Вечный кардинал

Жолнежи — солдаты, сообразил Кондрахин, почти бессознательно установивший свой разум на чтение мыслей собеседника. Пан Василь изъяснялся на причудливой смеси трех языков, пусть и близких друг к другу, но все же различающихся. Возница знал, что в Речь Посполитую прибывают воинские подразделения с востока. Похоже, об этом знали и в Московском Ханстве и в союзном ему государстве практически все.

— Я фельдшер. Слышал, что в лесах у Немана еще можно найти лекарей, знакомых с древней традицией целительства. Мне в Москве называли некоторые имена…

Юрий умолк, почувствовав недоверие и опасения собеседника. Пан Василь наверняка что-то знал о людях, интересовавших Кондрахина, но это знание, как явно ощутил приезжий, было тайным. А тайну следует хранить. Почувствовав со стороны своего пассажира, о котором он ничего не знал, интерес к их тайнам, возница либо замкнется, либо постарается выведать о приезжем побольше. Но пан Василь — мужик общительный, можно было не опасаться того, что он замолчит на долгие часы.

— Ты, пан Игнатий, и у себя всегда парасол высискаешь?

— Впервые открыл, когда с поезда сошел, — ответил Кондрахин чистую правду, не уловив смысла вопроса.

— Коли так, то кто тебе посоветовал парасол прихватить? Я у Вас бывал, что русские, что татары, парасолы не используют, предпочитают вымокнуть и сушить потом одежду.

"Ну вот, и простой крестьянин меня сразу расколол. Не выходит из тебя разведчика, Кондрахин. Шпион должен быть похож на кого угодно, только не на разведчика. А в тебе все встречные только разведчика и видят".

— Мне о здешних лекарях один историк рассказывал, Глузман. Он и зонтик взять посоветовал, и с проводником из местных договориться велел. Сказал, что без проводника я никого не отыщу, со мной говорить откровенно не станут.

— Глузман? Жид, что ли? — пренебрежительно произнес пан Василь. — Миловачи вы, москали, иноверцев привечать. То жиды, то татары, а то еще и ламаисты у вас обитают.

— В Речи Посполитой, я слышал, есть католические меньшинства? И их вроде притесняют? — не остался в долгу Кондрахин.

Возница разразился целой речью, перемежая свои слова ругательствами на трех языках. Вкратце смысл его высказываний сводился к тому, что незначительная часть поляков-католиков мутит воду, переманивает прихожан у православных приходов и выступает за создание польской автономии вдоль течения Вислы. Поддерживают их Ватикан и Немецкий Союз.

— Наши католики хоть христиане, братья во Христе. А у вас даже хан кажду пянтек до мечети ходит.

— Едишка Второй — православный. А в мечеть ходит по политическим резонам, пример веротерпимости являет, — заявил Юрий, стараясь увести разговор с опасной для него темы религии, — Зато мусульманцы в Московском Ханстве чужими себя не чувствуют. А ваши католики даже в Немецкий Союз просились, я слышал?

— Совсем, пся крев, зарвались подданы Папы Римского! У немчуры, у протестантов помощи шукают! Те придут на помощь, да еще — с каким удовольствием! Только потом храмы наши с землей сравняют, и по-польски говорить всем запретят.

— Что же, Папа Римский этого не понимает? — спросил приезжий сочувственно.

— Все он понимает! Риму требуется война против православных, чтобы Италия могла в спину Балканскому Союзу ударить! Немцы на нас навалятся, а турки с итальянцами у балканских славян земли оттяпать постараются. Нам только на Англию остается полегачь.

Кондрахин рискнул блеснуть пониманием политической ситуации:

— Я слышал, — произнес он осторожно, — что Швеция в таком случае выступит против Англии?

— Пусть. — Возница говорил уверенно, совсем как генерал, продумывающий план битвы. — Наивысчая их сила — флот. Вот он и будет с англичанами бытьси, а тем еще Испания поможет. У скандинавов армия хорошая, но бардзо маленька. Она вся завязнет на границе с Московским Ханством.

Лошадка бодро тянула телегу по раскисшей дороге, а два взрослых и неглупых мужика, как дети, взахлеб, обсуждали детали предстоящей войны. Юрий уже знал, что на конец июня в Женеве назначена международная конференция по спорным вопросам. Народы большинства стран были уверены: неизбежный провал конференции послужит сигналом к войне. Разговор сам собой иссяк, когда Кондрахин счел за лучшее во всем соглашаться с паном Василем.

— Говоришь, ты фельдшер? И хочешь поучиться у наших знахарей? — спросил возница, когда они свернули с накатанной дороги в лес. Кивок Юрия был воспринят одобрительно. — Тогда уздравишь мою жинку? Болеет уже три года, местные знахари не помогли, а городской врач стоит бардзо дорого. Я помогу с проводником. Если что — сам отведу.

Кондрахин согласился. А что оставалось делать? Назвался груздем — полезай в кузов; раз ты лекарь, отказывать в помощи права не имеешь. Только лекарь из него был не очень умелый. Последнее время ему куда чаще приходилось отбирать жизни, чем спасать. Да и знания его порядком подзабылись.

Жил Василь наособицу, его дом стоял на лесной поляне, наполовину распаханной под огород. Сарай под сено, скотный двор, банька под высокой сосной, жиденькая ограда из жердей обозначала границы его владений. Дом как дом, бревенчатый, резные наличники и карнизы. В сенях на полках рядами стояли глиняные кринки.

Прошли в большую комнату, где за огромным столом большая уже девочка, скорее — девушка проверяла по книге, как ее меньшой братишка выучил урок по истории. Дети встали из-за стола и поклонились гостю. Глянув на хозяина, вслед за ним перекрестился на образа в углу и Кондрахин. Все происходило в молчании.

Жинка пана Василя, Агнета, встретила Юрия смущенным взглядом. Она сидела в небольшой комнате, откинувшись в кресле, и вязала носки. Приезжий фельдшер сразу отметил бледность кожных покровов. Короткий опрос подтвердил первоначальное предположение — анемия.

— Вот так, пан Игнат, уже три года. С огородом старшая дочерь управляется, с птаками домовыми — младшая, сын крову доит. Агнета только по дому працу исполняет. Летом ей лепше, а весной и осенью, бывает, совсем ложится.

— Как лечилась? — перебил горестный рассказ пана Василя Кондрахин.

Хозяин засмущался, махнул рукой:

— Какое у нас лечение? Фельдшер с Березняков приезжал, прописал одно лекарство — праздно.

Агнета протянула Юрию рецепт, глядя на него с надеждой. Глянув, Кондрахин едва сдержался, чтобы не матюкнуться. "Клинический идиот. Даже санитар мог сообразить, что при такой симптоматике желчегонное не назначают".

— Организму железа не хватает. Пусть ест антоновские яблоки, печенку, толокно, гречку. Кроме фельдшера, ее кто смотрел?

— Бабка наша деревенская, Масачиха. Отвары из трав посоветовала, заговорам научила, молитвам лечебным…, - голос пана Василя слабел по мере того, как он все явственнее распознавал появившееся на лице гостя выражение. — Агнета к ведунам обращаться не соглашается, — закончил он совсем упавшим голосом, — наш батюшка, отец Макарий, не велит.

Легко было догадаться, что сам хозяин с удовольствием презрел бы указания священника ради восстановления здоровья жены, но сама Агнета держалась другого мнения. Юрий произнес осторожно:

— Что бы не обратиться к ведунам? Если они наговоры какие накладывать станут, то это от нечистого. А если старинные средства народные посоветуют, то ведь в этом ничего плохого нет, я думаю?

Фальшивый пан Игнатий искусно пользовался своим голосом, подчиняя хозяйку своей воле. Справиться с ее упрямством удалось за несколько минут. После, когда Агнета согласилась, чтобы муж привез к ней ведуна, и повеселевший хозяин выставил на стол большую бутыль мутного самогона, они решили, что отправятся на реку за лодкой после обеда.

— Знаешь, пан Василь, я спиртного сейчас принять не могу, — Кондрахин накрыл свою стопку ладонью, отрицательно качая головой. — Картошки с грибками поем с удовольствием, грибы — объедение, а пить мне сейчас никак нельзя. С ведунами разговора не получится. Они ведь тоже веселящего питья не жалуют?

Хозяин согласился, подтвердив, что да, ведуны спиртного не употребляют. Сам он с удовольствием опрокинул пару стопок под соленые грибочки, и с сожалением отставил бутылку в сторону.