевелились, расшумелись, стоя выпили за победу германского оружия и стали собираться. Ушли все, кроме седого. Спроси его, почему он остался, последовал бы честный ответ: захотелось побыть одному.

Ранним утром он был задержан военным патрулем — но уже на польской территории. Как и зачем он туда попал, летчик совершенно не помнил, да и вообще производил впечатление человека с нездоровой психикой. Самолет его, совершенно целехонький, стоял в поле, в нескольких километрах от места задержания. Ни о каких пассажирах, если таковые были на борту, германский летчик не ведал.

Вот и знакомый холм. Юрий сразу повел Ведмедя к загончику Олконы за деревянным истуканом. Но самки ворона там не было.

— Она появляется и исчезает, когда захочет, — напомнил Юрий. — Сейчас ее нет, и братство оставило загончик без внимания.

— Загончик, — усмехнулся Ведмедь, — как о кабанчике рассуждают твои братья. Судя по твоим рассказам, здесь временами появляется сила, способная противостоять картине Третьей Печати. А ты — загончик…

Юрий поймал себя на том, что ситуация ему комичной не казалась. Прав был Ведмедь, прав на сто процентов. Но ему, Кондрахину, так было естественно воспринимать Олкону как живое, прирученное существо, как талисман братства, что над нелепым названием места обитания силы смеяться не хотелось. Да и братство: оно совершенно очевидно не рассматривало Олкону как инструмент. В отличие от того же Джироло, скажем. Потому и отношение к ней было свойское, теплое. А может, именно в этом и проявлялась природа той силы, что несла с собой Олкона?

Ведмедь потоптался возле ограды, вдохнул воздух. Говорить вслух не стал, но Юрий и так почувствовал, что его напарник собирается оставить на этом месте свое тело, а душу отправить в дальнее путешествие.

— Постой, надо представиться гривасу и братьям.

Ведмедь недовольно огрызнулся:

— Я сюда из-за Олконы добирался. Твоего братства, как я понимаю, уже нет. Ни защитных, ни сигнальных заклинаний вокруг, мы пришли, а до нас нет никому никого дела. Нет уж, если то, что ты рассказывал про птицу, верно, пусть и на треть, я смогу ее позвать.

Юрий удрученно огляделся. Засыпанный золой холм, зеленые саженцы вокруг, пробивающаяся через головешки трава. И вокруг — никого. Астральный поиск показывал: холм пуст. Ведмедь застыл в медитативной позе, отрешившись от всего. Вздохнув, Кондрахин подумал, что и крестовый поход его напарнику совсем безразличен. А он целыми днями ломал голову, пытаясь понять, что случилось. Почему вдруг миллионы людей, как в Средние Века, устремились с крестом и молитвой туда, где их никто не ждал? Никакого разумного объяснения он отыскать не мог.

В голову лезли и другие мысли, вызывая полную сумятицу. Как получилось, что бойца ареопага на самом деле готовят к грядущим сражениям не инструкторы Просветленных, а совершенно непричастные к ним люди и конды? Бурят Иванов, Овиту, Сувело, Павел Недрагов, братья Увилбене Ласа, теперь — Ведмедь. Кто следующий? Есть ли в этом некоторый замысел, который ему по неподготовленности еще рано осознавать, или же Просветленные умышленно придерживают развитие его астральных способностей?

Конечно, виновен в наличии таких мыслей был его напарник. Ведмедь не раз откровенно намекал, что пославшие Кондрахина люди — в существование Просветленных и Демиургов он не верил — послали его на убой. Дескать, много у них таких солдат, и каждому рассказали красивую сказку о его избранности. Кто уцелеет, сумеет выбраться живым из безнадежного предприятия, — тот сам поверит в собственную избранность. А кто уцелеть не сумеет, тем более неприятных вопросов задавать не станет.

Юрий, когда впервые услышал — "нигилист", перевел это слово на привычный ему русский, как "атеист". Но теперь он понял, что ошибся. Нигилист, он нигилист и есть. Не верит ни в бога, ни в Просветленных, ни в правительства, ни в любые мыслимые учения, а главное, не скрывает этого. Власти найдут, за что спрятать такого поглубже в подземелья. Находясь столько времени рядом с Ведмедем, и Кондрахин начинал сомневаться в том деле, ради которого он не впервые рисковал собой. Да и во что ему, если разобраться, можно было верить? Веру в бога отобрал атеизм, веру в светлое коммунистическое будущее растоптала Советская власть, а Просветленные… Они спасли ему жизнь, дали навыки владения астральными энергиями, позволили увидать иные миры.

Ведмедь рядом пошевелился, спросил:

— А до ближайшей деревни здесь далеко? Надо бы и поесть. Мне кажется, ближайшие дня четыре нам на этом месте делать нечего.

Пояснять свои мысли Ведмедь не любил, и Кондрахин не стал приставать к нему с вопросами. Селяне из ближней деревни к пришельцам отнеслись с поразительным безразличием. Предоставили им ночлег, пищу, равнодушно приняли оплату. Никаких вопросов, даже любопытные взгляды бросала только детвора. Взрослые, собираясь небольшими группами, обсуждали лишь один вопрос: надо ли немедленно идти в Константинополь?

Местный поп вместе с наиболее ревностными прихожанами уже ушел, собиралась и следующая группа. Что больше всего поразило Юрия — поп никого не агитировал, предоставляя решить вопрос об участии в крестовом походе каждому самостоятельно. Ведмедь по своему обыкновению бродил душой в иных мирах, а Кондрахин скучал. Однажды нигилист равнодушно пробурчал:

— Пожалуй, пора вновь появиться на холме.

Юрий обрадованно бросился собираться, понукая неспешного Ведмедя. В ходьбе, впрочем, напарник оказался на удивление резвым. Возле пустого загончика нигилист сел медитировать. Оглядывая тянущиеся к солнцу саженцы сосен, Кондрахин расслабился. Отчего-то казалось, что сейчас все его дела сложатся благополучно. Может, оттого, что на Священном холме Увилбене Ласа он ощущал себя дома?